– В круг не плевать…
– А на сторо-ну…
– А на сторону…
– В комнате или в церкви в платок громко…
– Ой, ухо оторвали… ей-Богу, отваливается!.. В комнате или в церкви… в платок громко…
– Не сморкаться и не чихать…
– Не сморкаться и не чихать…
– Выньте платок и покажите, как делают.
Недоросль смутился. Глаза его с мольбой покосились в сторону государя.
– Жалко тебе, что ли, учителю угодить? – поощрительно улыбнулся царь. – Ежели грязный, так и у меня тоже не лучше.
Ученик заробел ещё больше. Дмовский, потеряв терпение, сам полез за его платком. Что-то придушенно пискнуло, и учитель выронил из рук какой-то шевелящийся свёрток.
Под грохочущий смех свёрток вдруг приподнялся и затрепетал. Пётр отвернул конец тряпочки. Из дырочки выглянула перевязанная верёвочкой мордочка полузадохшегося мышонка.
– Вот тебе на! – едва сдерживая смех, ахнул Пётр. – На кой чёрт он сдался тебе?
Отчаявшийся недоросль тряхнул головой.
– Как вы, ваше царское величество, единожды нам про анатомию докладали, то и удумали мы с Хованским мыша потрошить для лекарского обучения.
– Добро! – ударил его царь по спине. – Завтра же переведу тебя в гошпиталь артеям сим обучаться!
Урок окончился. Пётр поблагодарил Дмовского за «усердие» к наукам и уехал в Адмиралтейство.
Пока государь разъезжал по новой столице, Екатерина занималась приготовлением к отъезду. О себе она мало заботилась.
– Много ли мне надо в походе? – спорила она с фрейлиной Варварой Михайловной. – Мне как бы чего для Петра Алексеевича не забыть.
Она штопала, чинила, стирала чулки и платочки царя, с материнской заботливостью, никому не доверяя, укладывала сундуки и сама же подсмеивалась над собой:
– Всё равно половину отставит. Я знаю.
– Так зачем же хлопочете?
– А вдруг? Вдруг возьмёт?
Арсеньева без умолку щебетала, делясь с царицей своими «аморами».
– Смотри, – тоном опытного человека увещевала Екатерина. – Год-другой ещё попрыгаешь, а там ни с чем и останешься. Будешь в старых девках сидеть. Выходи лучше, пока я не уехала, за Ягужинского. Хочешь?
Из-за полураскрывшихся пухленьких губок фрейлины сверкнули мелкие редкие зубы.
– Покудова я при дворе, царица, никогда старой не буду. Очи померкнут, зубы повыпадают, шея станет жёлтой, в морщинах, – всё равно будут льнуть ко мне все.
– Больно нужна ты им будешь такая!
– А то, может, не буду? Как бы не так. Покуда я в чести у вас с Петром Алексеевичем, всегда любить меня будут. Я их знаю. Они рады у бабы-яги ноженьки лобызать, лишь бы им чинов высоких добиться. А через нашу сестру, фрейлину, сами знаете, во многом преуспеть можно.
За шутками и смехом они не заметили, как у двери остановился Александр Данилович.
– Ба! – подбоченилась Варвара Михайловна. – Только про интриганов обмолвилась, а он тут как тут.
Меншиков привык к шуткам свояченицы и не сердился на неё.
– Все балаболишь?
– Жениха все ищу.
– Мало ли их тут бегает.
– А я тебя хочу! Хочу быть светлейшей княгиней! Почему Дарье можно, а мне нельзя? – расхохоталась фрейлина.
– Ладно, сорока, – поцеловал её светлейший. – Женюсь. А покудова что беги к Дарьюшке. Нужда в тебе есть.
Арсеньевой не надо было повторять по нескольку раз одно и то же. Она сразу догадывалась, чего от неё хотят. «Вокабулу[309], должно, имеет какую к царице», – сообразила она и немедленно исчезла.
– Ты один? – ласково поглядела Екатерина на Меншикова.
Он галантно расшаркался и приложился к её руке.
– С протобестией.
– Зови же его.
Александр Данилович высунул голову в дверь:
– Евстигней! Евстигней же!
Никто не откликнулся.
– А, вон он чего! – ухмыльнулся светлейший. – Я и позабыл… С той поры как протодиаконом стал, он завсегда требует высокого почтения к своему сану. Ваше благословение! Отче протодиакон!
В то же мгновение Евстигней появился в дверях:
– Се гряду. Благословенье Господне на тебя, царица.
– Два дела к тебе, – строго остановил его светлейший. – За первое, ежели с честью исполнишь, пятьсот рублёв денег получишь.