Выползший точно невзначай из чуланчика дворецкий столкнулся лицом к лицу с Фёдором Леонтьевичем, всплеснул руками и бросился к трапезной.
– Гости жалуют к тебе, господарь! – выпалил он и широко раскрыл дверь.
Иван Андреевич стукнул гневно по столу кулаком и ругал слугу столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы помещики подошли к порогу трапезной.
– Пёс старый! – поднялся он чопорно. – Тут гости долгожданные жалуют, а он… – И, приветливо улыбнувшись, чуть кивнул обоим володимирцам.
– Дай Бог здравия гостям желанным!
– Спаси Бог хозяина доброго!
После молитвы князь пригласил гостей закусить. По случаю поста на стол были поданы уха, лимонная калья[73] с огурцами, холодная капуста, горошек, свежая осетрина. Всё это было выставлено сразу, – увесистые бадейки, вёдра, мисы, кувшины, мушермы[74], чары загромоздили весь стол. То и дело потчуясь вином, князь и володимирцы усердно, с деловитою строгостью работали челюстями. Священник сидел у края стола и, укрывшись от взоров хозяина за полупудовой серебряной чарой, уплетал всё, что попадалось под руку. Его сморщенное бабье личико было вымазано жиром до самых ушей, на реденьких тычинках козлиной бородки липли огуречные семечки и Бог весть какие непрожёванные и выплюнутые с кашлем остатки. Он был сыт до отвала, но жадно трясущиеся руки сами, непроизвольно, тянулись к блюдам, а осоловелые глаза с животным восторгом ласкали яства.
Уничтожив всё, что было подано, гости поднялись, помолились на образа и отвесили поклон хозяину.
Хованский чванно развалился в резном с золочёною спинкою кресле и подмигнул Ивану.
Дворецкий прыгнул к порогу.
– Эй вы там!
В трапезную, сгибаясь под тяжестью ноши, потянулись холопи. На столе задымились грибные щи, паровая щука, стерлядка, лещ. Холопи сменялись один за другим, сваливали на стол блюда и мисы с оладьями, тёртой кашей с маковым соком, папушниками[75], сладким взваром с пшеном, ягодами, шафраном и перцем, клюквенным киселём, мускатными яблоками, сушёными венгерскими сливами – и, глотая голодную слюну, неслышно исчезали.
Гости не устояли перед такою напастью.
– Избави, Иван Андреевич! – взмолились они – Брюхо не выдержит.
Охмелевший князь, хватаясь то и дело за грудь, громко икал.
– Коли обидеть вздумали, коли брезг… ик… брезговать, в те поры… ик… и не надо… Потому как пост ныне, чем потчевать, не придум… ик… аю…
Тяжёлые от хмеля головы все ниже склонялись к тарелкам. Есть уже никто не мог, но, чтобы не огорчить хозяина, все делали вид, что жуют, и неестественно громко чавкали.
Первым, как сидел в кресле, заснул Хованский. Гости сползли с лавки и развалились для отдыха на полу…
Уже день захирел и солнце подошло к остатнему своему рубежу, когда выспавшиеся князь и гости, помолясь, собрались в угловом терему.
Шакловитый почти не принимал участия в разговоре и только угодливо всем поддакивал.
Один из помещиков, перебирая пальцами бороду, подробно рассказывал князю о дворянских нуждах.
– Ты как мыслишь, Иван Андреевич, – спросил он, передохнув после непривычно долгой речи, – господари мы ныне а либо звания сего на Руси боле не стало?
– Знамо, господари!
Помещик с каким-то непонятным злорадством, точно издеваясь над самим собой, захихикал.
– Не господари мы, а бобыли! Нешто крестьяне нынче наши, как допрежь были? Ныне что ни день, то новый указ о смердах! Сбег крестьянин – и конец: ищи-свищи, печалуйся лесу да дороге широкой. – Он обиженно вздохнул и, с глубокой верой в свою правоту, закончил: – Вот что потребно, Иван Андреевич: крестьян не к земле держать в крепости, но к помещику. Точию в те поры будем мы истинными господарями, как положено Богом от века.
