Мы сидели при свечах в маленькой квартире моего дяди-писателя, пили новосветовское шампанское из богемского хрусталя и слушали Лео Ферре. Элен переводила с голоса. Мне было двадцать лет: за плечами была армия, я мог растрощить кирпич кулаком и был дурак - дураком, но меня начинали любить женщины.
На стене висел огромный портрет Хемингуэя: красавец – мужчина с седой бородой в грубом свитере – кумир всех интеллигентов и домохозяек Союза.
Ферре допел о любви, Элен (на самом деле она была Лена, но хотела, чтобы я так ее называл, а меня называла Эжен – я был горд как петух на навозной куче; она была много меня старше, но я многому у нее научился; лет пятнадцать тому она вышла замуж, уехала во Францию и бывала у дяди наездами, у него мы и познакомились в то лето) перевела, дядя долил шампанского и спросил меня:
- Ну что, Хома Брут, а что ты читал Жан-Поля Сартра?
Я, конечно, ничего не читал, да и знать не знал, что за перец такой. Это, видно, отразилось в моих глазах, застланных тестостероном с поднимающимися пузырьками Нового Света. Вопрос был адресован скорее Лене – повод поговорить о литературе и Париже.
- Он был очень милый человек, мы познакомились в «Cafe de Flore», на бульваре Сен-Жермен, где он часто бывал. Он много курил и всегда целовал мне запястье перед уходом. Когда ему дали Нобелевскую премию, ему нечем было платить за квартиру, а он отказался – единственный в мире; мы были очень дружны...
Сартр незримо был с нами, и мы находились в компании двух Нобелевских лауреатов, живших в Париже, - Хемингуэя и Сартра,– это было мое начало познания литературы.
Элен гладила мою руку – я был всего через одно звено связан с великим французом; и если Вы возьмете меня за другую руку, Вы тоже с ним свяжетесь – через два звена.