— Может, бабка того стоила?
— Не знаю, но чтобы мать свою... А она, между прочим, — кандидат наук.
— Среди этих ученых еще больше сволочей, чем среди простых. У нас один полковник на воспитательной кафедре всю жизнь марксизм-ленинизм преподавал, а сейчас коммунистов на чем свет стоит хает и в первую очередь Ленина. Так кто он? Конечно, подонок!
— Чего ж мы так стоим? Идите, умывайтесь, чай готов, приходите завтракать!
— А что, в вагоне больше никого нет?
— Ночью были, сейчас все вышли, тут уже электрички на Москву ходят, так что — скоро столица.
Егор умылся, оделся, приготовил вещи, сложив в чемоданы, и зашел к Зинаиде.
— Вот письмо вам, мне сказал: «Не вскрывать, не читать, при опасности — уничтожить».
— Ого, как серьезно! Ну что ж, тогда прочтем в свободное время, и чтобы отвлекающих моментов не было.
— Отвлекающий момент — это, в данном случае, я.
— Да нет, просто — завтрак, вот, я консервы принес. Большего, к сожалению, у меня нет, так что, давайте, как говорили на Руси: чем Бог послал.
— Так мы о Боге и не договорили.
— Почему ж, я стою на своем: что-то космическое имеется — факт.
— Но тогда как, же смотрит Бог на все это? Явный геноцид для русских, вы слушаете радио? Там же одни подонки сидят! Одна Рита Белова чего стоит: «Вай-вай», — сучка поганая!
— Вот-вот, и вы туда же! Может Иван и прав? Где же эти кристаллы-самородки? Все сволочи, все подонки — все просто, очень просто!
— Зачем же так? Тогда и мы с вами!
— Вот тут-то и главное...
«Прибываем в Москву — столицу нашей Родины», — отчеканила радиоточка.
Глава девятая
Созревал ячмень. Его бледно-желтые стебли, а особенно колосья, согнувшись дугой, качались под слабыми порывами ветра, кланяясь вырастившей их земле, будто говоря: спасибо, спасибо, спасибо. Налившиеся зерна, словно в обоймах патроны трехлинейки, были готовы в любую минуту отскочить от соединяющего их стержня и вывалиться из питающего их гнезда. Пришло время! Вот именно — пришло время. Для каждого действия — свое время. И для каждого периода жизни человека — свое время. Время любви — молодость, время созидания — зрелость, время воспоминаний — старость. Это знают все! И Кузнецов Владимир Иванович не был исключением. Он шел мимо небольшого ячменного поля и вдыхал запахи степного простора: сена, меда, травы, черемухи. Конечно, Подмосковье — это не донские просторы. Куда ему! Но все, же отвоеванные у лесов лоскуты глинозема давали свои плоды. И тут росли не только рожь или ячмень, но и картофель, свекла, даже кукуруза и подсолнечник (правда, в большинстве своем на силос). И все-таки до чего же красиво, когда все благоухает! Даже небольшие серо-зеленые стебли горохового поля радуют.
Владимир Иванович вышел из пригородного автобуса и теперь, опираясь на палочку, медленно брел по неширокой асфальтной дороге в сторону своего садовоогородного кооператива. Вместе с ним вышло несколько пассажиров, но ни один из них не был знаком.
Подул легкий ветерок, он теплым, упругим потоком заласкал лицо, шею, руки старого полковника, и тот улыбнулся удовлетворенно. Да, всему свое время! Владимиру Ивановичу только и осталось, что вспоминать!
— Извините, пожалуйста! — догнал его молодой лейтенант в форме авиатора. Полковник приметил его еще в автобусе. Даже подумал: «Совсем юный, а какой-то слишком уж серьезный, у него же время радости и любви!» Потом снова погрузился в свои воспоминания. А перед выходом заметил, что лейтенант что-то спросил у пожилой женщины, сидевшей рядом. А так как они сидели далеко впереди, то Владимир Иванович не услышал разговора, только сообразил, что лейтенант не местный. И вот этот офицер что-то хочет у него спросить.
— Я вас слушаю, молодой человек!
— Вы не подскажите, где располагается кооператив «Тенистый»?
— Отчего же, вот я, например, из «Тенистого», это вон за той большой рощей, если не спешите, то пошкандыбали вместе, а если... то вперед и с песней.
— Да как вам сказать, и спешу и не спешу, встреча у меня тут деловая.
— Ну да? На дачах, обычно, встречи любовные бывают и очень редко деловые, а больше всего там вкалывать надо!
— Да нет, дело в том, что я этого человека ни разу не видел, но мой отец столько о нем рассказывал, что я его считаю легендой.
— Кого? Отца или того человека?
— Мой отец тоже — легенда, но, в большинстве случаев, трагическая, а вот тот человек — наоборот, легенда романтическая.
— Вот так дела! И вы его не видели?
— Так нет же!
— А как же узнали, где у него дача?
— По телефону, прямо с вокзала. Позвонил, мне сказали, что только что уехал на дачу.
— Понятно, вы не с Павелецкого звонили?
— Да-да, именно оттуда, мне на юг ехать, вещи в камеру хранения сдавал.
— Что, только училище закончили?
— Ну да, буквально неделю назад.
— И куда же направили?
— На Дальний Восток.
— Ого, далеко! Места там красивые.
— А вы что — были?
— Где я только не был. Ну, вот мы и подходим, слева — кооператив «Тенистый», справа — «Яблочный», а кто вам нужен? Я многих, особенно пожилых, там знаю.
— Конечно, пожилой, он, вообще-то, бывший военный, полковник.
Дрогнуло сердце старого разведчика, он, как-то враз, вспомнил Ивана, его кудрявые волосы, красиво изогнутые брови, большие голубые глаза. «Иван, неужели Иван?» — мелькнуло в голове, и Кузнецов остановился. Лейтенант сделал по инерции еще шаг и тоже стал, повернувшись к попутчику. Голубые глаза его расширились. А тот, близоруко прищурившись, все смотрел и смотрел на офицера.
— Что-нибудь не так?
— Так-так, сынок, — сказал дрогнувшим голосом седой старик, — вот ведь как бывает, прямо, как в сказке: по щучьему велению, по моему хотению. А я, вот только что, отца твоего вспоминал, Ваньку-то. Давай обнимемся, что ли?
Лейтенант, опешив от такой неожиданности, неуклюже обнял деда и склонил свою голову к его седине. Проходившие мимо дачники останавливались и удивленно смотрели на обнимающихся мужчин.