– - Оно так. Туда ей и дорога, коли лучшего конца себе не надеется, да ведь никогда не случалось… и для жильцов нехорошо… Надзиратель приедет. Деньги все, поди, просила, и за шубу полсотни давали… а уж где шуба? Сама своей души не жалеет, на саван не оставляет. Батюшка Егор Харитоныч, ведь похоронить не на что будет!
Дворовый человек и Кирьяныч отправились за хозяйкою. Любопытство заставило меня последовать за ними. Через дверь, с которою уже, если помнят читатели, я был хорошо знаком, мы вошли на половину хозяйки. То была точно такая же комната, как и наша, но убранная несколько иначе и лучше. В двух углах стояли кровати, а два остальные были загорожены ширмами, с которыми соединено было то удобство, что можно было заниматься чтением "Северной пчелы", которою ширмы были оклеены. На пол-аршина от потолка во всю длину стен были прибиты, как в крестьянских избах, узенькие полочки, на которых стояла деревянная и черепяная посуда. Посреди комнаты происходила сцена, достойная точного и возможно искусного описания. По полу каталась женщина в полном цвете бальзаковской молодости, с красными, как бурак, одутловатыми щеками, и задыхающимся, визгливо-пронзительным голосом кричала: "А… а… а… а… ой… батюшки!.. а… ой… умру!.. умру!.. умру!.. а… а… а… а!" Как у разгоряченной лошади, изо рта била клубами пена, которая клочьями падала на пол и размазывалась по лицу; руки беснующейся были в крови: в беспамятстве она их кусала. Ее окружали три женщины -- две старые и одна пожилая, все беременные, которые при каждом повороте кликуши боязливо отскакивали и при каждом новом порыве ее бешенства вскрикивали в один голос: "Ай!" Нужно еще упомянуть об одном обстоятельстве: из-за ширм (влево от двери) раздавался тоненький голосок, напевавший с совершенной беспечностию немецкую песенку, которую очень любят все петербургские немки:
Mein lieber Augastin,
Alles ist weg! {*}
{* Мой дорогой Августин,
Всё проходит! (нем.).}
Вдруг кликуша оглушительно визгнула, простонала: "Ой тошно! Ой батюшки, тошно! Отпустите душу на покаяние! Нож!.. нож!.. нож!.." -- и вскочила на ноги.
Нож лежал на полу, и кликуша несколько раз через него перекатывалась, но ни у которой из женщин недоставало смелости поднять его. Дворовый человек выступил вперед, заступил нож, насупил брови и закричал грозно:
– - А на что тебе нож, проклятая ведьма? На что тебе нож? Вот я дам тебе нож… Кирьяныч! а Кирьяныч… тьфу! ты какой! да поди же сюда… Надо бешеную бабу…
Но Кирьяныч в ту минуту страшно стучал сапогами, подпрыгивая, чтоб настичь рукою паука, уходившего к потолку, и ничего не слыхал.
Дворовый человек плюнул, не торопясь развязал ремень, которым был подпоясан, и, устремив на кликушу невыносимо свирепый взгляд, произнес со всею силою и энергиею голоса: "Вязать!"
И вдруг кликуша задрожала всем телом, и бешеное выражение в лице ее в минуту уступило место кроткому и молящему; как сноп повалилась она к ногам дворового человека и жалобно запросила пощады…
– - На место! -- закричал торжествующий укротитель, делая трагический жест рукою.-- Цыц! пряничная форма! (Кликуша была рябая,-- метко выражается русский человек.) За работу! -- прибавил он, топнув ногою.-- Только пикни, свяжу, да так в помойную яму и брошу!
Хозяйка усадила кликушу, дала ей работу, и укрощенная беспрекословно принялась шить, страшась поднять глаза на дворового человека, который с минуту еще смотрел на нее, как говорится, сычом и на разные тоны повторял: "Цыц! цыц! цыц!"
Чтоб объяснить сколько-нибудь эту сцену, я должен рассказать здесь то, что узнал уже впоследствии. Терентьевна не была в самом деле кликушей, как зовут у нас на Руси всех одержимых какою-нибудь дурью баб, но быта весьма склонна к белой горячке, которая периодически возвращалась к ней после каждых десяти суток беспробудного пьянства. Дворовый человек уже неоднократно, по вызову хозяйки, являлся на выручку из беды и каждый раз при помощи того же простого и крайне дешевого средства, какое употребил за минуту, возвращал бешеную бабу к покорности и даже вышибал из нее хмель. Происходило ли то в самом деле от необычайной дикости его голоса и свирепости взгляда, как думали старухи, или была на то особенная воля судеб, или просто так хотел случай,-- как бы то ни было, но дворовый человек пользовался за магнетическую способность свою большим уважением хозяйки и ее постоялок. Впоследствии он придумал даже способ извлекать из влияния, которое имел на кликушу, пользу существенную: усмирив кликушу, он отдавал ей в починку худое белье свое,-- оставаясь в таких случаях в том, в чем оставалась левая нога его, когда он чинил сапог,-- и кликуша не смела тронуться с места, покуда работа не была кончена…
На возвратном пути я мимоходом заглянул за ширмы, откуда раздавался тоненький голосок, и увидел молодую миловидную женщину, которая также, подобно прочим жилицам подвала, отличалась полнотой неестественной.
