5.
Теперь позвольте, господа, Отвлечься мне. Я ненароком И часто вспыльчив, и к упрекам Невежд и гаерским наскокам Готов бываю не всегда. Один чудак из Средних Штатов В письме обмолвился когда-то Что я на Киплинга [viii] похож В плохом, незрелом варианте. Редакторских унылых рож Везде тупая сытость. Что ж, Я знаю - не в одном таланте Здесь дело. Мой английский стих Ужасно раздражает их То необычным оборотом, То правильностью форм. И вот Он резолюцию кладет В конверт, и отсылает. В сотый, В тысячный раз тупому бреду Что сдуру и назло соседу Сапожник в юбке написал Страницы отдает журнал. Бездарность празднует победу.
Поэт я, правда, необычный, Да и к тому же двуязычный, Which, I suppose, is why I must Bear twice as much as any other Passionate rhymester. Which is just The point here, - should I even bother Answering critics? Well, you see, I'm merely human, and to me It is important what they think Of my endeavors (here I wink And smile). Weakness, as you'll recall, Is healthy in a city dweller.[ix] И звонким словом storyteller [x] Я называюсь. That is all. Or is it? [xi] Сам я твердо знаю Что никому не подражаю, Но чуть размер мой неклассичен, Как Маяковского [xii] мне шьют, А русский ямб, хоть и вторичен, Всегда, и всем давно привычен Но сразу Пушкина ведут На поводке, и говорят, Вот видишь, подражаешь, гад! Но вот что. Пусть трезвонит хам Что грош цена моим стихам, Что подражаю я, что мы бы И сами тоже так могли бы. Что ж, пробуйте. Удачи вам.
Сабина рыжая резвится То к холодильнику летит, То вдруг смеется, то молчит Загадочно. "А мне б помыться С дороги," - Саша говорит. Пока Сабина кипятит Турецкий чай, герой встает Стесняясь. Рыжая дает Ему шампунь, халат, и мыло, И полотенце с бахромой. "Ванная там," - и жест рукой. Герой, хватаясь за перила, Бежит по лестнице, и вот Он дверь направо открывает И видит чудо. Замирает, Стоит столбом, открывши рот. Прости, читатель, я не буду Описывать, что было там, За дверью. Чудо ли, не чудо, Ну, ванная. Ну, по углам Приспособления, ну, чисто, Зеленый кафель, запах, свет Чего там. Мы не мазохисты. И ничего такого нет С чем не был бы давно знаком Любой, самый паршивый, дом В любой провинции немецкой. И все. И разница лишь в том, Что дело было в Сестрорецке.
Помывшись, Саша испугался, Но выход есть, и мы пройдем. Одежду завязал узлом И полотенцем обмотался, Помедлил, постоял, остыл, И покраснел, и оглянулся, Сжимая зубы дотянулся, Окно над ванной приоткрыл, И в город у Сестры-реки Украдкой выбросил носки.
Сбегая резво по ступеням, Он на Сабину наскочил, Качнулся, поддержал, упал, Лицом пылающим к коленям Ее прижался, и закрыл Глаза, подумал, задрожал И "Я люблю тебя" сказал. Она молчит. Целует он Ее колени. Приподнявшись, Со страстной смелостью собравшись, Ласкает бедра, слышит стон, И, медленно приподнимаясь, Щекой пылающей касаясь Пьянящей кожи, в нужный срок, По вдохновению, не в суе, Прижался страстным поцелуем К влажному жару между ног.
Вдыхая терпкий, молодой Запах веснушчатой богини, Герой мой телом и душой Принадлежал своей Сабине Был раб, слуга и властелин, И верный спутник до седин. Сабина рыжая спиной К стене прижавшись, задрожала И, тихо вскрикнув, удержала Его слабеющей рукой. Царапая ногтями стену, Ослабевая постепенно, Его за волосы взяла И тихо по стене сползла. Герой, дрожа и стервенея, Целует плечи, губы, шею, Улыбкой слабой возбужден, Спеша расстегивает платье. У рыжей женщины в объятьях И груб, и нежен, и влюблен. Сабина тихая под ним Бдруг постепенно оживает, Легко и жадно принимает Его в себя, и затяжным И цепким поцелуем в губы Дает понять, что да - любим, Да - дорог, да - ей чудно с ним, Желанен - да; и что ему бы Еще хоть миг повременить И он сумел, желаньем полный, Лишь силой нежности забыть, Замедлить, приостановить Любви грохочущие волны, Слились сердца, слились тела, Реальность вязко поплыла, Сгустилась явь, открылась высь, Крики в единый крик слились, И тут же налетевший шквал Тела их долго сотрясал, До пика счастья дотащил И там, слабея, отпустил.
