Этого никто не ожидал.
— Ничего себе… — вырвалось у Желдакова, а остальные не могли ни говорить, ни кричать, ни даже шевелиться, будто оцепенели.
Потом Лыткарева запричитала, заплакала.
Мельчук крикнул:
— Вы одурели?
— Скоты, — сказал Ваня.
Наталья прижала руки к лицу, раскачивалась.
Курков сжал кулаки и зубы, морщась так, будто у него все вдруг заболело.
Ни слов, ни мыслей не хватало, чтобы осознать то невероятное и страшное, что не должно было произойти — и все же произошло.
Артем дернулся, выругался, взглядом показал Козыреву, чтобы тот сел за руль, но Козырев покачал головой: наломаешь дров.
Он отвернулся от Артема, а когда опять посмотрел, увидел, что тот плачет.
Кажется, он впервые видел, как плачет племянник.
И понял: не от страха. От бессилия, от ненависти к убийце, от жалости к красивой девушке.
Маховец тоже не ждал такого поворота.
Но сделал вид, что все идет по плану.
Ему не нравилось только, что Притулов становится тут главным, а этого допустить нельзя. Придется ему объяснить — словом и делом. Но не сейчас, он еще пригодится: надо довести игру до конца. Ибо такие игры на середине не бросают. Потому что это не игры на самом деле.
— Ну вы даете! — сказал Петр, не зная, что теперь делать дальше.
Федоров сел, упер локти в колени, а голову в ладони. В голове пусто и тошнотворно звенело.
Сережа удивлялся и, забыв убрать с лица улыбку, спрашивал:
— А зачем? Я думал, вы так… Это же убийство!
Все были в шоке, каждый по-своему.
У Нины он выразился очень странно: она схватила книгу и начала читать, шевеля губами, торопясь, будто боялась не успеть.
Врачи не могли поставить Дафне никакого диагноза, а она теряла зрение не по дням, а по часам.
— Это похоже на следствие какого-то нервного расстройства, — сказал профессор Мак-Коэн. — Такое бывает. Не беспокойтесь, главное — нет никаких патологий. Следовательно, все обратимо. Скажите, какие неприятности у вас были в последнее время?
— Никаких, — улыбалась Дафна. — Напротив, я счастлива. Скажите, профессор, а может быть такое, чтобы человек ослеп, потому что очень этого хотел?
— Ни разу не слышал. Бывали феноменальные случаи, когда фанатичное желание прозреть приводило к положительной динамике. Больной начинал видеть свет, а в некоторых случаях даже возвращалось зрения. Способности человеческой психики почти безграничны. Но чтобы наоборот — никогда не слышал. Не хотите ли вы сказать…
— Нет-нет! — горячо заверила Дафна. — Я просто спросила.
Профессор вышел, странно посмотрев на нее.
— Ты чего? — спросил Ваня.
— А?
— Вслух читаешь.
— Да? Это неправильно, — зашептала Нина.
— Что?
— Я такие книги читала, где убивают по очереди. Сначала гибнет самый незаметный, кого никому не жалко. Такое правило. А она очень заметная. Красивая. Это неправильно.
— Думаешь, нас будут убивать по очереди?
— Не знаю.
А Маховец громко сказал:
— Мы сожалеем, но девушка сама виновата. Детей травить нельзя! Так. Я думаю, все поняли, что ваша судьба в ваших руках. Не врать и не бояться, как сказал один веселый политик, очень я его люблю, придурка. Кто будет врать — накажем! Если не совершили ничего такого, не бойтесь, расстреливать не будем.
— У нас вообще смертная казнь запрещена! — напомнил Димон.
— А у меня не запрещена, — возразил Притулов.
— Вы что, совсем с ума сошли? — спросил Курков. — Человека убили — и хотите дальше веселиться?
— А почему нет? — удивился Маховец. — Вон в войну — двадцать вообще миллионов убили или даже больше, а жизнь ничего, продолжается!
— Чистосердечное признание облегчает наказание! — гнул свое Притулов. — Охотник, колись! — призвал он Мельчука. — Сколько душ загубил?