– - Отчего они все беременны? -- спросил я, когда мы пришли в комнату.
– - Известно отчего,-- отвечал дворовый человек.-- Ну вот хоть бы у вас жила кухарка… горничная… мамзель какая-нибудь, замужняя или так. Вдруг господь прибыль дает… сами знаете -- держать не станут… Куда?.. Не пойдешь среди улицы: не такое дело. Федотовна -- баба добрая… сальных свеч не ест… "Поживи, мать моя! Поживи, голубушка! Я тебя не обижу!" Вот на время и к ней. А там -- дело уладилось -- и опять место найдет… Всякий видит -- талия с перехватцем. А умрет, не вынесет -- Федотовна и того вдвое рада… Вор-баба! Без мыла в душу влезет… изойди весь свет, другой не найдешь! В Москве есть, говорят, две, да те похуже… хоть кого окальячит… У отца родного крест с шеи снимет… Намедни умерла роженица… Она инда в слезы; охает, ахает… до ниточки всё прибрала… дряни набила в сундук… "Куды! -- говорит,-- у покойницы ни роду ни племени! Нищим надо отдать!.. Пусть,-- говорит,-- за покойницу молятся… ничего себе не возьму, ничего, не пойдет впрок чужое добро!" Позвала нищих; всё мальчишки, девчонки… мал мала меньше; ну уж какое вино?.. только два старика. Пообедали… напоила, да у них же и украла платок… вот сейчас не сойти с места… Вчерась в нем в церковь ходила, рублев десятка стоит. Известно, тоже у господ украден: нищему где платок покупать! А что, Кирьяныч, дерябнем-ка еще по стакану!
Он подошел к столу и ахнул от ужаса: штоф был пустехонек. Выругавшись, дворовый человек принялся пинками будить зеленого господина, заснувшего сном невинности среди, полу, но зеленый господин не шелохнулся и только отвечал на пинки и проклятия стихами из брошюры на тезоименитство, полными благословений и радостных пожеланий. Впрочем, я думаю, что он бредил: к подобному великодушию человек в здравом рассудке едва ли способен.
– - Нечего собаке делать, так хвост лижет!-- сказал дворовый человек с трогательным состраданием; взял в одну руку шапку, в другую штоф.-- Вот одолжил, как уж кабаки заперлись!
– - Что ты, голова? Лучше же завтра будет у нас на что пообедать.
– - Была не была! Уж неужто так и не выпить?.. Авось.
– - И то сказать,-- заметил Кирьяныч, внутренно обрадованный,-- голенький ох, а за голеньким бог.
За первым стаканом взаимно признались в расположении, которое почувствовали друг к другу при первой встрече; за вторым -- заплакали, обнялись и неоднократно поцеловались; за третьим -- побранились; за четвертым -- последовала естественная и неизбежная развязка незатейливой драмы, которую я здесь безыскусственно рассказал: герои ее подрались…
Поутру, впросонках, я слышал какой-то отрывистый разговор, который меня очень заинтересовал.
– - Собаки есть?
– - Есть, пара. Кирпичная, белая с крапинами…
– - Крапины серые?.. левое ухо прорезано? на хвосте черное пятнышко?
– - Кажись, так. Полюбопытствуйте.
Впросонках человек бывает ленив: мне страх хотелось посмотреть на раннего посетителя, но страх не хотелось повернуться и открыть глаза. Я так и не посмотрел. Впрочем, впоследствии я встретился с ним лицом к лицу: очень интересный господин! Очередь придет -- познакомлю.
Здесь на сей раз простимся мы с записками Тростникова (объяснение -- кто такой Тростников, завело бы слишком далеко, и потому оно здесь выпускается), из которых извлекли отрывок, предлагаемый благосклонному вниманию читателя.
