— Гхм-м… Если шкура на ковёр пойдёт, снимать пластом надо, — скрипел Демьян Ильич, и густые брови его шевелились. — Сначала режьте по прямой от подбородка до мошонки. Да… А если медведица — до этой самой до шахны… С челюсти начинайте. От края губы на ладонь возьмите и кроите… Все надрезы — со стороны мездры, чтобы во́лос не повредить. Гхм-м… Ну, вы охотник, вы знаете… Потом лапы… Да…
Цукатов посадил Демьяна Ильича за большой стол в центре кабинета, сам сел напротив. Слушал внимательно, время от времени что-то помечая для памяти на листе бумаги. Челноков за своим рабочим столом в отделённом шкафом и деревянной балюстрадой закутке нацепил на нос очки и с серьёзным лицом делал вид, что читает статью в «Journal of Ornithology».
— Гхм-м… Разрезы на лапах сводите в одном месте — так, чтобы к главному разрезу, — хранитель чиркнул себя ногтем оттопыренного большого пальца от горла до пупа, — выйти под прямым углом. На передних — от ладошечной мозоли к локтю и через подмышку… — Демьян Ильич показал на себе, где нужно вспарывать шкуру. — Да… Задние — от пяточной мозоли к колену и по внутренней стороне бедра вот сюда… — Демьян Ильич поднялся со стула и, наклонившись, показал — куда. — Гхм-м… Если шкуру сразу мастеру повезёте, лапы можно по кисть отхватить, а голову совсем не обдирать — оттяпать по последнему позвонку, и дело с концом. Гхм-м… А если шкуре, значит, ещё лежать — мозоль с трёх сторон подрезать надо и лапу вынуть. Только последние фаланги пальцев оставьте. Да… И с головы… С головы шкуру тоже снимаем. — Демьян Ильич выдержал ничем не обоснованную паузу. — Потом просолить шкуру хорошенько надо. Где жир и мышцы есть, там насечки сделать и соль втереть. Затем сложить мездра к мездре, скатать и бросить на палки — чтоб тузлук стекал. Гхм-м… А лучше заморозить.
— А если не на ковёр шкуру, а на чучело? Чтобы в полный рост? — спросил Цукатов. — Тогда как?
Хранитель снова помолчал — как обычно, дольше, чем хотелось бы.
— Тогда лучше не пластом снимать. Гхм-м… Тогда лучше разрез со спины делать. Так шва на брюхе не будет — на брюхе-то мех жидкий, шов трудно спрятать. Да… — Демьян Ильич говорил тяжело, словно ворочал камни, но Цукатов слушал, не подгоняя. — И промеры на звере сделать надо, если для чучела… От кончика носа до угла глаза и от кончика носа до корня хвоста. И ещё, как шкуру снимете, на свежеванной туше обхват шеи за ушами замерьте и туловища — вот тут, на брюхе. Чтобы мастер анатомию выдержал… — Как и прежде, Демьян Ильич показал на себе, где именно у медведя брюхо.
— Мне с головой не совсем ясно, — сказал Цукатов. — Не приходилось ещё с головы шкуру снимать.
— Тут дело хитрое. Да… Сначала нужно на морде как нет глубже прорезать соединение губ с челюстями. Одной рукой, значит, губу оттягиваете, а другой режете, так чтоб нож шёл вдоль кости челюсти. Вплотную… Гхм-м… Без этого, когда шкуру будете с головы спускать, все губы порежете… — Речь Демьяна Ильича по мере развития разговора становилась всё более воодушевлённой, что было непривычно — три года на кафедре все знали его как хмурого молчуна. — Гхм-м… Слуховые проходы ближе к черепу обрезайте, а кожу вокруг глаз — по самой кости глазницы, чтобы веки ни в коем разе не повредить. Тут уж не ножом, туг скальпелем работать можно… Да… Нос обрезайте целиком, по хрящу. Гхм-м… Дальше с ушами… С ушами морока… — Демьян Ильич пошуровал пятернёй в шевелюре, после чего руки его изобразили какую-то тонкую работу. — По задней стороне уха отделяйте кожу от хряща и так, понемногу, выворачивайте ухо наизнанку. Ну и просолить опять же… Насечки сделайте изнутри на губах и на носу и соль втирайте…
— А хвост? — быстро записывая наставления, спросил Цукатов. — Хвост препарируем?