На третий день, войдя беспечно Без стука в загородный дом, Нашел любовников вдвоем Сабинин папа. Бесконечно, Должно быть, рад был. Что за бред, Без стука в дом? Дикарь! Но нет, Традиция пещерных лет Жива и, очевидно, вечна. Эхо устоев племенных Звучит в квартирах дорогих, И не закон, а пыль веков Царит на родине слонов.
Сабину с синими кругами Под изумрудными глазами Увидел папа и молчит. А рядом белобрысый леший, Голый, и страшно обнаглевший, "Хотите кофе?" говорит.
Отец, от бешенства бледнея, Велит блондину выйти вон. Блондин изрядно удивлен. Сабина, сразу став мрачнее, Кивает пылкому герою Ты, мол, иди, я все устрою.
Предательства не ожидавший, Герой униженно притих. Жалкий, побитый и уставший Наедине оставил их, Пошел одежду подбирать. Сабинин папа отвернуться Решил, чтоб дать ей запахнуться В халат, повременил кричать, Сказал, "Ну что ж. С безбровой рожей В калашный ряд.... Мне самому Он нравится, конечно, тоже.... Образования ему Недостает. Но мы поможем. И если парень с головой, То опериться сам сумеет, А там, глядишь, и поумнеет. И ничего, что он простой.
Так. Славный, в общем, паренек, Сумеем подыскать и место...." Но тут величественным жестом Сабина пошлостей поток На полуфразе прерывает, И кофе папе наливает. "Послушай," - говорит ему, "Я тут чего-то не пойму. Чем за меня решать как надо Мне жить, ты лучше бы купил Очки, костюм бы новый сшил, И очень я была бы рада Если бы, скажем, ты завел Любовницу, и приобрел Себе машину поновей. Меня от этих жигулей Тошнит." И закурив, присела На край стола в сердцах она. Увидела, что грудь видна. Сабина густо покраснела, Сказала, "Ладно. Что ж кричать Теперь. Хочу лишь я сказать Что странно все это. Что ты Меня не знешь. Мне хотелось Любви. А что до простоты И до богемной нещеты Я в свое время нагляделась На них, увы, сверх всяких норм. Их мерзких видов, поз, и форм На весь оставшийся мне срок Мне хватит." Папа было взялся Добавить кофе, но поднялся Расплескивая кипяток, С глазами, влажными от слез И с чайником в руке, согнулся И виновато произнес, "Я там пожрать тебе привез," Пожав плечами, обернулся И вышел сквозь дверной проем Понуро шаркая ногами И там, под проливным дождем, Долго боролся с жигулями. Но разум все же победил. И вскоре папа укатил
Обратно в город. Тусклым светом Светили окна. Глушь и муть. Она поплакала чуть-чуть. Тут Саша заглянул, одетый. Спросил, "Ну, можно?" и вошел, И, потоптавшись, сел за стол. Она молчит. Любовник пылкий Ей скучным тоном сообщил, "Я в институт не поступил." Сказал, и почесал в затылке. "Пришла повестка. Мне велят Тащиться в райвоенкомат."
6.
Квадрат - это: сидим и ждем В ловушке среди скал, И сутки целые притом Не кормят, чтоб не срал,
Иначе хитрый муджахит Учует запах твой И вмиг накроет, паразит, Ударною волной.
Сидим и ждем, лежим, молчим Сверяясь по часам. Проходит мимо, невридим, Наш караван, а там,
За скалами, начальство спит, И вертолет притих. Мы молимся, чтоб муджахит Не вспомнил раньше них
Про нас, салаг и старожил. К нам Саша прикатил. Он в Средней Азии служил Полгода. Получил
Пизды от всех кому не лень, И в руки автомат, И чин. И на четвертый день Был послан на квадрат.
7.
Спустя полгода, Саша был Без двух минут пахан. Однажды в вечер он забыл В багажнике Житан [xiii].