Печатается по тексту первой публикации, с восстановлением цензурных исключений и со следующими исправлениями по авторизованным писарским копиям: с. 337--338, строки 44--1: "выварю" вместо "выпарю" (по АК ГИМ); с. 339, строка 6: "говорят, сердяга" вместо "говорят" (по АК ЦГАЛИ); с. 339, строка 22: "осьмнадцать" вместо "восемнадцать" (по АК ГИМ); с. 340, строка 37: "худенькой" вместо "худенький" (по АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 340, строка 37: "тощенькой" вместо "тощенький" (по АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 341, строка 29: "совсем дело дрянь" вместо "дело дрянь" (по АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 343, строка 25: "страшный" вместо "странный" (но АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 343, строка 26: "странным" вместо "страшным" (по АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 344, строка 17: "Долго" вместо "долго" (по АК ГИМ и АК ЦГАЛИ); с. 350, строка 36: "сковал" вместо "оковал" (по (АК ЦГАЛИ); с. 351, строка 30: "клубами" вместо "клубом" (по АК ЦГАЛИ).
Впервые опубликовано: ФП, ч. 1, с. 254--303, с подписью: "Н. Некрасов".
В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.
Отрывок чернового автографа главы V "О петербургских углах и о почтенных постояльцах, которые в них помещаются" из части первой не завершенного и не опубликованного при жизни Некрасова романа "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (см.: наст. изд., т. VIII) от слов: "Хороший человек…" -- до слов: "…кивала мне головой", с датой: "7 сентября" -- ГБЛ, ф. 195, М5758.1, л. 24. Глава романа была написана на л. 21--29 (сдвоенных, большого формата) автографа. Л. 24--28, по-видимому, были извлечены Некрасовым из рукописи для подготовки их к публикации в качестве самостоятельного очерка в первой части "Физиологии Петербурга". Дальнейшая судьба л. 25--28 неизвестна.
Отрывок белового автографа: "…в себе похвалы ~ лучше, чем теперь" -- с незначительными карандашными поправками -- ГПБ, ф. 608, No 5099, 1 л. (см. о нем: Заборова Р. Б. Из архивных разысканий о Н. А. Некрасове.-- РЛ, 1973, No 4, с. 124--125).
Первая авторизованная писарская копия (АК ГИМ) со значительной правкой чернилами и карандашом, с обозначением Некрасовым расположения политипажей, с цензурными и автоцензурными исключениями, с пометами красным карандашом и красными выцветшими чернилами цензора А. И. Фрейгаига (на л. 1 помета, служащая основанием датировки копии: "По решению Комитета нельзя печатать. 4 апреля 1844" ) -- ГИМ, ф. 37, ед. хр. 510, л. 1--46. Текст: "…заключали в себе похвалы ~ было лучше, чем теперь" (л. 33) утрачен (см. с. 347--348, строки 36--30).
Вторая авторизованная писарская копия (АК ЦГАЛИ), очевидно более поздняя (сходство авторских исправлений с первым списком позволяет датировать ее также 1844 г.), в основном соответствующая печатному тексту (за исключением отдельных цензурных и автоцензурных купюр), с авторской правкой чернилами и авторской пометой слева в углу на л. 1: "Рыжов! Перепишите эту статью еще раз хорошенько и поскорее. Некрасов" -- ЦГАЛИ, ф. 338, ед. хр. 36, л. 1--23.
Последовательность копий устанавливается на основании следующих соображений. На первом листе копии ГИМ после заглавия "Петербургские углы" рукой Некрасова вписано: "(Из рукописи "Русский Жиль Блас")". В копии ЦГАЛИ подзаголовок изменен также самим Некрасовым и соответствует имеющемуся в печатном тексте (в первой части "Физиологии Петербурга"): "Петербургские углы (Из записок одного молодого человека)". По сравнению со списком ЦГАЛИ копия ГИМ является более черновой. В ней содержится большее количество авторской правки, зачеркнутых и незачеркнутых вариантов. Описание "петербургских углов" здесь более пространно и сопровождено множеством бытовых деталей, отсутствующих как в копии ЦГАЛИ, так и в тексте первой публикации. После слов: "остальное пространство до двери было завалено разным хламом" -- Некрасов вписывает на полях рукописи ГИМ: "в углу [налево] направо и противуположном ему, в углублении, были устроены нары, прикрытые так называемыми постельниками из тростника; четвертый угол был пуст" (см.: Другие редакции и варианты, с. 515). Диалог героя-повествователя с содержательницей "угла" Федотовной в копии ГИМ имеет большее число вариантов, свидетельствующих о поисках Некрасовым окончательных и более точных формулировок (там же, с. 515--516). Значительна авторская правка Здесь и в характеристике отдельных персонажей, в частности "зеленого господина" (там же, с. 519--522). В копии ГИМ содержится ряд карандашных помет, сделанных, очевидно, цензором, рядом со словами, требующими разъяснения. Например, знаки вопроса стоят около просторечных выражений "ерунда" и "побывшился", произносимых дворовым человеком и Кирьянычем, крестьянином, "отпущенным по оброку". В копии ЦГАЛИ к слову "ерунда", еще не бытовавшему в 1840-е гг. в литературе, рукой Некрасова вписано примечание: "Лакейское слово, равнозначительное слову -- дрянь" (с. 348).