— Обязательно. Гхм-м… Как без того… Вспарываете по внутренней стороне, немного отступив от задней дырки, и достаёте позвонки. А внутрь опять же соли…
— Спасибо, Демьян Ильич. — Цукатов был доволен разговором. — А что у нас с обезьяной? С шимпанзе? Уже известно?
Демьян Ильич выдержал гробовую паузу.
— Будет шимпанзе, — скупо, в спартанском стиле, ответствовал хранитель. — На бочку деньги.
Когда Цукатов и Челноков остались в кабинете одни, Челноков, отбросив «Journal of Ornithology», тут же выскочил из своего закутка, как мыло из рук. Разумеется, он слышал весь разговор и, само собой, был истомлён молчанием.
— И что ей померещилось? — удивился Цукатов. — Нормальный, чёрт дери, мужик.
— Здогов, как козлоногий Пан, — согласился Челноков. — Хотя, если подумать, все мы немного больны. Вот китайцы — они у медведя шкугу не бегут. Им желчный пузыгь нужен… э-э… и зачем-то лапы. Затейливый нагод. Кстати, знаете, почему в наших кгаях нет китайских кладбищ?
— Вы говорили уже — они в своих ресторанах людей покойниками кормят. — Обычно Цукатов тактично выслушивал истории Челнокова по нескольку раз, но сейчас решил не деликатничать. — Самой бы Лере нервы подлечить. Я раз на кафедру с собакой пришёл, она так перепугалась — чуть на стол не вскочила.
— Женщины вообще гогаздо больше мужчин боятся собак, — обобщил Челноков. — Потому что собаки дают им повод: ведь в духа́х женщин — кошки.
Три недели спустя Цукатов, только что вернувшись с Вологодчины, где пропадал кряду несколько дней, рассказывал в кабинете Челнокову историю медвежьей охоты. Рассказ был красочен, многофигурен, эпичен и невероятен, как «Илиада». Вот его телеграфная фабула. К берлоге подошли на лыжах. Цукатов встал за елью, от лаза в дюжине шагов. За ним неподалёку егерь с двумя лайками на поводке. Генерал тихонько пошёл вокруг берлоги посолонь, влево, чтобы место осмотреть, — медведь, если его сразу не убить, как только он на собак бросится, всегда бежит от лаза посолонь. Генерал, значит, ушёл, а Цукатов снял лыжи и принялся осторожно обтаптывать снег — стоять у берлоги надо крепко, чувствуя под ногами землю.
Но медведь их, видно, загодя услышал — чутко спал, — хотя охотники шли тихо и против ветра. Егерь ещё собак не спустил, а медведь как выскочит — здоровый, лохматый, голову к земле пригнул, грудь закрыта… Тут если и выстрелишь — с первой пули не убьёшь, а у Цукатова на ружье и курки не взведены… Хорошо, медведь не прямо на них с егерем ломанул, а по лыжне кинулся вслед генералу. Егерь сразу собак спустил, да и Цукатов наконец пальнул, но уже в угон. Потом, как выяснили, в самый зад жаканом уязвил зверя. Тут и лайки подскочили — давай его цапать за ляжки… Косолапый разъярился. Ну и генерал не оплошал. В итоге меткий выстрел остался за ним. Цукатов привёз медвежатины, а шкура в качестве трофея по праву отошла стрелку.
