Мы живем в далеком сибирском городе на берегу реки Ишим. Город большой, но одноэтажный. Маленькие белые домики глубоко врыты в землю. Так теплее: не продувают ветры.
А ветры здесь с ног валят. Начнутся — и пошло вокруг свистеть-кружить на целую неделю.
В Сибири все так же, как и в Европейской части страны. Только сильно увеличено в масштабе. Если морозы — то жгучие, если жара — то палящая, если дожди — то ливневые, если разливы — до самого горизонта. Звезды на небе тоже большие-большие, лохматые, как на картинках в детских книжках.
В городе всего два двухэтажных дома. В одном мы живем, в другом учимся. Кровати в комнатах в три этажа. Классы тоже не очень просторные. А где теперь просторно? Вся земля сжалась.
Однажды утром мы выходим, как обычно, на поверку. И вдруг:
— Поздравляю вас, товарищи! Немцы под Москвой разгромлены!
Мы кричим «ура», над строем поднимается облако пара. Мороз очень крепкий, холод свободно гуляет под нашими шинелями.
Резво бежим в учебный корпус, настроение праздничное.
В коридоре ко мне подходит Курский, тащит за рукав в сторону, шепчет:
— Сашка, знаешь, какое несчастье? У Тучкова отца убили… Только сейчас телеграмма пришла. Вася еще не знает.
— Крылов, Курский — ко мне! — слышим мы голос старшего политрука.
Тепляков просит нас Тучкову ничего не говорить, разговаривать с Василием он будет сам. Телеграмма, такая, как эта, не первая. Похоронные в школу уже приходили. Но Тучков «мушкетер», наш друг. Я вспоминаю: мы сидим на крыше, и Вася показывает мне фотографию отца. «Не призвали, а сам пошел. Третьего дня подал заявление, вчера получил повестку…»
На уроке астрономии все шумят. К астрономии мы относимся скептически: «Что там о звездах говорить, когда идет война?» А преподаватель стучит кулаком по столу, требует тишины и рассказывает, что недалеко то время, когда человек сможет запустить искусственные спутники Земли.
Спутники для нас — чистая фантастика. Мы считаем нашего астронома чудаком. Он далек от жизни, и небесные дела его волнуют больше, чем земные. Но сегодня вдруг мы узнаем неожиданную новость: астроном написал уже несколько рапортов с просьбой отправить его на фронт. Мы смотрим на него другими глазами. Но на уроке по-прежнему шумно. Тучков галдит, как и все. Он еще ничего не знает о телеграмме, которая пришла из Москвы.
В перерыве мне передают записку: «После занятий быть в горкоме комсомола».
Когда я возвращаюсь из горкома, мне встречается Доронин.
— Сашка, Тучков себе места не находит. Ему плохо. У него парализовалась половина лица.
— Где он?
— Побежал в учебный корпус. Ему в караул заступать.
— Тучкова освободить надо.
— Не хочет.
Утром, после подъема, в коридоре меня подзывает Тепляков.
— Собирайте, Крылов, бюро комсомола. Неотложный вопрос.
— Что случилось, Александр Сергеевич?
По лицу Теплякова видно, что он очень расстроен.
— Ваш Тучков выбросил обойму патронов из винтовки…
Я еще ничего не понимаю.
— Говорит, что в карауле потерял. На самом деле врет. Я знаю, для чего он это сделал: за утерю боевых патронов — трибунал и фронт…
— Александр Сергеевич!
— Не спорьте. Он сделал это нарочно. Собирайте членов бюро.
— А обойма?
— Призовите комсомольцев, чтобы искали. Разве можно такой позор допустить — Тучкова судит трибунал?!
На бюро Тучков сидит злой, красный. Моргает одним глазом, другая сторона его лица неподвижна. Спрашиваем:
— Василий, зачем это? Куда ты бросил обойму?
Мы все понимаем тяжелое состояние Тучкова. Все готовы ему помочь. И прежде всего — Тепляков. Мне и некоторым членам бюро известно, что Тепляков предлагал ему деньги на поездку в Москву. Пусть успокоит мать, разделит ее горе и вернется. Тучков отказался. Для Теплякова это не было неожиданностью. Василий — парень гордый, такую дорогую помощь он принять не может. А кроме того, что даст поездка на несколько дней в Москву? Слезы при встрече, слезы при прощании.
— Василий, где патроны?
— Потерял.
— Это неправда. Случайно ты не мог потерять.
В разговор вступает Тепляков.
— Послушайте, Тучков. Тут собрались ваши товарищи, которые…
— Наказывайте. Потерял!
— Не накажем. Я знаю: вы хотите завтра же на фронт. Но поймите, Тучков, каждому из нас там еще быть. Каждому останется и достанется…
Тучков молчит, старший политрук продолжает:
— Я, как начальник, должен немедленно подать рапорт выше. Тогда вас будут судить… Но пока я этого не сделаю. На фронт с позором не идут. Я жду, что скажет комсомольское бюро.
Бюро высказывается единогласно: Тучков поступил сгоряча, он еще не осознал всего, мы должны вмешаться. Пусть учащиеся выйдут на дорогу, по которой разводят караул, и ищут в снегу злополучную обойму.
Тучков остается в учебном корпусе. Мы уходим и поднимаем на ноги первую батарею.
Целый час ищем выброшенные патроны.
Появляется военный патруль гарнизона.
— Что тут происходит? — спрашивает пехотный капитан Теплякова.
Тепляков отвечает очень спокойно:
— Часы обронил один товарищ…
Снова ищем, тычем палками в снег.
Ищем до тех пор, пока не приходит Кременецкий и не дает нашим поискам «отбой».
— А как же патроны? Так и не найдем?
— Сейчас найдем, — успокаивает Кременецкий. — Тучков бросил их около склада, у березы. Сознался. Стыдно стало.