После отбоя отошел К машинам в темноте. Что нужно было, то нашел, Но слышит - в пустоте
Между машин крадется он, Подлец. Прикинул Саша, Напрягся, и дослал патрон. Вдруг видит - чурка машет
Своей открытой пятерней Ему из темноты. Мол, лейтенант, ты что? Я свой, Гуляю тут, а ты....
И вдруг рванулся, побежал, Пригнувшись, рядовой, К врагу. Тут Саша задрожал И тихо крикнул, "Стой!"
Но поздно. И рука дрожит. "Я вроде бы не влип," Подумал Саша. "Пусть бежит." Но муджахитам джип
Был нужен, а не ренегад. И, скрюченый как пень, Вернулся голый этот гад К своим на третий день.
Пришел, качнулся, рухнул ниц. Вгляделись, кто смелей. Не досчитался он яиц. Ну и еще ушей.
8.
Полночи город осовело Дрожал от ниспадавших вод. К утру все это затвердело И быстро превратилось в лед. Неделю дома повалявшись, Поев, помывшись, подобравшись Солдатик вышел подышать. На Загородном выпил водки, Ждал молча, пока две красотки К нему устанут приставать, И шагом до Звенигородской. В кондитерской играл Высоцкий. [xiv] Солдат послушал и купил Нечто слоеное со сложным Названием, и откусил. Есть это было невозможно. Неся продукт, он осторожно В урну его определил. Владимирскую миновав, От суеты людской устав, Остановился, коченея. Старушки падали, стыдясь, И поднимались, матерясь. Вдруг, энергичнее и злее Он к Невскому прямой дорогой Идет, скользит, почти бежит. Два раза грохнулся. Спешит, И подворачивает ногу. Хромая, сдавшись, мой солдат На Невский тихо заступает И в перспективе различает На шпиле золотой фрегат.
"Зачем?" - плечом пожал солдат. "Любовь давно уже остыла. Она, небось, меня зaбылa. Бог с ней. Всего и помню - взляд Дa цвет волос. Лицa не вижу, Тело и зaпaх позaбыл. Онa мотaлaсь по Пaрижaм, A я? Судьбу блaгодaрил Что жив. Мы рaзные тaкие. Зaботы у нее другие. Порa бы прошлое зaбыть И кaк-то умудриться жить". Приняв решение, взбодрился Солдaт и, будучи готов К стремленьям новым, умудрился Купить в лaрьке букет цветов, "К ебени мaтери" скaзaл И нa Фонтaнку зaхромaл. Вдруг сердце бешено зaбилось. Солдaт, себе не веря сaм, К зaнкомым подошел дверям. Вселеннaя остaновилaсь, Крaска посыпалась со стен. За дверью буйствовал Шопен.
Октавы звонкие поют, Стремительны аккорды злые. То был воинственный этюд Из серии "Даешь Россию!" Написаный в печальный год Когда, замученый до рвоты, Под николаевской пехотой Варшавский корчился народ.
Солдат на конпку надавил. Шопен замолк. Шаги. Открыл Сабинин папа дверь солдату, Сказал, "А, это значит ты? Ну заходи. Принес цветы? В ларьке достал или по блату? Пойдем на кухню." От двери Солдата отодрав, он тащит Его к столу. "Тебе послаще Кофе? Ты куришь? Закури. Как звать тебя-то? Женя? Саня? Где был?" "Да так.... Саша. В Афгане." Родитель резко вскинул бровь. "Да ну? Не знал. Не говорила Она ни слова. Учудила, Однако! Маменькина кровь!" Собравшись с мыслями, солдат Спросил, "А где?...." и смолк, бледнея. Papa поморщился. "Мне с нею.... Поговорить...." И, сам не рад, Он ложкой в чашке помешал И вдруг спросил, "А кто играл Вот только что у вас Шопена?" Смущенно папа помолчал, Солдата хлопнул по колену, И объяснил, "Магнитофон Я приобрел на днях и, значит, Попробовать решил. На даче Быть может, пригодится он. Жена без музыки скучает." "Сабина больше не играет?" Солдат спросил и как струна Напрягся. Папа поломался, Подумал, помрачнел, и сдался. "Давно, брат, замужем она."
9.
