Примите, благороднейший Эдуард Иванович, уверение в чувствах глубочайшего уважения моего к Вам и горячей преданности.
Весь Ваш Федор Достоевский.
Тверь 2-го ноября 1859 г.
168. А. Е. ВРАНГЕЛЮ
2 ноября 1859. Тверь
Тверь 2 ноября 59.
Бесценный друг мой, Александр Егорович, письмо мое, на этот раз деловое, и всё об моих делах. К Вам же просьбы. Вполне полагаюсь на Вас. Вот в чем дело: Эд<уард> Ив<анович> прислал мне письмо, в котором извещает меня, что он говорил обо мне к<нязю> Долгорукому и генерал-адъютанту Тимашеву; оба они изъявили свое согласие на житье мое в Петербурге и просят, чтоб я написал к ним об этом письма. С этой же почтой уведомляю Эд<уарда> Ивановича и посылаю письма кн. Долгорукому и Тимашеву. Особенно и убедительнейше прошу Вас, друг мой, передать немедленно письмо мое Эд<уарду> Ив<анови>чу, сделав конверт и надпись. Прочтите письмо это внимательно. Я в большом затруднении, признаюсь Вам. Выбрав Эд<уарда> Ив<анови>ча моим ходатаем у кн. Долгорукого, я вдруг пишу письмо к государю и через гр. Баранова оно передается Адлербергу для передачи Его императорскому величеству (о чем уже я Вас уведомил в последнем письме моем). Не обиделся бы Эд<уард> Иванович. Поймите меня: Эд<уард> Ив<анов>ич благороднейший человек и не посмотрит на мелочи, но меня-то он давно уж не знает лично. Как бы не хотелось мне, чтоб он подумал обо мне дурное! Дурное вот в чем: как будто я, не доверяя его стараниям и хлопотам обо мне, обращаюсь к другим людям, ожидая от них более, чем от него. По крайней мере, решась на письмо к государю, я бы должен был тотчас же об этом уведомить Эд<уарда> Ив<анови>ча. Я тогда же чувствовал необходимость этого. Но Вы уехали тогда в деревню, письма от Вас я не имел и потому не мог знать: успели ли Вы передать мое письмо Эд<уарду> Ив<анови>чу. Без уведомления от Вас я не решался на другое письмо. Да и через кого бы я и послал другое письмо Эд<уарду> Ив<анови>чу, не зная даже его адресса? Обо всем этом я ему пишу.
То же обстоятельство, что я как будто более доверяю стараниям других обо мне, чем Эд<уарду> Ив<анови>чу, совершенно несправедливо, и я не виноват нисколько. Гр. Баранов - губернатор. Князь Долгоруков непременно сделал бы ему запрос обо мне как губернатору: благонадежен ли я? - если б князя просил я о жительстве в Петербурге. Из этого вышла бы лишняя трата времени. Государю же гр. Баранов переслал письмо мое от своего имени как губернатор, а следовательно, не надо справляться обо мне, если сам губернатор обо мне старается; следовательно, дело много могло выиграть времени. К тому же в письме моем к государю я прошу о помещении моего пасынка, Паши, в гимназию. Марья Дмитриевна убивается за судьбу сына. Ей всё кажется, что если я умру, то она останется с подрастающим сыном опять в таком же горе, как и после первого вдовства. Она напугана, и хоть сама не говорит мне всего, но я вижу ее беспокойство. А так как жизнь в Твери я еще не знаю когда кончится, а Паша не пристроен и только теряет дорогое время, то я в решительную минуту пустился на крайнюю меру и написал к государю, надеясь на его милосердие. Вот история письма моего. Я рассуждал, что если откажут в одном, то, может быть, не захотят отказать в другом, и если не соизволит государь разрешить мне жить в Петербурге, то по крайней мере примет Пашу, чтоб не отказывать совершенно.
Друг мой, я совершенно верю в благородство и в ясный взгляд Эд<уарда> Ив<анови>ча; но если Вы заметите, что он недоволен тем, что я его не уведомил тотчас же о письме к государю, то защитите меня. Мне слишком больно будет, если он обвинит меня. От Вашей дружбы ожидаю всего. Уведомьте меня, ради бога, обо всем этом подробнее.
Я Вам уже писал о письме моем через Адлерберга. От Адлерберга нет еще никаких известий Баранову, - и я недоумеваю" что это значит? Вероятно, граф Адлерберг медлит передачею. Что будет - не знаю! Одна надежда: на государево милосердие и на добрых людей.
