Василий Гавриленко
ПЕС СО СЛЕЗЯЩИМИСЯ ГЛАЗАМИ
Сегодня ушли Соколовы.
Ранним утром вышли из калитки с рюкзаками за плечами как-то воровато огляделись.
И ушли.
Я наблюдал из-за занавески. Они, возможно, догадывались...
Теперь еще одним пустым домом в поселке больше. Он небольшой, дом Соколовых, но
красивый, обшитый желтым сайдингом. Печка, дрова, вода из колодца. Все для жизни.
А они ушли.
Теперь дом начнет свое долгое путешествие в небытие. Как дома Оноприенко, Гусаковых,
Ладогиных, Фейзманов... И других... Ушедших.
Умирание дома - это скрежет разросшейся облепихи по оконному стеклу, это глухие удары
перезрелых слив по земле, это скрип половиц под невидимыми ногами, это отряды
муравьев, торопящихся возвести муравейник прямо на крыльце, это паутина в комнатах,
такая густая, что, кажется, в ней может запутаться человек.
Дальше - больше. На стенах появляются трещины, дерево зеленеет от плесени.
Превратившийся в труху дверной створ не в силах держать гвозди петель, отпускает их.
Петли срываются. Дверь, скособочившись, отворяет черноту, сырую и холодную, и боязно
входить в эту черноту. Боязно, но не всем. Вот уже в заброшенном доме поселился какой-то
пес, пегий, хромой, со слезящимися глазами. Что он ест, как проводит осенние ночки - Бог
весть, но к дому теперь лучше не подходить.
А птицы! Их и прежде, до Исхода, было полным-полно. Сороки, сойки, синицы, клесты,
дрозды, малиновки. Несмолкаемый гомон. Птичьим оркестром деловито дирижировал
дятел.
Да, Соколовы ушли. Сергей, Ирина, их сын Петя. Хорошие были люди. Веселые.
Я закурил, стоя у окна.
Гроздья рябины сверкают в желтом мареве. Небо похоже на гжелевую чашку.
Засвистел вскипевший чайник.
Я вздохнул, потушил самокрутку в пепельнице. Поставил пепельницу на стол.
К чаю у меня булка. Черствая, конечно, со слегка заплесневелой коркой, но в наше время -
Время Исхода - это настоящий пир.
Ножиком соскоблил плесень, с усилием разрезал булку на две почти равные части. Так.
Кипяток - в кружку. Жестяную, с надписью: "Комбату". Сюда же, в кружку, с десяток ягод
калины. И (аккуратно, не больше глотка!) коньячка из фляжки.
Обжег губы. Отгрыз кусок булки. Пожевал.
Сверху булка твердая, как камень, зато в сердцевине мягкая. Отличная булка.
Я нахмурился.
Вот на фига думать за едой? Когда в кружке - добрый глинтвейн, а в руке - отменная булка.
Но: во фляжке осталось всего ничего, а булка - последняя. Скоро у меня останется:
а) семь ржаных сухарей
б) полведра картошки
И все. Ну, если не считать полбулки, которые я припрячу на завтра.
Такие дела.
Я допил "глинтвейн", перевернул кружку. Разварившиеся ягоды калины упали на
столешницу.
Ого!
Вскочил, подошел к окну.
Этот гул. Когда-то, до Исхода, жители жаловались на постоянный гул самолетов и даже
писали коллективную жалобу в администрацию, да что она могла сделать, когда рядом с