Милиционер, склонявшийся все ниже, окончательно впал в машину генерала и был обнаружен Саханом за задним стеклом. Автомобиль резко взял с места, и тут отчаянный крик, вырвавшийся наконец из Авдейкиной груди, настиг Сахана. Он поспешил за отъезжающей машиной - и вовремя, - уже бежала на крик какая-то шелупонь.
"Нескладно вышло, не сдержался, - думал Сахан, кусая губы. - Спасибо, легавого увезли. И с Кащеем поторопился. Писуна мамаша и впрямь могла из окошка смотреть. А ну как пойдет теперь история? Ох, нескладно. Щенок, собой не владею. А мне огляд да огляд нужен. Хорошо, не до смерти гаденыша хватанул, оторется. А откинул бы концы, где тогда меня искать? То-то. Горяч больно. А еще, когда из Леркиной комнаты в щелочку глядел, как гуляли у его отца генералы да полковники - молодые, ярые, фронтовики, - не одобрял. Много о себе понимают - родину они отстояли, врага по шапке железным кулаком шлепнули. Так война-то не навеки. С такими ухватками, с железными кулаками да нахрапом об мир быстро пообломаются. Не одобрял, а туда же. Плохо. И с войной запоздал, нет бы родиться пораньше. Многих война подняла, многих и еще поднимет. Не попал в струю. Ничего, на меня и мира хватит - своего не упущу. Только держать себя надо, не торопиться. А с Кащеем..."
Сахан вышел из-за крыла дома и тут же отпрыгнул назад. Кашей с Еремеевым стояли в воротах и мирно беседовали. Потом Еремеев поправил торчавшего из-под локтя песца, пожал Кащею руку и вернулся во двор, а Кащей двинулся вдоль забора.
Сахан глазам не поверил. Потом не выдержал, бросился на улицу и перехватил Кащея у бокового въезда во двор.
- Зачем Еремеев приходил? - с ходу бухнул Сахан и тут же спохватился, что опять дал промашку, выдал себя.
- Потолковать приходил. Интересуешься, значит?
"Определил, падлой быть, определил", - думал Сахан, сжимаясь под внимательным взглядом Кащея и ожидая удара.
- Не слишком...
- Не слишком - не спрашивал бы, - возразил Кащей. - А толковали про работу. Парней предлагал на завод звать. Тебя вот, к примеру. Сам знаешь, рук не хватает. Война, Сахан, - добавил Кащей.
"Объехал ты меня, - думал Сахан, наливаясь злобой. - Ох, лукав, ох, лукав ты в простоте своей. Что про завод с тобой Еремеев толковал - это лукавство плевое, а истинная твоя ложь ребрами скрыта. Ты с молоком матери жизнь нашу всосал, а она проста, как арестантская молитва, - шаг вправо, шаг влево конвой открывает огонь без предупреждения. То за тебя братья по сторонам шастали, а когда твой черед пришел, ты и спрятался в работягах. Шкурой дорожишь, Кащей, вот и вся твоя правда".
- Война, Кащей, - ответил Сахан.
Отдаленный переполох донесся со двора, и Кащей прислушался.
- Никак стонет кто?
- Война, Кащей, - повторил Сахан, улыбаясь неподвижным лицом. - Как не стонать.
# # #
Скоро Авдейка перестал стонать, только тихонько всхлипывал, но дыхание его никак не налаживалось и речь не шла. Его нашли Сопелки, засуетились, потащили было, а куда - не знали. Посадили Авдейку к стене, оставили при нем незначительного Сопелку и бросились искать взрослых. Не было взрослых. Подвернулся Болонка, увидел Авдейку в крови, испугался, с криком побежал в его квартиру, но никто Болонке не открыл.
Любознательный Сопелка натолкнулся на Еремеева, вручавшего горжетку Леркиной матери. Весь день она провела в министерстве, безуспешно добиваясь вызова мужа по семейным обстоятельствам, и теперь плохо понимала, что от нее хотят. Потом поняла, привычно набросила горжетку на плечи и тут же забыла о ней. Возле дверей парадного она достала из сумочки ключ, и тут песец незаметно соскользнул на ступени, как бы собираясь снова улизнуть, но Еремеев в два прыжка догнал неуемное животное, яростно встряхнул за шиворот и собственноручно водворил в квартиру генерала.
В передней висела записка. Генерал кратко сообщал, что прилетал по вызову Ставки и обнаружил в доме безобразия, с которыми покончит по возвращении. Мать прочла и бросилась в Леркин кабинет. Сын сидел за роялем, уронив голову на клавиши, и руки его мертво топорщились в локтях. Лерка спал. Звуки потревоженного рояля огласили квартиру, когда мать попыталась поднять его, и в кабинет вбежала домработница, мелко крестясь от страха. Вдвоем женщины подняли Лерку и уложили в кровать. Лицо его было нечисто и темно, а рот широко раскрыт. Лерка тяжело дышал, и мать терпеливо обмахивала его веером.
Еремеев стоял у двери, как бы ожидая новых бед от проклятого животного, а потом заметил отиравшегося на лестничной площадке любознательного Сопелку.
- Ты ко мне, рыжий? - спросил Еремеев.
- Помогите, товарищ мент, отнести в больницу одного мальчика, - обратился Сопелка со всей обходительностью, на какую был способен. - Это наш мальчик, но у него дома никого нет.
После выпитой водки Еремеев был благодушен и пропустил "мента" мимо ушей.
- Что с мальчиком?
- Упал и не встает.
- Все-то у вас не путем - то шкуры летают, то мальчики не встают. А у меня таких домов, как ваш, - во! - Еремеев выразительно указал на шею, одернул гимнастерку и добавил: - Пошли, разберемся.