От наводнений оградить Задумал жителей жалея Правитель. Славы Прометея Не получилось заслужить. Забыв охаживать сады, Он дамбу строил в светлом рвеньи, Но лишь замедлилось теченье Холодной ладожской воды. Вершились умные дела, С историей сводились счеты. Была весна. Нева цвела, И в ней купались патриоты. Подчищен, переименован, Стал называться Ленинград Как прежде, на немецкий лад. Поклонницами избалован, Актер Боярский [xv], мыслью слабый, Моих посланий не читал, И искренне предпочитал Работе баб, и водку бабам. Семь лет прошло с тех пор как утром Солдат к Сабине заходил, На фото в рамке с перламутром Смотрел в последний раз, и был Трагичен и сентиментален Одновременно....
....Из развалин Жилого дома новый дом Однажды вырос. В доме том Контора в третьем этаже Красиво office называлась. С рекламы радостно смеялась Тупая дылда в неглиже. Владел всем этим некто Миша. У молодого нувориша Была амбиция и страсть К красивой жизни. И, случалось, Продать мог все что продавалось, И умудриться не украсть. Он был женат, и дочь имелась, Дружил с приличными людьми. Но очень уж ему хотелось Всерьез богатым быть. С семи И до двенадцати в конторе, В обед мотался по друзьям И предавался там мечтам Вслух о рекламном теплом море, О доме в дюнах, о луне Что в ночь на гребнях серебрится, О сказочной, другой стране. Короче - о поместье в Ницце [xvi] (В которой нет давно народу От питерских мещан проходу).
По легкомысленой привычке Чужими фондами играть, Он как-то одолжил на спички Большую сумму, а отдать Не получалось. Между тем Принадлежала сумма людям Без чувства юмора. Не будем Их называть. Они совсем Неинтересны и убоги, Хотя и театрально строги К женам, любовницам, врагам, Ну и, конечно, к должникам.
Однажды Миша вечерил С бумагами в своей конторе. Смотрел, высчитывал, курил, Кому-то из друзей звонил Привет, мол, Гоша, здравствуй, Боря, Вдруг замер, затаился, сник, Стал вдруг внимательный и скромный Уборщицы услышав крик И звук пощечины в приемной. Крадясь, как осторожный зверь, К плащу, он сдвинул занавеску. "Уйду через окно." Но с треском Тут вдруг с петель слетела дверь И трое медленно вошли И, расступаясь, пропустили Четвертого. И заспешили К шкафам и ящикам. Нашли Коньяк и пачку ассигнаций И пачку Мальборо [xvii]. А шеф Вынув оружие и сев На стул, стал молча забавляться Хозяина угрюмым видом. Потом бдруг с искренней обидой Сказал, "Просторно у тебя. Ну, как здоровье? Как семья?"
Жалкий, побитый и невзрачный, Несчастный Миша вжался в стул. Главарь поднялся и зевнул Огромный, белобрысый, мрачный Задумчиво дослав патрон, Готовый к пагубному делу, Остановился взглядом он На фотографии. Висела Она по центру над столом В мещанской рамке, под стеклом, Отсвечивала и блестела.
Если б мещанам надоела Привычка хвастаться семьей Как будто вещью дорогой, То меньше стали бы ханжить И делать подлости, быть может, Умели б ближнего любить, И были б на людей похожи.
Дочурка в светлом сарафане, Безброво-белая. Жена Зеленоглаза и бледна, И скромно так, на заднем плане, Счастливый Миша в пиджаке, С часами Ролекс [xviii] на руке.
Неумолимый исполнитель К стене порывисто шагнул, Глазами впился. И вернул В исходное предохранитель. И, резко обратясь к своим, "Уходим," - приказал он им. Те обернулись, посмотрели, Но удивиться не посмели.
Приободрившись, Миша резво Телефонировал друзьям. Один из них был, к счастью, трезвый И при деньгах. К восьми часам Утра, в кафе на Петроградской Кто-то подтянутый, но в штатском, Долг принял, вышел, позвонил И дело мишино закрыл.
Желает Миша жить красиво. Возможность безмятежно спать И в ярко-огненую гриву Супруги пальцы запускать Ежевечерне, - не желает Ценить, и счастьем не считает.
Жена с приходом темноты, У дочки в спальне нежно гладя Каскады белоснежных прядей, Глядит в знакомые черты,
События ушедших лет С улыбкой грустной вспоминает, Дочь торопливо обнимает, Встает, и тихо тушит свет.
1997, New York
Примечания