Кругом было все тихо. Из камыша глядела на героев маленькая нимфа с печальным лицом.
Около нее из-под воды вынырнули две новых крохотных, похожих на нее головки; лукавые темные глазки с любопытством поглядывали то на мать, то на неведомых пришельцев, словно стараясь решить, опасные или неопасные это чудовища…
…Резкие звуки пастушьей трубы пронеслись под сводами. Тартара.
Гулко отдавались они среди черных утесов, заставив встрепенуться несчастных пленников. Гигантского роста, совершенно нагой пастух гнал стадо к реке забвения. Молча бежали по асфодиловому лугу быки и коровы.
Пастух не торопясь подошел к берегу и тихо опустился на прибрежные цветы. Свою трубу он положил рядом, а ноги стал полоскать в темной холодной воде. Взором он отыскал приросших к утесу героев.
— Что, попались, разбойники?
— Кто ты?
— Кто я? Меноит. Я все здесь знаю, ибо я здесь давно и не помню того времени, когда меня здесь не было.
— Ты и Персефону видел? Отвечай мне, пастух; часто она бывает в этих краях? Весела она или грустна? Любит ли она своего супруга? — засыпал Меноита вопросами Пирифой. — Отвечай мне скорее!
— Мне ли не знать Персефоны! — воскликнул Меноит. — На моих глазах вез господин свою невесту. Испуганная такая была… На моих глазах он и обвенчался с ней и на моих глазах ей изменяет… Я ведь знаю, зачем он так часто отправляется к истоку Стикса, к белой пещере с серебряными столбами, где живет его прежняя бледная любовница. Оттого он мне и стадо запретил туда гонять… И он думал это скрыть от меня, от своего старого верного Меноита!..
Старику, очевидно, хотелось показать свою близость к властителю Тартара…
— Ты мне не ответил, пастух, весела или грустна твоя царица… Любит ли она своего мрачного супруга?..
— Помню я женитьбу моего повелителя, — продолжал Меноит. — Пригнав быков на свадебный пир, я стоял у самого дворца. Отблеск факелов, помню, так и рдел на колоннах красного золота. Бледна и заплакана была молодая супруга моего господина; а он был радостен и горд. Гранатовое яблоко держал в руке повелитель и просил Персефону отведать сладких зерен. Она же все вздыхала и отказывалась… Помню я, как приходил потом Гермес и увел от царя молодую супругу. И гневен тогда был господин мой. Ничего он не ел и не пил и грозный ходил по Тартару. Все мы попрятались от его гнева. Глупый Цербер попался ему навстречу и, не узнав, заворчал… Ах!. Как избил его тогда господин! И долго он ходил мрачный, пока не вернулась к нему снова Персефона. О, как он тогда веселился! Да и она тоже попривыкла к повелителю. — Полюбила его, говорит, даже… только теперь вот…
— Что теперь? — быстро перебил рассказчика Пирифой.
— Да разве им угодишь! Уж на что любил ее господин, да не в добрый час, видно, привел однажды Гермес кучу теней. И был среди них призрак один; Адонисом звали. Подлинно, из себя хорош, да что в нем толку, коли он призрак! Только понравился он царице. Кровью ли она его овечьей отпаивала или какое-нибудь иное снадобье давала, не знаю, но как муж из дому — Персефона к Адонису бежит. Отправилась она раз на землю, а Гадес на Стикс пошел. Он в то время начал уж туда снова похаживать. Только слышу я, кто-то идет сюда к реке, осторожно так… и одеждой шуршит. Эмпуза всегда стучит, когда ковыляет. Гермес платьем не шуршит. Персефоне не время. Немезида у себя во дворце сидят. Эриннии, те молча не летают, все с воем, и тараторят очень… Смотрю — незнакомая. Ну, думаю, что к Гадесу, верно. Пригласил к себе, чтобы не так скучно было без жены… Сама-то красивая такая. Покрывало темно-лиловое. Пояс золотой… прямо на теле. А идет осторожно, и все по сторонам оглядывается. Боится, чтобы не увидели. Через Лету по камушкам перебралась и к роще; а ей оттуда навстречу тот самый Адонис, что Персефону приворожил… Она к нему — и ну обнимать. Целует его, ласкает, чуть не плачет от радости. А он ей тоже, видно, обрадовался; только небось не рассказывает, как с Персефоной время проводил… А потом в рощу пошли… И повадилась эта богиня к нам ходить. Как Персефона на землю, она уже здесь у нас. Смелая стала. Знает, что ее никто тронуть не смеет… Только однажды царица наша пораньше возвратилась, а ее и застань с Адонисом! Крику-то, крику сколько было!.. Тени сбежались. Сам господин явился на шум, взглянул на гостью и ахнул… "Что ты здесь делаешь, Афродита, зачем к нам пришла?" А у самого глаза разгорелись. Она ему в ответ, и храбро так: "Да не можем мы с твоей женой этого человека поделить. И мне он люб, и ей. Кому отдашь?" Молчит Гадес, покосился на супругу, а сам опять глазами впился в гостью. А те опять ссорятся. "Мой! — кричит одна. — Не отдам его тебе!" — "Зато я, быть может, отпущу его", — говорит господин. А Персефона ему: "Ну тогда я за ним уйду и не вернусь никогда!" Видит Гадес, что дело скверно, и говорит: "Ступайте к Зевсу, пусть он вас рассудит". Те ушли. Эриннии мне потом рассказывали, что всю дорогу богини ссорились… А Адонис идет себе сними как ни в чем не бывало… Вернулась Персефона одна. Ничего не говорит. Прошло немного времени, глядим, а к ней снова Адониса Гермес ведет. Узнали мы потом, что Зевс ему велел с обеими богинями жить. Персефона его, по вашему счету, полгода и продержала… И ни капельки мужа не боится. Да и он тоже подолгу пропадать стал… Так и по сие время продолжается. Вот теперь и понимай сам, как она здесь скучает… Заболтался я, однако, тут с вами; давно пора стадо гнать!
