- Какое добра!-с неудовольствием отвечал Онисим.
- Ну, нет, Онисим,- продолжал Петушков,- надо правду говорить. Теперь оно дело прошлое; мне теперь все равно, но что справедливо, то справедливо. Ты ее не знаешь. Она предобрейшая. Ни одного нищего не пропустит так: хоть корку хлеба, а даст. Ну, и нрава она веселого-это тоже надобно сказать.
- Вот еще что выдумали! Где нашли веселый нрав!
- Я тебе говорю... ты ее не знаешь. И бессребреница тоже она... это тоже. Не интересанка, нечего сказать. Ну, хоть бы я ей - ничего ведь не давал, ты сам знаешь.
- Оттого-то она вас и бросила.
- Нет, не оттого! - со вздохом отвечал Петушков.
- Да вы в нее до сих пор влюбнмши,-ядовито возражал Онисим.- Вы бы рады опять за прежнее.
- Вот уж это ты пустяки сказал. Нет, брат, ты меня тоже, видно, не знаешь. Меня же прогнали, да я же пойду кланяться. Нет, извини. Нет, я тебе говорю, поверь мне, это все теперь дело прошлое.
- Дай бог! дай бог!
- Но почему ж мне теперь и не отдать ей справедливости наконец? Ну, что ж, я скажу, что она собой нехороша,- ну кто ж мне поверит?
- Вот нашли красавицу?
- Ну, найди мне,- ну, назови кого-нибудь лучше ее...
- Ну, так пойдите к ней опять!..
- Эка! Да я разве для того это говорю, что ли? Ты меня пойми...
- Ох! понимаю я вас,- с тяжелым вздохом отвечал Онисим.
Прошла еще неделя. Петушков перестал даже разговаривать с своим Онисимом, перестал выходить. С утра до вечера лежал он на диване, закинув руки за голову. Стал он худеть и бледнеть, ел неохотно и торопливо, трубки вовсе не курил. Онисим только головой покачивал, глядя на него.
-- А ведь вам нехорошо, Иван Афанасьич,-говорил он ему не раз.
- Нет, ничего,- возражал Петушков.
Наконец, в один прекрасный день (Онисима не было дома), Петушков встал, пошарил у себя в комоде, надел шинель, хотя солнце пекло порядком, украдкой вышел на улицу и через четверть часа опять вернулся... Он что-то нес под шинелью...
Онисима не было дома. Целое утро он все сидел у себя в каморке, рассуждал сам с собой, ворчал и ругался сквозь зубы и, наконец, отправился к Василисе.
Он застал ее в булочной. Прасковья Ивановна спала на печи, мерно и томно похрапывая.
- Ах, здравствуйте, Онисим Сергеич,- с улыбкой проговорила Василиса,-что давно не видать?
- Здорово.
- Что вы такие невеселые? Чайку не хотите ли?
- Не обо мне теперь речь,- с досадой возразил Онисим.
- А что?
- Что! Не понимаешь меня, что ли? Что! Что ты наделала с моим барином, вот что мне скажи.
- Что такое я наделала?
- Что такое ты наделала... Поди-ка посмотри на него. Ведь он того и гляди что занеможет аль и совсем умрет.
- Чем же я виновата, Онисим Сергеич?
- Чем! Бог тебя знает. Вишь, он в тебе души не чает. А ты с ним, как с своим братом, прости господи, обошлась. Не ходи, дескать: надоел. Ведь он хоть и неважный, а все же господин. Ведь он благородный... Понимаешь ты это?
- Да он такой скучный, Онисим Сергеич...;
- Скучный! А тебе все веселых нужно.
- Да и не то что скучный: такой сердитый, ревнивый такой.
. - Ах ты, астраханская царевна Миликитриса! Вишь, он обеспокоил тебя!
- Да вы сами, Онисим Сергеич, помнится, на него сердились, зачем, дескать, знается, зачем все ходит?
- А что ж, хвалить его надо было за это, что ли?
- Ну, так за что же вы теперь на меня осерчали? Вот и ходить перестал.
Онисим даже ногою топнул.
- Да, что ж мне с ним делать, коли он такой сумасшедший,- прибавил он, понизив голос.
- Так чем же я виновата? Чем же я помочь-то могу?
-- А вот чем: пойдем-ка со мной к нему,,
- Сохрани господи!
- Отчего ж ты не пойдешь?
- Да зачем же я пойду к нему? помилуйте.
- Зачем? А затем, что вот он говорит, что ты добрая;
посмотрю я, какая ты добрая.
- Да какое же добро я могу ему сделать?
- Ну, уж про это я знаю. Стало быть, плохо, коли я к тебе пришел. Видно, уж другого средства не придумал. Онисим помолчал немного.