- Вот! - вскрикнул Болонка, схватив Авдейкин палец.
- Пусти палец, дубина!
Болонка отпустил и стал выбрасывать паклю на пол. Скоро под коленкором лежали голые доски.
Авдейка понял, что все напрасно. Забыв об осторожности, он встал и увидел фотографии на голой стене.
- Дети, что ли? - спросил он печально. - Что-то много.
- Много, - икая и отплевывая паклю, сказал Болонка. - Я узнавал, чтоб не нарваться. Они с матерью в эвакуации. Девять штук. В Казани.
- Дубина! - сказал Авдейка и задохнулся от возмущения. - Что ж ты раньше не сказал? Какое богатство, когда детей девять штук?
И тут что-то звякнуло, беглые шаги пронеслись по коридору, сорвалась дверь, и в разведенных ужасом Болонкиных глазах Авдейка увидел Ибрагима. Задыхаясь, он привалился к косяку. Руки его беспредметно шарили по груди, из которой с шипением и свистом вылетала непонятная, горчичная речь. Потом свист прервался. Ибрагим тяжело повалился на табурет. Печальные зернышки глаз, обежав груду тряпья и пакли, остановились на Авдейке. Потом зернышки помутнели и упали. Авдейка вскрикнул, а потом увидел, что Ибрагим плачет.
Он плакал, сипел и сыпал горчичные слова, прерываемые русским "дети, дети". Когда сипение стихало, падали черные зернышки. Авдейка не выдержал, всхлипнул, и следом старательно всхлипнул Болонка.
Тут толкнулась дверь, и вошел Феденька в расстегнутой белой рубахе и бинтах, свисавших с головы.
- Ибрагим! - позвал он.
Зернышки падали.
- Да что тут у вас? - спросил Феденька, увидев ребят.
- Моя думал, Роза приехал. Давно письма нет, - сказал Ибрагим. - Дети пришел. Голодный, совсем голодный. Пришел воровать голодный Ибрагим. Бедный, бедный...
- Это они-то воровать? - Феденька хмыкнул было, но застонал и схватился за голову. - Ой! Черт! Брось ты их, Ибрагим. Голову у меня ломит. И где так набрался, не вспомню. И тряпок понавешали...
Феденька стал срывать бинты и снова застонал.
- Дурной голова. Нельзя снимать!
Ибрагим подскочил к Феденьке и стал мотать бинт обратно.
- Ушиблась голова. Ступеньки стучал. Понял? Не снимай, совсем твоя плохой будет.
- Смилуйся, Ибрагим. Какая-то сволочь мою заначку сперла. У тебя есть, налей.
- Моя не даст.
- Не уйду, пока не дашь, - упрямо сказал Феденька и сел за стол.
Ибрагим полез в расшатанный фанерный ящик, достал хлеб, разделил на четыре части, посолил и, моргнув затуманенными зернышками, позвал:
- Кушайте, дети.
Болонка взял кусок с краю и откусил. Авдейка тоже взял хлеб, но кусать не стал и отодвинулся в тень. На мякоти Болонкиного куска вспыхивали зернышки соли.
- А грамотно они тебя распатронили, - сказал Феденька, оглядывая комнату.
- Маленький дети, глупый дети, совсем не там искал.
Ибрагим взял Болонку за плечи, посмотрел в глаза и сказал:
- Хлеб в шкафчике, хлеб всегда в шкафчике.
- Выпить, Ибрагим! - стонал Феденька.
Ибрагим полез в шкаф, долго возился в нем, а потом вытащил початую бутылку и разлил в два стакана.
- Ты же не пьешь! - Феденька испугался. - Тебе закон запрещает.
- Нет никакой закон, когда мальчик голодный воровал. Моя пить будет.
Авдейка положил хлеб на разодранный топчан, собрался с духом, вышел на свет и сказал:
- Простите.
- Ходите к Ибрагиму. Всегда хлеб в шкафчике.
- Спасибо.
Ибрагим встал, подозрительно покосился на Феденьку и поднял стакан.
- За победу над проклятой фашистой! Мелкими глотками он едва вытянул водку, торопливо задышал и уткнулся в рукав.
- Занюхай, - снисходительно сказал Феденька и протянул горбушку. - Мужик тоже - водки не пробовал.
Ибрагим занюхал и проводил детей. Ткнулся лицом в Авдейкину голову, хлюпнул носом и исчез. Авдейка вышел из подъезда, глубоко вздохнул, посмотрел вверх. Там горели звезды, обозначая путь неведомых и свободных миров. Очень хорошо там было.
Из окна донесся тонкий голос Ибрагима:
- Никакой закон нет! Водка есть. Моя пить станет!
Гулко и страстно рыдала вода, падая в зарешеченный сток.
- Что теперь делать? - спросил Болонка.
- Не знаю.
Пульсирующий жгут воды выбивался из бетона, стекал по двору, падал в сток и там, под городом, соединялся с другими потоками.
- Куда он? - спросил Болонка, наступив на ручеек.
- В Москва-реку. Там в набережной трубы торчат, и она из них льется. Я видел.