Выслушав внимательно гостей, Хованский предложил Шакловитому тут же составить челобитную.
Фёдор Леонтьевич скребнул ногтями по срезанному своему подбородку, постучал пальцем по бородавкам и слезливо захлопал глазами:
– Великая честь мне под твой подсказ челобитную стряпать, да никак не можно. – Он вытянул кисть правой руки и слабо шевельнул пальцами. – Никак не можно. Третий день персты словно бы мёртвые.
Князь ядовито прищурился:
– А ты пёрышко в другую длань приладь. Авось не вывалится. – И обдал таким уничтожающим взглядом дьяка, что тот немедля приступил к писанию челобитной.
– Так, так… – одобрительно покачивали головами помещики, следя за рукой Шакловитого – Отменно, Леонтьевич!
Дьяк тщательно выводил.
«..Разбежались крестьяне, а мы от тех беглых крестьян многие разорились без остатку…»
– Так… воистину так… Разор, как есть разор… Поля лежат впусте…
С непривычки левая рука дьяка занемела, буквы расплывались, складываясь в кривые, пьяные строчки.
– Нешто попытаться в одесную перо перекинуть? – почесал он кадык. – Авось одолею.
И под общий хохоток взял перо в правую руку.
Окончив письмо, Фёдор Леонтьевич встал и с расстановкою отчеканил:
«…А нам за службами и за разорением о тех беглых крестьянах для проведыванья в дальние города ехать невмочь…»
– Так ли я прописал?
– Так, так, Леонтьевич. Великий умелец ты в письменности.
Польщённый дьяк не без удовольствия продолжал:
«…А в прошлых годех при отце вашем государевы посланы были сыщики о тех беглых крестьянех во все Понизовые и Украинные городы; и в то время те сыщики беглых наших людей и крестьян сыскивали и отдачи им чинили, и пожилые деньги правили и наддаточные крестьяне имали. И по указу брата вашего царя Феодора Алексеевича посланы указные статьи во все городы о беглых крестьянех, а про наддаточные крестьяне в том указе отставлено, и воеводы в тех городах и Украинных городов помещики и вотчинники, проведав про тое статью, что наддаточных крестьян имать не велено, и тех их беглых крестьян принимают и держат за собою бесстрашно. И великие государи пожаловали бы нас, велели свой милостивый указ учинить, послать сыщиков во все Украинные и Понизовые городы, и за кем те беглые люди и крестьяне объявятся, выслать их за поруками к Москве, с теми нашими людьми и крестьяны.»
Во всё время чтения Иван Андреевич сидел понурясь и думал крепкую думу.
Ещё со дня первого стрелецкоге бунта ему, жадному до власти, пришла в голову шальная мысль: сесть выше Милославских Вначале он сам испугался своей затеи, но с каждым днём всё больше настраивал себя и проникался верой в удачу Всю надежду он возлагал на стрельцов. Однако же с тех пор. как они изменили раскольникам, он понял, что рассчитывать только на них нельзя, и поэтому решил привлечь на свою сторону среднее дворянство. «Кто-нибудь авось да вывезет, – рассуждал он, молитвенно устремляя глаза на иконы – Не стрельцы, так дворяне. Лишь бы Ивана Михайловича ко времени одолеть, а там все само собой сотворится».
Когда же челобитную прочли, князь снова струсил. Перекрестясь, он ласково взял дьяка за руку.
– А почал – и кончай, Леонтьевич. Горазд ты в делах сих. Подай самолично челобитную государям.
Князь так униженно просил, что Шакловитый вынужден был сдаться и взять на себя подачу челобитной.
По уговору с помещиками. Фёдор Леонтьевич должен был добиться отмены указа 1681 года, предписывавшего взыскивать с приёмщика десять рублей за год на каждого беглого, и восстановления указа 1664 года, которым положено принимателю за каждого принятого беглого крестьянина платиться своими четырьмя крестьянами в придачу к беглому.