Не знаю, когда обниму Вас, дорогой мой. Простите за беспрерывные просьбы и поручения. Но скоро, может быть, всё кончится и кончится к лучшему.
В этот раз ничего не пишу более. Надо готовить к завтраму же письма кн. Долгорукову и Тимашеву. Работы ужас. Прощайте. Обнимаю Вас крепко и, повторяю, надеюсь на Вашу дружбу ко мне.
Ваш неизменный Федор Достоевский.
169. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
12 ноября 1859. Тверь
Тверь 12 ноября 59.
Получил вчера твое письмо (от 9-го), друг Миша, и хочу написать тебе хоть две строчки. Ты не поверишь, как мне самому теперь тошно сидеть в Твери и даже не иметь никакого понятия (c) настоящем ходе моего дела. Хоть бы расчет какой-нибудь был, а то и рассчитывать не могу, совершенно не зная, что делается насчет меня в Петербурге. Всем я написал, всех просил и - никакого известия. Согласен с тобой, что я избрал по этому делу самый труднейший путь. Сам ропщу на себя каждый день и - жду. Хоть бы кто-нибудь напомнил обо мне Адлербергу! Что если письмо мое даже и не представлено? Съездил бы ты в свободную минуту (если она будет) к Врангелю и закинул бы словечко: не возьмется ли Тотлебен сказать Адлербергу или Долгорукому, чтоб Долгорукий сказал Адлербергу или сам представил с своей стороны (1) просьбу мою его императорскому величеству. Ах, кабы поскорее! Государь милосерд; мы все это знаем; но формы, задержки! <нрзб.> (2) Главное, что мне надо быть в Петербурге для продажи сочинений. У меня, впрочем, в голове есть план. Именно: не продавать за деньги, а, если можно, напечатать их в 2000 экземп<лярах> у Щепкина и Солдатенкова в Москве. Они денег не дают, а напечатают и при продаже вычитают сначала свой капитал, с благоразумным процентом. Это мне кажется лучше по многим причинам, о которых долго распространяться, и я бы непременно так сделал, если б по приезде в Петербург тотчас же достал бы денег на житье (кроме того, что получу от Краевского). Понимаешь, что всё это меня очень интересует. Тут жизнь и будущность. Впрочем, не бери слова мои а la
lettre и, если только представится случай, продавай за деньги; случая же этого ищи, не дожидаясь меня в Петербург. Пойми, что время уходит. Пора бы уж печатать. Время уходит, а вместе с тем теряются и денежные шансы...
Но черт с деньгами! Тебя бы мне хотелось обнять,
- вот что! Поскорее бы поселиться возле вас, в вашем кругу. Тяжело мне жить здесь. Приняться ни за что не могу от разных нравственных волнений; время уходит... Ты не поверишь, голубчик Миша, что значит ожидание! Месяц! да еще кончится ли через месяц? Может, пройдет и три и четыре. Пишешь об идее, для которой надо бы тысяч 15, 20 - для начала. Меня, брат, самого всё это волнует. Точно мы какие-то проклятые вышли. Смотришь на других: ни таланту, ни способностей - а выходит человек в люди, составляет капитал. А мы бьемся, бьемся... Я уверен, например, что у нас с тобой гораздо больше и ловкости и способностей и знания дела (sic), чем у Краевского и Некрасова. Ведь это мужичье в литературе. А между прочим, они богатеют, а мы сидим на мели. Ты, например, начал свою торговлю. Сколько труда-то, а какие результаты? Что ты нажил? Еще слава богу, что жил чем-нибудь да детей воспитал. Торговля же твоя дошла до известной точки и остановилась. Это грустно для человека с способностями. Нет, брат, надо подумать, да еще и серьезно; надо рискнуть и взяться за какое-нибудь литературное предприятие, - журнал например... Впрочем, об этом подумаем и поговорим вместе. Дело еще не ушло.
Из романа моего действительно мало вышло; 13
14 листов. Очень немного, и я получу меньше, чем рассчитывал. Но что за нужда! Присылай мне, ради бога, отдельный экземпляр, еще до выхода книжки; пойми, как всё это меня интересует. За 8 3/4 листов будет 1050 р., следовательно, мне придется по выходе книжки, за вычетом тебе долгу (375 р.) - 175 р., а не
125 р. Очень прошу тебя: получи их скорее и, на всякий случай, немедленно вышли их мне. Кто знает, может, и решится судьба моя. Тогда деньги нужны для выезда отсюда. И потому присылай как можно скорее.