Все сказанное свидетельствует о том, что копия ЦГАЛИ представлялась Некрасову завершенной и окончательной. Цензорская правка красным карандашом содержится лишь в копии ГИМ; в копии ЦГАЛИ она почти не учтена, что объясняется, очевидно, намерением Некрасова сохранить текст в первоначальном виде. Однако цензорские изъятия в копии ГИМ и в "Петербургских углах", напечатанных в "Физиологии Петербурга", идентичны. Таким образом, сличение обеих авторизованных рукописей с текстом "Физиологии Петербурга" дает возможность выявить цензурные купюры и восстановить их в тексте, публикуемом в настоящем томе.
Цензурной правке в копии ГИМ подверглись главным образом фразы, содержащие намеки антиклерикального содержания, и некоторые "неблагопристойные" выражения. На с. 344 (строки 9--10) цензором вычеркнуто слово "Богоявленский" в надписи "Богоявленский питейный дом", здесь же (строка 30) зачеркнуто: "дьячки и квартальные"; на с. 345 (строка 29) под зачеркнутой фамилией "Яковлев" сверху надписано "Я…", по-видимому, чтобы исключить недопустимый намек на лицо именитое или известное современникам (ср. с. 520, 591); на с. 334 (строки 20-- 22) отмечена фраза, содержащая намек на грубую пословицу: "Я смекнул, что лучше последовать известной пословице ~ пошел серединою", а на с. 339 (строки 40--41) -- слова "перекрестился на образок, висевший над нарами"; на с. 339 (строки 11--12) зачеркнуто: "вы тоже крепостной" и вписано: "дворовый". Некрасов заменил цензорский вариант словом "господский". В рукописи ГИМ изъято ироническое упоминание "Северной пчелы". Название булгаринской газеты заменено нейтральным обозначением "одна газета" (см.: Другие редакции и варианты, с. 523). Цензорская правка в писарской копии ГИМ не коснулась слов "напевая что-то про барыню" (с. 339, строки 31--32). Они есть и в списке ЦГАЛИ. Однако в тексте "Физиологии Петербурга" это место отсутствует. Очевидно, оно было исключено при повторном прохождении "Петербургских углов" через цензуру 11 февраля 1845 г. По-видимому, тогда же были изъяты фразы: "Но уважение к исторической истине заставляет сказать, что при вывеске повивальной бабки изображения никакого не было" (с. 333, строки 25--27) и "У отца родного крест с шеи снимет" (с. 353, строка 29). В обеих писарских копиях эти фразы значились.
Помимо перечисленных исключений, связанных с замечаниями цензора, в тексте "Петербургских углов" прослеживается еще несколько купюр. К ним относятся: "Из избы сору не выношу" (с. 337, строка 13); "А на собаке какой грех" (с. 337, строка 24); "Да денег дай! -- сказал дворовый человек, отпущенный по оброку,-- Денег у черта просить,-- проворчал сердито бородач. Разговор прекратился" (с. 340, строки 11--14); "накапал в стакан сала из ночника, всыпал щепоть табаку и целую горсть соли, долил вином и пальцем всё размешал. Мне стало страшно" (с. 349, строки 24--27); "господь прибыль дает" (с. 353, строки 19--20); "Вчерась в нем в церковь ходила, рублев десятка стоит. Известно, тоже у господ украден: нищему где платок покупать!" (с. 353, строки 38--40).
Все это дает основание предполагать существование еще одной, не дошедшей до нас рукописи "Петербургских углов" (наборной), в которой, очевидно, имелась отмеченная выше правка.
В "Петербургских углах" (ФП) содержится авторское рассуждение (с. 347--348, строки 38--30): "Такие брошюры загромождали русскую литературу в доброе старое время ~ когда, по их словам, все было лучше, чем теперь", заключенное в кавычки. Между тем в обеих авторизованных писарских копиях и в отрывке ГИБ кавычки отсутствуют. Комментаторы (К. И. Чуковский, А. Н. Лурье) находили к этому месту отдельные смысловые параллели в статьях Белинского. Точным цитированием это некрасовское рассуждение не представляется. В настоящем томе кавычки устраняются по обеим копиям, по которым в тексте "Петербургских углов" восстанавливаются и купюры, перечисленные выше.