Старый пастух щелкнул бичом и отошел от берега. Медленно удалялся он по лугу, направляясь к ракитовой роще Персефоны. Когда же он скрылся за деревьями, герои еще сильнее почувствовали свое одиночество.
Беззвучно катила свои волны неширокая темная Лета, извиваясь под нависшими утесами берега, на котором сидели пленники.
Пирифой закрыл лицо руками, а Тезей, перегнувшись назад, старался рассмотреть, что делается за его спиной…
Из глубокого ущелья катил огромные камни человек, весь покрытый черной пылью. Порой он кряхтел и стонал от усилий, напрягая свои мощные мышцы… Бледные призраки девушек с кувшинами на плечах сходили к реке; зачерпнув воды, они шли обратно и скрывались за утесами, легкие и стройные, как молодые тростинки.
Красивые лица их были сосредоточены и печальны. Это были Данаиды…
Проходило время, но сосчитать его не было возможности. Не проникают в подземное царство золотые лучи пылкого Феба и серебряное сияние его спокойной сестры. Нет там отличия между днем и ночью. Не возвещает умершим петух, что близится утро, и стыдливая Эос не вспыхивает ярким румянцем… Вечные сумрак и скорбь царят там полновластно.
Героям казалось, что века протекли с тех пор, как они попали в тяжелый плен. Скучное однообразие изредка нарушалось проходившим вдали караваном душ. Во главе его шел обыкновенно Гермес. Первое время Тезей и Пирифой кричали изо всех сил, призывая к себе на помощь сына Зевса и Майи. Дикие крики гремели, теряясь под сводами Тартара. Тени испуганно оборачивались на отчаянный зов героев. Но Гермес делал вид, что не слышит воплей пленных царей, и невозмутимо продолжал путь. Гневно грозил ему вслед Тезей кулаком и подолгу изрыгал проклятия. Пирифой же раньше его понял бесплодность жалоб и воплей. Теперь он старался по возможности не глядеть на товарища, чтоб не встречать его немного укоризненного взгляда.
Порой пленники могли видеть, как по асфодиловому лугу гигантский призрак Ориона гнал стадо убитых им некогда зверей. Бесплотные львы, мощные когда-то быки, стройные олени и козы покорно бежали, подгоняемые огромной палицей охотника. Пятнистые леопарды изгибались в красивых прыжках…
Со свистом рассекая воздух сильными крыльями, иногда пролетали эриннии… Изредка они садились по-африкански, на корточки, неподалеку от пленников и насмешливо разглядывали их.
Тезей сначала их поносил бранными словами, а потом пытался заговорить с ними.
Быть может, в голове его мелькал план создать себе новую Ариадну.
Но эриннии только смеялись в ответ неприятным, пронзительным смехом…
Некоторые из них, в длинных черных мантиях, были стары и безобразны. Отвратительные змеи шевелились в их седых волосах.
Другие, вовсе без одежд, с одним лишь пурпуровым поясом, были молоды, но злобное выражение лица делало их столь же неприятными. В руках своих они проносили иногда горящие факелы, ярко пылавшие в полутьме. При свете факелов пленникам удалось рассмотреть многое, чего они раньше не замечали.
Под соседним нависшим утесом, поминутно грозившим свалиться в темную Лету, неподвижно сидел призрак старца.
Какой-нибудь миг видел его Пирифой, но успел разглядеть, что расширенные очи призрака устремлены на него, и долго не мог забыть герой их выражения.
Старый Меноит, пригонявший иногда к Лете свое стадо, рассказал пленникам, что это великий грешник, имя же его пастух позабыл.
