Оросембо. Жизнь старика - иссохший ствол, ее беречь не стоит.
Писарро. Слушай, кацик. Сейчас мы выступаем против перуанцев. Нам известно: есть потайной проход к убежищу в горах, где вы укрыли ваши семьи. Проведи нас по нему - и назови награду. Если хочешь богатства...
Оросембо. Ха-ха-ха-ха!
Писарро. Тебе смешно мое предложение?
Оросембо. И предложение твое и ты! Богатство... Мое богатство в двух дорогих и храбрых сыновьях. И в небесах я накопил блага - награду за добрые дела на этом свете. Но все же главное мое сокровище при мне.
Писарро. Что ж это? Говори!
Оросембо. Могу сказать, потому что твоим оно не будет никогда. Это сокровище - чистая совесть!
Эльвира сидит неподвижно и с величайшим вниманием слушает Оросембо.
Писарро. Думаю, не найдется больше ни одного перуанца, который смел бы говорить, как ты.
Оросембо. А я хотел бы думать, что не найдется больше ни одного испанца, который смел бы действовать, как ты.
Гонсало. Упрямый язычник!.. Сколько солдат в вашем войске?
Оросембо. Сочти листья в том лесу.
Альмагро. Укажи, где слаб ваш лагерь.
Оросембо. Нигде - он со всех сторон огражден частоколом правды.
Писарро. Где вы укрыли ваших жен и детей?
Оросембо. В сердцах мужей, в сердцах отцов.
Писарро. Ты знаешь Алонсо?
Оросембо. Знаю ли я его... Алонсо... знаю ли! Он благодетель нашего народа... Ангел-хранитель Перу!
Писарро. Чем заслужил он это прозвание?
Оросембо. Тем, что не схож с тобой.
Альмагро. Кто такой Ролла, ваш второй военачальник?
Оросембо. На это отвечу, потому что я люблю и слышать и повторять имя героя. Ролла - сородич царя Аталибы, полководец, боготворимый войском. На войне он - тигр, разгоряченный копьем охотника; в дни мира - кротче, чем ягненок-сосунок. Он был помолвлен с Корой, но, поняв, что ей милей Алонсо, отступился от прав своих и от душевного покоя во имя дружбы и ради счастья Коры. Но он ее не разлюбил, он сохранил любовь - горячую и чистую.
Писарро. Так! Романтический дикарь!.. Я встречусь с ним, и скоро.
Оросембо. Лучше не встречайся: взор его, благородный и грозный, тебя испепелит.
Давилья. Молчи... иль трепещи!
Оросембо. Разбойник безбородый! И перед богом я не трепетал, так что мне трепетать пред человеком? Или пред тобой, когда ты даже и не человек?
Давилья. Еще хоть слово, дерзостный язычник, и я тебя сражу.
Оросембо. Рази, христианин! А после хвались среди своих: я тоже убил перуанца.
Давилья. Ступай же в ад! Вот моя месть. (Вонзает в него кинжал.)
Писарро. Стой!
Давилья. Ты бы мог терпеть и дальше эти оскорбленья?
Писарро. И потому он должен умереть без пытки?
Оросембо. Верно! (Давилье.) Заметь же, юноша, ты в опрометчивости спас меня от дыбы, а себя лишил полезного урока: ты мог увидеть, как злобно месть изобретала бы терзанья- и как стойко их выносил бы тот, кто чист душой.
Эльвира (прижимая голову Оросембо к своей груди). О! Вы все - чудовища! Открой глаза, безвинный мученик, открой глаза и перед тем, как умереть, дай мне свое благословенье. Как мне жаль тебя!
Оросембо. Меня жалеть? Меня? Когда я на пороге блаженства! Прими благословенье, женщина! Испанцы... небо да обратит ваши сердца к добру и да простит вас, как я прощаю.
Писарро. Убрать...
Оросембо, умирающего, уносят.
Давилья! Если ты еще раз так безрассудно...
Давилья. Извини мое горячее негодование...
Писарро. Довольно... (Указывая на второго пленника.) Развяжите. Отпустим эту тварь. На пользу будет, если разнесет он весть о том, как жалуют у нас за дерзкий вызов... Ого! Я слышу, наше войско двинулось.
Слуга (проходя мимо Эльвиры). Если твое заступничество, женщина, избавит от глумления останки моего несчастного хозяина...
Эльвира. Я поняла.
Слуга. Его сыновья, быть может, отблагодарят тебя за доброту, когда не смогут взыскать за смерть отца.
Писарро. Что говорит раб?
Эльвира. Он на прощанье благодарит тебя за милость.
Писарро. А вот и стража и проводники.
Видно, как между палатками проходят воины.
За мной, друзья. Распределим посты, и не успеет Солнце, перуанский бог, уйти в морскую глубину, как орошенный кровью испанский флаг взовьется над стенами поверженного Кито.
Все, кроме Эльвиры и Вальверде, уходят.