Начало работы над "Петербургскими углами" (не в качестве самостоятельного произведения, а в составе главы V романа о Тростникове) относится, вероятно, к концу 1843 г. Основанием для такого предположения является некрасовская помета "7 сентября" (без указания года), сделанная в черновой рукописи главы "О петербургских углах и о почтенных постояльцах, которые в них помещаются". Очевидно, эта дата может относиться лишь к 1843 г., так как 4 апреля следующего, 1844, г. "Петербургские углы" были запрещены Петербургским цензурным комитетом.
Как явствует из цензурной истории, первоначально "Петербургские углы" предназначались Некрасовым для "Литературной газеты". На заседании Петербургского цензурного комитета, состоявшемся 4 апреля 1844 г. в присутствии председателя комитета Г. П. Волконского, цензоров А. Л. Крылова, А. В. Никитенко, С. С. Куторги, А. П. Очкина, рассматривались представленные цензором А. И. Фрейгангом "две статьи, назначаемые к помещению в "Литературной газете": 1. Фантазия Ж. Ж. Гранвиля с политипажем, представляющим человека, нисходящего до животного, и животного, возвышающегося до человека {Речь шла о работе французского карикатуриста Ж. Гранвиля (1803--1847) (настоящая фамилия Ж. Жерар) "Животные, изображенные ими самими" (1842).}, и 2. "Петербургские углы". Комитет первую статью признал позволительною и разрешил г. цензору одобрить ее к папечатанию; а вторую, на основании ї 3 ст. 3 Устава о цензуре, подверг запрещению" (Журнал заседания С.-Петербургского цензурного комитета 4 апреля 1844 г.-- ЦГИА, ф. 777, оп. 27, д. 37, л. 38--41 об.). ї 3 ст. 3 Устава о цензуре препятствовал публикации статей, содержащих "оскорбление добрых нравов и благопристойности".
Вскоре после запрещения "Петербургских углов" Некрасов в качестве редактора начал интенсивную организационную деятельность по подготовке альманаха "Физиология Петербурга". Его основные темы и направление намечены в ряде фельетонов писателя, напечатанных в "Литературной газете": "Хроника петербургского жителя" (ЛГ, 1844, 2 марта, No 9; 6 апр., No 13; 13 апр., No 14), "Черты из характеристики петербургского народонаселения" (ЛГ, 1844, 10 авг., No 31; 17 авг., No 32) и др.
К 1844 г. относится работа писателя над водевилем "Петербургский ростовщик". В одной из ранних газетных публикаций о первой части "Физиологии Петербурга" (предваряющей ее появление), в "Журнальных отметках" (РИ, 1844, 12 ноября, No 256), возможно принадлежащих Некрасову, приводится перечень статей будущего альманаха, процензурованного 2 ноября 1844 г. В его составе значится "Петербургский ростовщик". Однако при жизни писателя водевиль не был напечатан (см.: наст. изд., т. VI, с. 676--677). По-видимому, когда первая часть сборника уже была набрана (и соответственно на титульном листе первой части была обозначена дата: "1844"), Некрасову благодаря содействию А. В. Никитенко удалось получить цензурное разрешение для "Петербургских углов". На оборотной стороне шмуцтитула "Петербургских углов" помечено: "Печатать позволяется. С.-Петербург, 11 февраля 1845 года. Цензор А. В. Никитенко". Цензурное разрешение очерка определило окончательный состав первой части "Физиологии Петербурга", в которой вместо "Петербургского ростовщика" были опубликованы "Петербургские углы" как произведение, наиболее соответствующее направлению и структуре сборника. Очевидно, вторичное прохождение "Петербургских углов" через цензуру, включение очерка в почти подготовленный альманах явились причиной задержки выхода в свет первой части "Физиологии Петербурга", обещанной читателям в конце декабря 1844 г. (см. об этом: Бухштаб В. Я. Библиографические разыскания по русской литературе XIX века, с. 60--61).
"Петербургские углы" -- одно из центральных произведений некрасовского сборника. Его содержание (быт и судьбы низших сословий, людей из народа, обитателей петербургского "дна") и художественная специфика в духе поэтики "натуральиой школы" полностью отвечали задачам создания беллетристики гоголевского направления, сформулированным Белинским в программном "Вступлении" к первой части "Физиологии Петербурга". Здесь же петербургские очерки, в том число и "Петербургские углы", соотносились с предшествующими опытами в подобном жанре, с французскими "физиологиями" и русскими нравоописаниями.