Челноков слушал жадно. Впоследствии он из чужих историй складывал свои и пересказывал в иных компаниях — уже как случаи из собственного опыта. Такой характер.
За окном всё вновь было бело, и только чёрная вода Мойки по-прежнему не давалась зиме в ледяные лапы. Замело снегом крыши. Запорошило крылышки Гермесова кадуцея на шпиле торгового дома и стеклянный купол атриума. Но Исаакий и игла Адмиралтейства сияли неугасимо золотом в серых небесах.
— Да, — вспомнил между прочим Челноков, — у нас опять студент пгопал. Э-э… С пегвого кугса. Уже месяц как, а хватились недавно… Думали — домой вегнулся, в Сланцы, а его и там нет. К декану следователь пгиходил.
— На этот раз, наверно, инопланетяне… — Цукатов близко к сердцу известие не принял — мыслями он был ещё у берлоги.
— И Демьян Ильич вчега пго тганспогт спгашивал. Чучело ему уже домой доставили — можно вывозить. Надо бы договогиться в гагаже…
— Что ж он Лере не сказал? — удивился Цукатов.
— У Легы и Демьяна Ильича, так сказапгь… э-э… взаимоисключение, — напомнил Челноков. — И потом, она со своим гемонтом вечно на одной ноге — то ей сантехника встгечать, то ламинат смотгеть, то потолок… Гемонт, — вздохнул Челноков, вспомнив про перестройку собственного кабинета, — это вам не кагамельку гассосать.
Цукатов резко двинул углами губ в знак того, что всё понял. Да, надежды нет ни на кого — в его отсутствие стоит любое дело… Накинув на плечи дублёнку, Цукатов твёрдым шагом человека, знающего себе цену, без проволочек отправился в гараж.
Во сне страус цапнул Демьяна Ильича за палец. Демьян Ильич охнул и проснулся от боли. Палец был невредим, но где-то внутри, под кожей, быстро тая, всё ещё пульсировало воспоминание об эфемерном приключении. Не сон — сапоги всмятку…
Некоторое время Демьян Ильич лежал неподвижно. Потом повернул голову к окну, и шею тут же полоснул ожог — потревоженная царапина горела наяву. «До чего же, право дело, случаются вредные коготки…» — поморщился мечтательно Демьян Ильич. Ничего, теперь уже не цапнет. Будет стоять — красивая, гордая, глупая, — а он будет на неё поглядывать… В кладовке, крепко скрученный, тихо ворочался материал. Отдавать на сторону будущее изделие Демьян Ильич не собирался. Так за него, конечно, хороших денег не взять, но тут особый случай. Да, совершенно особый… Бывало, он выгоду и прежде упускал, а после всё равно оставался доволен, что решил по-своему. Такая натура — не жалел о том, что сделано по воле.
Осторожно поворачивая оцарапанную шею, Демьян Ильич оглядел комнату, залитую бледным, мёртвым, не разбирающим цветов светом уличного фонаря. Она была неубрана, повсюду валялись какие-то неопознаваемые в сумраке вещи, одежда и инструменты, посередине стояло смонтированное чучело — оскаленный зверь, чуть присев на задних лапах, опирался на костяшки передних. В целом комната имела вид какой-то нежилой, хозяйственный и больше походила на мастерскую.
— Гхм-м… — проскрежетал Демьян Ильич. Посмотрел на палец и задумался о призрачной природе страдания.
Следующим утром, вместе с двумя парнишками из студенческого научного общества, Цукатов в воспитательных целях решил отправить к Демьяну Ильичу за чучелом Леру. Но той в лаборантской не оказалось со вчерашнего дня её на кафедре не видели. Машина уехала без неё. Жаль, конечно, ну да подвернётся ещё случай преподать урок.