Но разбираться было уже не в чем. Каверзный Сопелка встретил деда, понуро возвращавшегося от начштаба, и привел его на задний двор, где Болонка с остатками Сопелок по очереди дули Авдейке в рот, чтобы легче дышалось.
Дед поднял внука, принес домой, раздел, вытер влажным полотенцем и осмотрел. Нашел ссадины на голове и ушиб под ребрами. Ссадины были пустяковые, а ушиб - солидный. Хорошо, удар не точно под грудь пришелся - мог бы и не продышаться. Расспросами мучить не стал, но Авдейка поднялся на локте и сказал через боль:
- Ты не сердись, дед. Деньги эти - ну, картошкины, - они на танк. Это тайна была. Мы собирали, чтобы танк Т-34 построить, у которого башня вертится. Для того и Ибрагима грабили. Но мы не взяли ничего. Все говорили - богатый, а он хлебом кормил. Мы много собрали - двадцать семь тысяч.
- Будет тебе, будет, отдыхай, - отвечал дед.
# # #
Он укрыл Авдейку одеялом, гладил, чувствуя холод и простор в душе. Конец. Обломился сук, не напрасны были сомнения. Уже то, что принял его бывший начштаба, удивило деда. Он шел за холуем лубянскими коридорами и озирался, не там ли ведут, где восемь лет назад, и, как восемь лет назад, холодком под сердцем потянуло - не ждать добра в этих стенах. Не ему ждать. На мгновение дед усомнился - не своей ли охотой шею в петлю сует, - но справился, подавил страх. Петля ли, нет, а не научен на попятный ходить, и научиться поздно пришли. Уже холуй с докладом вошел. Вернулся и дверь придержал - ждет начальник.
Ждать-то он ждал, но зада не поднял, в бумажки уткнулся, как и не видел. Дед стиснул кулачищи да по тюремной-то ухватке - назад их, за спину. А как словил себя на том - до того озлился, что уж и слова не мог выдавить. Так и стоял пнем, руки у груди корявил. А ведь готовил слова и начать думал складно - так, мол, и так, друг Гришка, помнишь, как про нас песни пели? В песнях, правда, не Гришку, а самого деда поминала сельская голытьба, было время, - а словчить решил дед. Вот и словчил. Помолчал-помолчал, потом про эвакуашек вспомнил, заявление достал из кармана, грохнул о стол, развернулся - и за дверь. Тут только и слово наконец вырвалось. Прорычал в огляд:
- Как был ты, Гришка, холуй, так и остался. Мне б тебя третьим ординарцем держать, сапоги чистить, а я тебе штаб доверял.
Думал, хоть этим прошибет - ан нет, не вскочил Гришка, за кобуру не дернул, тихо так сказал:
- Холуй ли, нет ли, не тебе судить. А вот что дурак ты - это точно.
- Это ты мне - дурака? Своему командарму?! - заревел дед.
- Да был ли ты когда командармом, Савельич? Не был, и спасибо скажи. Ты и жив-то еще от дурости. Много на себя брал - а посмотри, кем вышел? Вот и теперь орешь, а на кого - не смыслишь. В общем, иди, Савельич, и дорогу забудь. А еще советую тебе из Москвы сваливать. И подальше. Подумаешь спасибо мне скажешь.
- Застрелить тебя надо, Гришка, - сказал дед, - другим не проймешь.
Хотел на двери отыграться - душа из нее вон, - так нет, высока дверь, а в ходу мягка, без шума затворилась.
"Это нарочно такую придумали, - подумал дед. - Видно, хлопают ею часто, вот и приспособили механизм, чтобы начальство не тревожить. Этот Гришка всегда покой любил. Холуй, одно слово".
Но дорогой дед одумался. Разжалованный из живых, даже и в петлю не годный - чего ждать он мог от Гришки? "Начштаба хорош, когда сам начдив. Кто я ему теперь? Спасибо заявление оставил - может, и даст ход, кто знает. А я и впрямь невелика птица - солдат списанный. Бодливой корове бог рог не дает. Мало что списан, так еще в юродивые попал под конец. Завяз. И невестка не радует. Замешана рыхло, не тянет жизни. И достается ей. А за шкуру деньги вернуть надо спекулянту, чтобы невестке за нее чем другим не платить. А может, разменять его напрочь - и дело с концом? Мне одно - не жить. Нет, этим не поможешь. Не один, так другой. Болото расчистить - не сдюжил, а после драки кулаками не машут. Спасибо, мальчик золотой растет. Рано ему доставаться стало - так война, взрослеют с пеленок. И какие, дети! В чем душа держится - а танк строят. Вырастут. И люди с войны вернутся. А мне пора, отвоевался. Да и смешно мне с этими кукишами - как на танке за лягушками гоняться. Несерьезно. И думать много стал. Когда дело делал - не рассуждал. Не гожусь, одно слово. Не забыть бы за песца рассчитаться".
Дед посмотрел на медведя, нашел черные стекляшки глаз и сказал:
- Не серчай. Последний должок. Уплатим.
- Какой должок? - тихо спросил Авдейка.
- Спи, милый, спи. А должок так, ерунда. Всего не оплатишь.
Дед просидел над своим внуком всю скорую летнюю ночь, и Машенька, пробуждаясь от сна, видела в рассеянном свете звезд его силуэт, огромный и чуждый, как обломок древнего монумента.
- Я уже здоров, - сообщил Авдейка, проснувшись, и быстро оделся. - Ты знаешь, что мне снилось? Мне сон снился. Угадай, что?
Дед подумал, посмотрел на горстку пшена в Авдейкиной тарелке и спросил:
- Хлеб?