— К Кузнецову Владимиру Ивановичу.
— Тогда ко мне. Пошагали, а то люди обращают внимание. Надо же! Как встретились! Кооператив у нас большой, искали бы долго. Повезло, да еще как! А я вот сегодня сон видел: все белые и черные голуби летали. Только это говорят: к письму, а тут — на тебе. Давно от вас весточки не было, почитай, лет пять, вначале хоть открытки присылали, а потом... Да и я виноват, у меня-то время всегда было. Так, говорите, по делу?
— Так точно, по делу и по очень важному.
— Для кого важному? Для отдельной личности или как?
— Скорее всего — «или как».
— Ага, понял, ну тогда идем, тут недалеко, участков десять. Поля наши заметили?
— Конечно, хоть и маленькие, но степь напоминают.
— Но вы-то — не степной человек.
— По крови я степной, мамка моя — донская казачка, да и отец родился в степях, нет, я — степной. Вот закрою глаза и мне такие просторы открываются, аж дух захватывает: то бескрайние степи, то темно-зеленая тайга, а то вдруг засверкают снежные вершины!
— Слушай, какое повторение! Просторы с закрытыми глазами! Я твоему отцу говорил, теперь тебе повторяю: стихи не пробовал писать?
— Нет, не пробовал, но природу душой чувствую — факт, иногда такое пригрезится, даже жутко становится.
«Тюк, тюк, тюк, тюви, тюви,» — полоснул по тишине соловей.
Глава десятая
Оксана почти полгода не ходила в гараж, где стояла видавшая виды «тойота». «Вот делают японцы, — думала, она – ничего не сломалось, — телевизор работает, холодильник тоже, даже магнитофон «шарп» свалился со шкафа, лопнул пополам, — и все равно работает. Вначале все вместе, а теперь только Оксана, затаскали его, а он, как говорил Егорка, фурычит и фурычит. Все-таки не туда пошел Егорка, послушался Силина, да и сам горел авиацией, ему бы в литературный идти: какие сравнения, фразы, выражения, иногда такое скажет. Откуда это у него?» Так, задумавшись, и не заметила, как оказалась на последней остановке автобуса, вышла, перешла окружную дорогу и подошла к автогаражному кооперативу «Титан». Добротные, построенные из белого кирпича гаражи ровными рядами разместились на довольно большой площади.
«Сколько труда было вложено в это внешне, казалось бы, и небольшое сооружение! Особенно досталось мальчикам. Оксана была еще маленькой, а вот парням пришлось повкалывать», — подумала Оксана Ивановна. Открыла гаражную калитку. «Стоит, родимая, — пронеслось в голове, — а хозяина твоего и косточки, наверно, сгнили», — и Оксана заплакала тихо, беззвучно. В последнее время она часто плакала, старела, видно, уже и сама стала себя ругать и успокаивать: «Ну чего ради? Детей вырастила! Все живы, здоровы, каждый, по-своему, счастлив. Парни, правда, все какие-то разные и скрытные, только Оксана вся, как на ладони. И чего же плакать?!» Но нет-нет, а и зальется слезами стареющая, уже полностью седая, Оксана Ивановна, на пенсию ушла, свою единственную подругу, Бузаджи Марину, похоронила, — «Хорошо хотя бы ей я о золоте не сказала, иначе те, кто узнавал о золоте, умирали. Как там Марина мается?» Долго тогда думала Оксана, что делать. Кроме нее о золоте не знал никто. Егору шел тогда только семнадцатый год. «А если со мной что-то, — надо решаться. Может, Силиным? — ночей не спала, думала. — Что же делать? Вдруг расскажу Егору и... сколько уже умерло? Да нет, Виктор Иванович — просто по старости, а остальные? Тетю Настю убили, мама моя погибла, Ивана убили. Господи, что же делать? А вдруг, я вот иду и упаду», — думала тогда Оксана и решилась.
После окончания Егором школы привела она его в гараж и показала самородок. Егор долго рассматривал желто-коричневый кусок, даже царапнул, завернул в тряпочку и положил обратно.
— Я думаю, надо рассказать о нем всем, хотя бы братьям, — сказал он.
Долго тогда уговаривала его Оксана не говорить никому, мало ли чего могло произойти. С большой неохотой, но Егор тогда согласился. А позже разговора о самородке не возникало. Оксана стала подумывать: не забыл ли про него Егор. Но однажды, уже учась в училище, Егор позвонил домой и между разговором сказал: «Назревают нестандартные события, мама, может понадобиться тот кусочек, береги его!»