Зато он подробно рассказал о другом грешнике, которого уже видел Тезей. Грешник этот, по имени Сизиф, причинил много беспокойства бессмертным. Он открывал, между прочим, тайны богов другим богам и ссорил их между собой. Когда за ним послали бога смерти, нечестивый Сизиф схватил и связал его… Смертные перестали умирать. Старики и старухи стонали под тяжестью лет и тщетно просили богов о кончине. Тогда олимпийцы послали против него самого бога войны, и тот привел грешника в царство Гадеса. Но и отсюда Сизиф пытался однажды бежать. Он присужден к заслуженному наказанию и вечно будет возиться с тяжелыми камнями.
В близлежащем ущелье герои заметили также постоянный отблеск пламени, дрожавший в вершинах утесов.
Тезей обратился раз к отдыхавшим неподалеку эринниям с вопросом о причине огня.
Одна из адских дев смерила взглядом Тезея и Пирифа и произнесла высокомерным тоном:
— Посягающих на богинь постигает лютая участь, — и улетела вместе с подругами…
Над пленниками проносились порой коршуны и молча спускались между скал. Коршунов было двое, и они чередовались, прилетая один на смену другому. Отлетали они, отяжелев от еды, лениво махая длинными черными крыльями. А из того места, откуда они вылетали, слышались тяжелые вздохи…
Друзья чувствовали, что Аид наполнен тайнами; что тайны эти окружают их. И сознание силы и могущества повелителя этой области действовало на пленникав угнетающим образом.
Чтобы как-нибудь подавить томящую скуку, друзья пробовали развлечь себя воспоминаниями.
— Помнишь, Тезей, как после охоты в Калидоне мы отдыхали у гостеприимного Ахелоя, в его гроте, на ложах из мягкого меха, и белоногие нимфы служили нам за пиром?
— Да, помню, тогда наш хозяин еще занимал нас рассказами про богов, и нам не хватало лишь Атланты, которая всем нам так нравилась. А ты помнишь, Пирифой, как мы ловко похитили дочь Леды Елену? Помнишь, как мы ее прятали у меня в Афинах… Право, досадно, что мы ее так скоро отдали назад братьям. Мне не хотелось тогда ссориться с ними… Хотя, впрочем, она скоро успела вы мне надоесть. Женщины ведь быстро надоедают… Взять бы хоть твою Гипподамию. Уж на что, кажется, хороша она была… Помнишь свадьбу — какая была пышная? Старший Атракс созвал лапифских старейшин. Нас, афинян, пришло тогда несколько человек. А ты, думая позабавить гостей, пригласил этих разбойникав кентавров… Хорошая забава, нечего сказать, вышла. Прав был Атракс, когда не советовал давать им много вина. Помнишь; как они, пьяные, бросились на женщин?.. Как я ловко уложил тогда косматого Эвритиона, схватившего твою Гипподамию; так он и рухнул об землю! Хорошо, что у меня нашлась под руками, так кстати, тяжелая чаша… Ах, как весело было тогда с ними драться, в яркий солнечный день, на лугу, окаймленном соснами, под ясным синим небом!.. Не то что здесь… темно. Холодно. Скудно!.. Ах, Пирифой, Пирифой, куда ты меня завел!
У Пирифоя болезненно сжалось сердце, и он ничего не мог ответить.
И снова потянулись дни, которых нельзя было сосчитать…
— Кто вы ни были вы, — привет вам, герои! Вы пришли недавно с земли? О, расскажите мне, кого теперь любит Кронид?!
Услышав тихую речь, подобную шелесту трепетных листьев, пленники подняли головы. Перед ними стоял, колыхаясь, матово-белый призрак. Женщина неземной красоты с царственно-гордой осанкой ожидала ответа героев. Тоска и нетерпение были написаны на ее слегка исхудавшем лице. Тезей молчал, вглядываясь в черты привидения. Тогда Пирифой начал говорить:
— Я не знаю, кто ты, столь рано похищенная смертью с лица осиротевшей земли, но, вероятно, ты была не последней в твоем народе. Быть может, ты родилась от бога?.. Мне жаль, что я не могу тебе сказать, кто теперь служит забавой Зевсу. В последнее время называли фиванку Антиопу, дочь царя Никтея. У нее родились близнецы, хотя ходит молва, будто отцом их был обыкновенный сатир… Другие же говорят, будто Зевс вернулся теперь к своей прекрасной супруге…
— Гере с волчьими глазами! Прекрасно, это на него похоже!.. Бедная беотянка! Вероятно, он и ей клялся даровать вечную жизнь под радостным солнцем… Обманщик! Сколько раз этой самой рекой клялся он сделать меня бессмертной!.. О, любовь олимпийцев! Сколько торя она приносит! Разве был кто счастлив из женщин, которые им отдавались? Горе, горе!
И призрак ушел, предаваясь неудержимой скорби.