Прощай, обнимаю тебя, пиши что-нибудь и поскорее.
Твой Достоевский.
Как выйдет роман - тотчас же и во всей подробности сообщи мне всё, что о нем услышишь. Какие толки будут, если только будут.
(1) с своей стороны вписано (2) зачеркнуто позднее
170. В. М. КАРЕПИНОЙ
12 ноября 1859. Тверь
Тверь. 12 ноября 59
Вот уже четыре дня, как я опять в Твери, и только теперь собрался уведомить тебя, милая Варенька, о моем приезде. Всё разные дела и маленькие хлопоты. Ехал я благополучно, только опоздал 5 минут на первый поезд и принужден был ехать с пассажирским. Приехал домой в 10-м часу и весь вечер рассказывал жене о моих приключениях. Тебя, голубчик Варенька, я расхвалил до небес, (Верочку тоже), - да и мог ли я иначе сделать. Мне так хочется опять увидеть тебя. Рассчитывая теперь, я вижу, что мне надо погостить в Москве подолее. Кроме приятности сойтись с вами еще ближе, - могут быть и дела (литературные), я это предчувствую. А потому, может, еще до праздников удастся еще раз побывать в Москве. Я так воспламенил мою жену, что и ей хочется ехать. Не знаю, удастся ли вместе. Если приедем оба, то остановимся в гостинице и, не пивши чаю, прямо к тебе, голубчик сестрица. Но ведь когда еще это будет! Да и будет ли?
О моих делах из Петербурга нет еще никакого слуху: когда-то еще получу позволение. А до тех пор жду, - а ждать - положение самое несносное. Получил письмо от брата Миши; часть моего романа уже отпечатана и скоро выйдет, но вышло в печати меньше листов, чем я рассчитывал, а следовательно, я и денег получу менее, этак рублей 250 или 300 менее. Со всех сторон неудачи.
Миша пишет, что некоторое время они ждали меня каждый день. У них пронесся слух, что уже мне позволено приехать. Очень грустит, что слух не оправдался. Зовет меня, хочет увидеться, да и я сам не меньше его. Так тошно в Твери. Ничего нет несноснее неопределенного положения.
Целую тебя, милая Варенька, от всей души. Ты и Миша для меня теперь из всех самые дорогие. Передай мой поклон и поцелуй Верочке, поклонись от меня ее мужу, дяде, тетеньке и бабушке. Твоим детям мой поклон. Целую у Машеньки ручку. К моему приезду она, верно, выучит что-нибудь хорошенькое. Верочкиных детей перецелуй; Катю и дипломата-повара особенно. Прощай, голубчик мой, до свиданья.
Твой брат Ф. Достоевский.
171. А. Е. ВРАНГЕЛЮ
19 ноября 1859. Тверь
Тверь 19 ноября 1859 года
Дорогой друг мой, Александр Егорович, спешу писать к Вам. Разные обстоятельства решительно задержали меня отвечать Вам раньше. Да и теперь беру перо, чтобы опять писать о делах. Когда-то они кончатся и когда-то я обниму вас всех, моих милых. Я опять к Вам с просьбой, и дай бог, чтоб это была последняя! Измучил я Вас этими просьбами. Но Вы всегда для меня были братом. Не откажите и теперь.