И вот Оксана Ивановна, вытерев слезы, потрогала руками обшивку машины, открыла подвальный люк, медленно спустилась вниз, включила там свет, отодвинула слесарный столик и сунула руку в небольшой кармашек. Но что это — свертка нет! Лихорадочно соображая, куда он мог деваться, Оксана полностью отодвинула стол — нет. Самородок пропал! Какой ужас! «Ваня жизнь свою отдал, а я, я проворонила!» — подумала женщина и, сев тут же, на железный стул, горько заплакала. «Опять я, а ну-ка прекрати! — почти вслух скомандовала сама себе, — Думай, вспоминай: когда и кто ходил в подвал!» Еще раз самым тщательным образом обыскала — ничего. «Когда я его в последний раз видела? Примерно год назад, если Егорка переложил летом — сказал бы, тогда кто? Неужели кто-то из нашей семьи, как-то узнал и... Не может быть!» Перед ее воображением прошли все: Андрей, Петр, Павел, Егор, Оксана. «Оксана, неужели Оксана? Господи, неужели это начало трагедии в нашей семье?» Оксана даже перекрестилась.
Глава одиннадцатая
Настя пришла домой поздно. К вечеру распогодилось. Солнце, висевшее низко над горизонтом, подогревало землю, и она запаровала, задымилась. Умытые мощеные и асфальтные улицы и тротуары выглядели празднично. Настя любила свой город за его зелень, красивые улицы, проспекты. Особенно ей нравились люди, такие все разные, неповторимые, но, в основном, добрые, отзывчивые. Даже в это, казалось бы, злое непримиримое время люди старались помочь друг другу, очень живо обсуждали красноярские новости, возмущались беспределу, радовались успеху.
И вот сегодня, возвращаясь домой, она зашла в магазин за хлебом и в очереди у кассы услышала разговор двух старух.
— Неужто и съели? Как же, человек ведь!
— Вот тебе крест! Сама на суде слышала: этот, главный ихний бандит сказывал.
— Господи, как же мать-то? Мать-то, говоришь, слышала все это?
— Сидела, сидела, и брат ентой девочки, которую съели-то, сидел, уже большой парень, так он как вскочил и заорет: «Подонки! Не жить вам всем! Все равно найду, из-под земли достану! Смерть вам, смерть! Смерть!»
— Господи, куда же Господь Бог глядит? И что потом? Сколько им дали?
— Так суд еще не закончился. Там люди говорили, что ничего им не будет: сынки каких-то «новых русских». Им самим-то лет по двадцать, не более.
Всю дорогу домой Настя думала об этом: «До какой же низости надо дойти, чтобы человека съесть?!»
Дома никого не было. По отсутствию письма на столе поняла, что Владимир прочел его и ушел на работу. Он, обычно, возвращался не раньше девяти-десяти вечера.
Начистила картошки, поставила кастрюли с водой, зажгла газ. «Где же Виктор? Что делается, что делается! — думала она. — В группе девочка в голодный обморок упала, мать безработная, денег нет, питается раз в день. У нас еще, куда ни шло, на меня и на Виктора пенсию платят, а вот как закончим учебу — все — крышка! Мне-то год остался, а с Виктором надо сейчас решать. Учиться не хочет, работать тоже». Грохнула входная дверь.
— Виктор! — позвала Настя. — Поди сюда!
В коридоре что-то загремело и стало тихо. «Неужели...» — опять пронеслось в голове Насти. Она, открыв дверь из кухни, посмотрела в коридор. На полу, выбросив руки вперед, лежал Виктор.
— Опять напился, что же делать? Что делать? — говорила сквозь слезы Настя, перетаскивая брата на кушетку. Сняла туфли и, перекатив уже довольно большое, мертвецки пьяное тело брата, подложила под голову подушку.
— Господи, и в кого же он, даже среди дальних родственников нет алкашей, а он с двенадцати лет начал.
Опять стукнула дверь. Пришел Иван.
— Есть тут кто-нибудь?! — зашумел он в коридоре. Настя вышла.
— Ты чего? Опять ревела? Что стряслось?
— Виктор опять... напился, на кушетку уложила.
— Вот сволочь, его даже смерть родителей не остановила! Ну, я ему покажу!
— Не трогай его сейчас! Он невменяемый.
Иван заглянул в комнату.
— Тьфу, прет перегаром! Ужас какой-то, и что пьет, какую-то отраву!
— Главное: на что пьет? Я вот сегодня думала, что не могло у родителей не быть денег.
— Ты хочешь сказать, что Виктор мог найти деньги и нам не сказать? Вряд ли, думаю, что до такого он еще не дошел, но, по-видимому, дойдет скоро. Ладно, пойдем на кухню, там и поговорим.
— Есть будешь?
— А что, уже сготовила? — сказал брат, заглядывая в кастрюли.
— Да нет, это я на завтра, а сейчас могу яичницу с сосисками и молоко.
— Давай, а я тебе пока хорошую новость преподнесу.