Маховец почувствовал в душе горечь — потому что хотел ее почувствовать. Он вообще всегда чувствовал именно то, что хотел.
Горечи ему было мало, он хотел еще почувствовать обиду — почувствовал и ее.
Выпив, он встал, закинув автомат за спину и этим обозначая мирные намерения. И сказал Ване:
— Вот ты меня назвал — как? Пень с глазами? А еще — скот и сволочь? В общем, полное я дерьмо, а ты ангел. Так?
— Не говори с ним, — шепнула Нина.
Но Ваня и не собирался. Он смотрел в сторону.
— Так, — ответил за Ваню сам себе Маховец. — Я вообще не понимаю, вы с какой стати взялись нас тут пересуживать? Заседатели тоже мне нашлись!
— Сами просили, — сказал Мельчук.
— Мы просили? — удивился Маховец. — Ну да, было такое предложение. Но вы могли отказаться. А вы не отказались. Конечно, всех оправдали, кроме вот этого вот, — Маховец ткнул пальцем в Федорова. — Но сделали это не от души. А сами считаете нас скотами и преступниками. Так?
На этот раз Ваня решил ответить:
— Так.
— Хорошо! — обрадовался Маховец. — А вы сами разве не скоты? Не сволочи? Не преступники? А? Ну-ка, поднимите руки, кто никогда ничего такого не совершил, чтобы под уголовный кодекс не попадало? А? Только подумайте, потому что я вопросы буду задавать.
Любовь Яковлевна Белозерская подняла руку сразу же, автоматически, потому что всегда считала себя безусловно честной и порядочной, ни перед людьми, ни перед законом ни разу не виноватой.
— Ага! — сказал Маховец. — Как, извините, вас зовут?
— Любовь Яковлевна Белозерская! — с гордостью сообщила Любовь Яковлевна.
Наталья посмотрела в ее сторону — чтобы разглядеть ту, кто носит такую благозвучную фамилию. Результатом осмотра осталась иронически довольна и даже слегка кивнула сама себе: так оно и бывает. Она, халда халдой по виду — Белозерская, а ты, женщина тонкая, интеллектуальная — Стрекалова. С другой стороны, при тонкости и уме быть еще и Белозерской — это как-то чересчур.
— И кем работаем? — интересовался Маховец.
— В кафе.
— Торгуем?
— В кухне торчу, готовлю. Хотя, бывает, буфетчицу заменяю. Да еще потом полы мою. Вламываю, короче. И никогда ни в чем замешана не была. Хозяин, тот — да, жулик сплошной.
— Ужас! — посочувствовал Маховец. — И как же он жульничает, подлюка?
— Да понятно как. То масло просроченное возьмет, то мясо не штампованное откуда-то привезет, а ты готовь.
— Треть мясного импорта в России — контрабанда! — дал справку Курков, который по вечерам не имел привычки работать и потому смотрел телевизор. Он много вообще знал постороннего, что, однако, расширяло кругозор — как правило, в области существующих недостатков.
— То есть вам, значит, из гнилых продуктов приходится готовить? — уточнил Маховец.
— Не то что гнилые… Приходится, а куда денешься? — сердито сказала Любовь Яковлевна.
— А заявление прокурору написать? — спросил Маховец.
— Какому прокурору? На кого?
— Обычному прокурору. Прокурорскому. На хозяина.
— Ага, спасибо! Хозяина возьмут, кафе закроют, где я работать буду?
Пассажиры невольно усмехались — они уже поняли, к чему ведет Маховец. Только Любовь Яковлевна не догадывалась. И Маховец ей разъяснил:
— Получается, Ольга Яковлевна…
— Любовь Яковлевна…
— Извините. Получается, Любовь Яковлевна, вы в преступной деятельности своего хозяина тоже замешаны.
— Это как это?
— Атак. Он отравленные продукты привозит, вы из них готовите. Никто еще не умер от вашей еды?
— Что вы говорите-то? — возмутилась Любовь Яковлевна. — Я же не говорю — отравленные, я говорю — просроченные! Есть разница?
— А разве закон разрешает использовать просроченные продукты? Нет, Любовь Яковлевна, это называется — соучастие в преступлении по предварительному сговору и согласию. Года три минимум, а если кто умер, то все десять! У вас где кафе?
— У вокзала…
— Вот! Покушал у вас человек, сел в поезд, а ночью взял и копыта откинул. Почему, как — неизвестно. Вскрытие сделали, диагноз: отравление. А доказать ничего нельзя — он и на вокзале мог покушать, и в поезде, и где попало. И разъезжаются ваши трупы по всей стране, а вы даже и не знаете!
— Какие трупы, вы чего? Ни одной жалобы сроду не было!
— Мертвые не жалуются! — отчеканил Маховец. — Господа выездная коллегия народного суда! — обратился он к Притулову, Личкину, Федорову и Петру. — Виновна эта несчастная гражданка или невиновна?
— Виновна! — сказал Петр. — Я один раз взял пирожков тоже в кафе у вокзала, такое было, еле живой остался.
— Виновна! — с улыбкой подтвердил Притулов.
— Виновна! — весело выкрикнул Личкин.
Федоров промолчал.
— Вот так, Любовь Яковлевна, — с сожалением сказал Маховец. — Народный суд вас приговорил.
— Да ну вас! — махнула рукой Любовь Яковлевна. — Так на каждого можно навалить неизвестно что!
— А я об этом вам и озвучиваю! Что если мы сидели в тюрьме, то это случайно. А если вы не сидели, то это тоже случайно. Или кто-то не согласен? Кто-то все-таки ничего не совершил? А?
— Это как в кино получится сейчас, — сказал Димон. — Я кино видел, там тоже сидели присяжные, кого-то судили, а сами виноваты оказались.
— Меньше смотрите всякую глупость, — посоветовала Наталья. — Кино вообще искусство плоское и глупое, — высказала она заветную мысль, которая возникла у нее после того, как она, всерьез готовясь к профессии киноактрисы, за год посмотрела фильмов больше, чем за предыдущую жизнь, и была жестоко разочарована.