Вот в чем дело: Вы пишете, для чего я, имея согласие от Долгорукого и Тимашева на водворение мое в Петербурге, не еду к Вам. То-то и беда, друг мой, что нельзя; ибо дело теперь у государя. Сам же я писал к нему, и теперь уже он решит. (1) Я было думал приехать на некоторое время; потому что если Долгорукий согласен даже на окончательный мой переезд в Петербург, то уже не будет сердиться, если я, в ожидании окончательного решения, приеду в Петербург на несколько дней. Я было и решился ехать и сказал об этом гр. Баранову. Но тот мне отсоветовал, боясь, чтоб я не повредил себе, самовольно воспользовавшись правом, о котором еще так недавно просил и до сих пор не получил ответа. Согласитесь сами, друг мой, что не могу же я ехать, если Баранову этого не хочется. А не сказавшись ему, я не мог уехать. Он переслал мое письмо к государю (через Адлерберга) и просил вручить его от своего имени, следовательно, ручался за меня как губернатор; а потому если б я поехал тихонько от него, было бы с моей стороны неделикатно. И потому вот что я придумал и что граф сам мне посоветовал. Именно: написать кн. Долгорукому письмо, в котором я прошусь на временный приезд в Петербург, в ожидании окончательного решения по первой просьбе моей, то есть об окончательном водворении моем в Петербурге. Это письмо Долгорукому я уже написал и отсылаю (2) сегодня же. Причину, по которой я прошусь в Петербург, я выставляю денежные мои обстоятельства; то есть что намерен издать выбор из прежних моих сочинений, что должен сыскать себе издателя, то есть покупщика, и сделать это непременно лично. Ибо, действуя заочно, много могу потерять, что уже и случалось со мной не раз; а всякая потеря в настоящем крайнем положении моем для меня очень значительна. (Всё это справедливо и истинно; я хочу посоветоваться с Кушелевым. Он издает и может за мои сочинения заплатить мне порядочно. Да к тому же у меня с ним еще счеты по журналу, и об этом надо поговорить лично. Вот почему я поставил эту причину в письме к Долгорукову, разумеется, не упоминая о Кушелеве.) Как Вы думаете теперь, дорогой мой? Если согласен был князь Долгор<укий> даже на водворение мое в Петербурге, неужели откажет в ожидании окончательного решения позволить мне приехать на малое время? Думаю, что нет; но могут протянуть ответ. Вот поэтому-то и просьба к Вам следующая:
Если можно, дорогой мой, уведомьте Эдуарда Ивановича о том, что я сегодня, 19-го числа, послал письмо к Долгорукому с этой просьбой, и уведомьте по возможности немедленно. Я бы сам написал Эдуарду Ивановичу, но боюсь, что я его уже слишком беспокою. Вы - мой брат и друг, с Вами я не церемонюсь; мы связаны старыми хорошими воспоминаниями. А Эдуард Иванович только по крайней доброте своей и по благородству своему обо мне (3) заботится. Так боюсь, так боюсь обеспокоить его чересчур! Он так со мной был деликатен, что и мне надо быть с ним деликатным. С другой стороны, я понимаю и его положение. Кто знает, в каких отношениях он находится ко всем этим лицам. Может быть, ему тяжело просить их о чем-нибудь. А потому главнейшая черта, дух и смысл моей просьбы к Вам: съездите (если только Вам возможно) к Эдуарду Ивановичу и посмотрите со всем вниманием, призвав на помощь всю деликатность Вашего сердца, - как бы мог принять Эдуард Иванович эту новую просьбу мою? Если увидите, что она его не отяготит, то скажите ему всё. Именно: расскажите, в чем дело, что 19-го ноября я послал письмо к Долгорукому с такой-то просьбой и что нельзя ли поддержать это письмо мое к Долгорукому своим ходатайством у него за меня. Если он скажет, что можно, то скажите ему всю правду. Если же Вы сами найдете, что я уже слишком беспокою его, - если найдете это, даже еще не ездя к нему, то уж и не ездите совсем. Всё на Ваше усмотрение, друг мой, а на расположение Ваше ко мне я полагаюсь. Просьба-то, видите ли, роковая! Могут отказать, могут не ответить и, наконец, могут затянуть дело; могут, наконец, и очень скоро ответить, но отказом. И потому, (4) чтоб не потерять время! Впрочем, всё на Ваше усмотрение.
Кланяйтесь Эд<уарду> Ив<ановичу> и благодарите его от меня. На этот раз прощайте, голубчик мой. Не пишу Вам больше ничего. Скоро, может быть, увидимся. Даже брату не отвечаю сегодня, - так тороплюсь.
Ваш в<есь> Достоевский. 19 ноября
(1) было: должен решить (2) далее было: вместе с Вашим (3) было: за меня (4) далее было начато: если уж
1860
172. А. И. ШУБЕРТ
14 марта 1860. Петербург
14 марта.
Добрейшая и незабвенная Александра Ивановна, вчера я видел Степана Дмитрича (был у него), и он мне показывал Ваши два письма и говорил, что Вы об нас всех помните. За это Вам поклон и целую Ваши ручки. Как я рад, что в Москве Вас приняли хорошо. Писал я к Плещееву и напоминаю ему, чтоб он непременно возвестил об Ваших наступающих дебютах в "Московском вестнике". Я даже написал ему, как, по моему мнению, можно охарактеризовать Ваш талант. Писал в двух словах, потому что он и сам знает. Вы не поверите, как бы я желал быть на Ваших первых дебютах. Брат хочет, кажется, по делам съездить в Москву после святой. Я непременно с ним поеду и авось попаду на Ваши первые дебюты. Вы оставили в нас всех столько к себе симпатии и уважения, что поймете всю искренность моего желания.