— Слушай, сходи, что-то тот субчик задерживается, выгони, иначе, нам несдобровать!
Только захлопнулась дверь, как у входа выросли две солидные фигуры и без единого писка убрали охранника. Точно в полночь операция началась. Молниеносно, один за другим скрывались за дверью ребята из группы, а, буквально, через двадцать минут к машине, в которой сидел Андрей, привели плотного невысокого роста мужчину с кляпом во рту. Руки связаны сзади, на шее тросик. Затолкали на заднее сиденье. Один остался, второй ушел. Никто не говорил ни слова. Ивакян бесконечно крутил головой, топал ногами и таращил глаза.
Андрей все смотрел на фургон, там мелькнуло несколько женских фигур. «Что же они, — думал, — надо побыстрее». Кругом тишина, внутри дома гремит музыка, а так — все спокойно. Надетая на лицо Андрея маска не мешала, уши свободны, глаза — тоже. Наконец, фургон бесшумно и медленно покатился. И сразу же Андрей запустил двигатель. Спокойно выехал на центральную улицу и, пристроившись за хлебным грузовиком, медленно покатил в сторону кинотеатра «Мир». Там, в трех километрах, начинался пустырь. Заехав в темноту, Андрей вышел, открыл заднюю дверцу и, схватив за одежду президента, рванул на себя. Человек вывалилися из машины и упал тут же. Попытался подняться, но, получив мощный удар по голове, повалился на бок. Андрей обыскал карманы, забрал большой сверток денег, какие-то бумажники, зацепил тросик за фаркоп и сел за руль. Трос медленно натянулся, машина, почти не чувствуя тяжести, резво побежала по проселку, а за ней, словно толстое черное бревно, дергаясь и вращаясь на тросике, потащилось плотное тело, оставляя еле заметную борозду. Переезжая через асфальтную дорогу, резко дернулся крюк, и человек оторвался. Андрей остановил машину, вышел и осмотрел труп. Он лежал без головы. Андрей, плюнув, пошел обратно и, вдруг чуть не упал, зацепившись за что-то округлое и бесформенное.
— Тьфу ты, черт, голова! Сволочь, подонок, собаке — собачья смерть!
Взревел мотор и машина понеслась по проселку в сторону города. Километрах в трех Андрей бросил ее и быстрыми шагами пошел в сторону вокзала. Ярко горели огни, город жил спокойной жизнью. Наступало утро следующего дня.
А вот и вокзал. Тихо и спокойно. Андрей зашел в камеру хранения, вытащил из ячейки рюкзак, чемодан и понес их в сторону туалета. Там переоделся в милицейскую форму и вернулся в зал ожидания. Сел в самом дальнем углу, вытащил пачку «конфискованных» денег. «Опять доллары, гады, помешались на валюте! Ого! Так тут целое состояние! Надо их рассовать в разные карманы».
На вокзале все было спокойно. Два милиционера с рациями на плечах и дубинками на ремнях мирно беседовали у буфетной стойки.
«Неужели никто ничего еще не знает? — подумал Андрей, — вполне может быть, могут кинуться только утром.»
«Объявляется посадка...»
Около суток стучали вагонные колеса. Люди входили и выходили. По их разговорам Андрей понял, что о случившемся в Орловской области ничего не слышно. В плацкартном вагоне людей — битком, духота неимоверная. У Андрея было боковое верхнее место и он лежал, прикрывшись одеялом, и думал: «Надо было фамилию все же не менять, чем хуже Воронов Исаева, а, может, это и не настоящая папкина фамилия, он же был детдомовец. Вот тебе и поэт. Да, однако, сколько я уже трупов в отместку за него сделал? Русских не убивал, хотя попадались такие подонки, что нужно было четвертовать за их деяния. Отомстил я за тебя, папка, — факт, даже в полицейскую школу специально пошел. Сначала работал сам, потом встретил такого же, как я, Николая Воробьева: мать его один подонок изнасиловал, а потом зарезал. Как рассказывал Николай, доказательств было достаточно, но буржуя не только не посадили, даже не арестовали. Колька тоже отомстил, но за последнее время у Воронова появилась жажда крови, он терял контроль над собой, зверел».
