Веселый Димон был готов к вопросам.
— Обкуренный? — определил Маховец.
— Есть немного, — не отрицал Димон. — Могу поделиться.
— Не увлекаемся, — ответил Маховец за себя и за Притулова. — За что срок получать будем?
— У, много чего! — охотно ответил Димон. — Дурь денег стоит, а денег сроду нет. Надо добывать. По-разному, само собой.
— Не сидел?
— Нет пока, обходилось, — сказал Димон, как бы даже удивляясь такой нелепице.
Он действительно считал себя очень везучим человеком.
А в жизни любил движение, как тот мельник, о котором он никогда не слышал. Обожал ходить в школу, но не учиться, а — общаться. Разговаривать, смеяться, баловаться. После школы, наскоро сделав уроки, бежал к друзьям. Он сам не умел, не любил и не хотел делать что-то целенаправленное, но ему очень нравилось примыкать к чьим-то занятиям. Идут в кино — и он с удовольствием идет в кино. Сидят дома и пьют пиво — и он пьет. И все ему казалось хорошо. Утро хорошо тем, что просыпаешься. Среди друзей хорошо, потому что какие-то разговоры все время, а он очень любит слушать. Слушает и смеется. Его все любили за это. Потом появилась трава, и все стало окончательно прекрасно, жизнь приобрела смысл раз и навсегда. Есть трава — блаженствуешь и ни о чем не думаешь, нет травы — ищешь траву. Появились товарищи по странствиям, возникли промежуточные цели: сесть на такую-то электричку и поехать туда, где, рассказывают, живут приятные люди, готовые поделиться. Вписался к ним, пожил какое-то время, поехал дальше. Понравилась девушка, начал действовать. Она ответила взаимностью — хорошо, нет — другие найдутся.
Может, главное в характере Димона — умение радовать людей и быть для них не угодливо услужливым. Попадая в чужой дом, он мог, например, прибраться, вымыть посуду и даже что-нибудь приготовить (чего никогда не делал в родительском гнезде). Или пересекал весь город, чтобы передать от одного шапочного приятеля другому, вовсе незнакомому, что-нибудь такое, что второму требовалось. Правда, иногда он сбивался с этих маршрутов: однажды его послали с чьим-то паспортом купить билет. На вокзале Димон встретил интересную компанию — трех девушек и двух парней. Выпил с ними пива, покурил.
— Куда собрался? — спросили его.
— Да билет надо купить.
— Плюнь, поехали с нами. Мы домик нашли на берегу озера, там никто не живет, а домик отличный. В озере рыба есть. А у нас травы — как на газоне перед Белым домом. Отдохнем! Денег только мало.
Это было слишком заманчиво. Димон вручил им деньги, которые ему дали на билет, и поехал с ними. А паспорт кому-то потом продал: все-таки документ, ценная вещь.
Если бы Маховец и Притулов не отстали, Димон спел бы им жалобную песнь о больной маме. Но они его признанием удовлетворились.
Тут послышался громкий голос Петра.
Ему было неприятно, что он оказался в стороне, его коробило соседство с мертвой девушкой, он понимал, что ее убили при двусмысленных обстоятельствах и ему, пожалуй, надо было что-то сделать. Петр чувствовал себя отчасти виноватым, это его раздражало. Он выпивал больше, чем хотелось, искал сцепку с происходящим: душа крутилась вхолостую.
И сцепка нашлась — Димон. У Петра беда — младший братишка Егор попал в дурную компанию. И курит, и колется. Мать в страшном горе, Петр пытался его лечить, сдавал в клинику, но Егор, едва выйдя оттуда, начинал все сызнова. И ведь кто-то дал ему первый косяк, кто-то угостил его первой дозой. Петр иногда очень живо, в картинках, представлял, как он сворачивает этому гаду голову.
И вот он, один из таких — веселится, а ведь далеко уже не пацан. Именно такие морочат голову подросткам, представляя им все легким и увлекательным.
— Ты чего лыбишься? — спросил Петр. — А?
Ответа не последовало.
Петр встал и направился к Димону.
Димон мальчишески шмыгнул носом, чтобы казаться проще, безопаснее и моложе, и сказал:
— Я так… А чего?
— А того! Егора знаешь? Вы же все друг друга знаете?
— Я несколько Егоров знаю, — сказал Димон, надеясь знанием заслужить снисхождение.
— Такой невысокий, глаза серые, как у меня, любит в широких джинсах ходить, одно время возле «Китай-города» ошивался?
— Вроде, видел, — осторожно сказал Димон, не понимая, к чему клонит Петр.
— Вроде! Он даже не помнит тех, кому жизнь поломал! Это вы, сучки, мне брата сгубили! Давно я до вас добираюсь! И он еще веселится тут!
— Да я-то при чем? Я его и не видел никогда!
— Только что сказал, что видел!
— Да они там одинаковые все!
Маховец и Притулов с любопытством смотрели.
Петр стоял уже возле Димона. Тот вскочил, чтобы не получить удар сидя. А что его будут бить, он сразу понял, благодаря большому опыту.
— Одинаковые? Как бараны, да? А вы кто? Не бараны? А? Не бараны? Не бараны вы? Не бараны?
Так трижды выкликнул Петр и трижды ударил Димона по лицу — быстро, Димон не успел защититься, лишь согнулся и приподнял локоть. Это было похоже на исполнение какого-то ритуала, для которого перед ударом обязательно нужно что-то выкрикнуть.
Но настолько велика у Петра любовь к справедливости, что он, закончив расправу, спросил:
— Скажешь, не за дело получил?
— За дело, — согласился Димон, трогая кровь на губе.
И вдруг икнул.
Петр добродушно рассмеялся и пошел на свое место.
Димон опять икнул.
— Ты что этим хочешь сказать? — обернулся Петр, радуясь возможности продемонстрировать чувство юмора (и жалея, что не видит и не слышит его погибшая бирюзовая красавица).
— Я ничего… Я просто… Ик!
— Оскорбляет! — пожаловался пассажирам Петр.
— Да ничего я… ик… не… Просто… Ик…
И вдруг захохотала Наталья.
Другие тоже готовы были рассмеяться, но нелепый смех Натальи их остановил.
Она хохотала взахлеб, запрокидывая голову. Очень уж по-актерски, подумал Курков, взял ее под руку и попытался успокоить:
— Не надо…
— Отстань! Это же абсурд! Это полный абсурд! Леня, мы никогда отсюда не выйдем! Никогда! Мы будем веселиться, пока все не подохнем!
— Уйми бабу, — хмуро сказал Притулов Леониду.
— Ничего, она сейчас… Нервы, сами понимаете…
— У всех нервы…
Наталья еще некоторое время смеялась, но уже зажимая рот, а потом стала плакать.
Курков гладил ее по плечу…