Скинув с плеч дело, заведующий кафедрой скрылся в кабинете и погрузился в статью, полную новых слов о нематодах-филяриидах — таких слов, каких ещё не было. Мысли Цукатова, в которых нематоды свили гнёзда, толкались в его голове и требовательно искали выхода. Они созрели, чтобы обрести свободу или сменить хозяина. Цукатов давно уже писал эту статью для «Parasitology», и теперь финал, казалось, брезжил неподалёку
К середине второй пары студенты под руководством Демьяна Ильича уже вносили в двери музея нечто плотно завёрнутое в упаковочный полиэтилен с щёлкающими воздушными пузырьками. Работали споро, как могильщики. На шее Демьяна Ильича багровела злая царапина.
Водворив ношу в музей, послали за Цукатовым.
Заведующий кафедрой явился вместе с Челноковым.
Доставленный свёрток стоял в проходе, у дубового шкафа с приматами. Посреди торжественного молчания Демьян Ильич разрезал ножницами скотч, держащий упаковочную плёнку, и принялся неторопливо разворачивать объёмистый экспонат. Минута — и воздушный полиэтилен упал на пол. Челноков всплеснул руками от восторга, а на лице Цукатова разгладились строгие складки — он видел виды, но вещь превосходила ожидания. Шерсть шимпанзе лоснилась, прибранная волосок к волоску, в фигуре чувствовался порыв, застывшее движение, оскал влажно блистал, жёлтые клыки угрожающе оголились, кожа лица казалась живой и тёплой, чёрные лимурийские глаза смотрели настороженно и зло. Обезьяна выглядела лучше, ярче, чем могла бы выглядеть при жизни, — словно была не чучелом, а чистым замыслом, самой идеей новой твари, задуманной Творцом пред сотворением. Таким свежим, таким чистым, таким совершенным выглядит только что вышедший из куколки жук, ещё не вкусивший навоза жизни.
Челноков сыпал в пространство слова, возведённые в превосходные степени. Цукатов ходил вокруг чучела — разглядывал, трогал, приседал, поглаживал… Он не скрывал радостного удовлетворения — определённо работа была мастерства необычайного.
— Гхм-м… — проскрипел за его плечом Демьян Ильич. — Есть предложение… Из первых рук. Да… От производителя. Рождественские скидки…
— Что? — Сейчас Цукатов испытывал к хранителю доверие и уважение. Эти вещи, по его мнению, в отличие от постоянных свойств, вроде рыжих волос, ушей лопухом или носа уточкой, человеку следовало всякий раз приобретать, заслуживать. Потому что без подтверждения они, эти вещи, через некоторое время как-то сами собой таяли, сходили, как загар, как вода с гуся. И всё сначала. Теперь Демьян Ильич доверие и уважение Цукатова на ближний срок, конечно, заслужил.
— Гхм-м… Можно кое-чем разжиться. Да… Если на этой неделе решите — выйдет дёшево.
— Дёшево? Как дёшево?
— Гхм-м… Даром почти…
— И что же предлагают?
Демьян Ильич осклабился, царапина на шее налилась пунцовым цветом, а по жёлтому костяному лицу пробежала целая череда каких-то неописуемых чувств. Он приблизился к Цукатову, как заговорщик, и трудно проскрипел под ухом:
— Отличный… Гхм-м… Отличный струтио камелус. —
Сообразив, что латынь в его устах нехороша, скрежещет жестью, он перевёл: Да… Страус. Стало быть, отменный африканский страус.
«Мама, — истошно заорал Илька, — ма-а-а-а-а-ма!» Оля, совсем юная, тоненькая, как тростинка, с длинными черными волосами и огромными — казалось, в половину лица — глазами метнулась в детскую. «Что, сынок?» — «Мама, он снова пришел». Илька сидел, вжавшись в угол кровати и собрав одеяло в огромный ком — этот ком как будто загораживал ребенка от чего-то такого, на что были устремлены Илькины глаза. «Сынок, Илюша, — Оля присела на кровать и обняла сына, — там никого нет». Тогда Илька прижался к маме и зашелся в рыданиях.