Однажды Андрей видел его в деле и был потрясен жестокостью, с которой Николай расправлялся с жертвой. «Нет, нужно кончать с этим, иначе сам станешь зверем».
Вечером, когда зажглись в вагоне светильники, в купе вошли сразу три человека, две женщины и один мужчина.
— А я говорю: правильно делают, — горячилась одна, — с подонками так и надо обращаться, сволочи вонючие! Они же нас с вами обворовали, а теперь жируют.
— Да ладно тебе, Наталья, кто убивал? Может, такие же, как они. Их сам черт не поймет, небось, что-то не поделили. Какие там — профессионалы: петлю накинуть каждый сможет.
— Говорят, что следов не оставили, вот и профессионалы.
— Сейчас столько фильмов показывают бандитских, что не удивительно. Так им и надо, это Господь Бог их наказывает.
— Но чтобы сразу двенадцать трупов!
— А кто сказал, что двенадцать? Я не слышала, сказали: несколько.
— Женщина на вокзале рассказывала.
— А в Губкине, слышали?
— Да ладно, ну вас, заладили, сейчас столько этого кошмара, что больше не о чем поговорить.
«Значит, разнеслось уже, — подумал Андрей, — нет, безусловно, надо с этим кончать, иначе можно в тартарары сыграть».
Глава четырнадцатая
— Что это с ней было? — спросил Егор, когда Ольгу Никитичну привели в чувство и уложили на веранду.
— Сердечница, жизнь, как она сама говорит, у нее «поломатая».
— А у кого «не поломатая»? Сейчас, куда не кинь, везде клин, так на чем мы с вами остановились, Владимир Иванович.
— Нет, Егор, я считаю, что вы зря эту игру затеваете, одного подонка убьете — другой появится, тут не с этого надо начинать. Нужно, чтобы люди все поняли, что нужно что-то производить, а потом этим «чем-то» торговать, нужно воспитывать культуру. А это школы, институты, короче — это образование. Оттуда надо начинать.
— Хорошо, я понял. Но вот если вы говорите, что можно работать, не видя друг друга, то как давать задание, как докладывать о его выполнении?
— Ты опять за свое? Ладно, вот, допустим: у вас есть где-то тайник, куда вы кладете задание, об этом знают только двое, допустим, ты и я, все, больше — никто. Тайники меняются, их должно быть несколько. А если ты получил задание и понял его задачу, то твой представитель должен появиться возле какого-то кинотеатра с черным саквояжем или с газетой в руке, или... или... или... и вначале каждого, скажем, четного часа. Что у вас, фантазии нет?
На улице показалась машина скорой помощи.
— Скорая едет, пойду посмотрю, как там наша соседка.
А минут через пять женщину увезли.
— Вот жизнь! Осталась одна одинешенька.
— Что, детей нет?
— Да нет, есть один, по-моему, в очередной раз сидит. А такой интеллигентный из себя, никогда не подумаешь, что бандит.
— А вы их давно знаете?
— Да как давно? По даче и знаем.
— Слушайте, Владимир Иванович, а, случайно, такую фамилию, как Габрилович не слыхали?
— Кто ж ее не слыхал. Это наш местный московский подонок. Но это — шишка охраняемая так тщательно, что к нему не подступишься. Вот тут шариковая мина как раз бы сработала. У него дача тут в «Тенистом», чуть ниже, там такие хоромы. Этот не по вашим зубам, Егор.
— А я что? Он мне сто лет не нужен, я просто слышал о нем даже в Саратове. Интересно посмотреть бы. А насчет шариковых мин — это уже прошлое, Владимир Иванович. Вы насчет энергетического пучка слышали что-нибудь?
— Что-то слышал, но представляю плохо, а что это?
— Хотите, покажу?
— Что, прямо тут?
— А чего же, вот видите то дерево у дороги?
— У какой дороги, что у рощи?
— Ну да, смотрите на его верхушку.
— Ты что, хочешь сказать, что на расстоянии километра можешь достать?
— Вы смотрите, смотрите! — Егор вынул из кармана что-то, напоминающее маленький фонарик с мизерным, с копеечную монету, стеклышком-фарой.
— Ну, ты даешь, чтобы таким фонариком!