Катков на даче, в Петровском парке, Любимов (редактор-исполнитель "Русск<ого> вест<ни>ка") тоже на даче. В редакции только и можно застать (и то не всегда) убитого тоской секретаришку, от которого ничего не узнаешь. Однако я с первых дней таки достал Любимова. У него уже были в наборе 3 моих главы. Четвертую же я предложил ему написать ускоренно, что и составило бы половину окончания 2-й части романа (4 печатных листа) и к следующему номеру осталось бы еще 4 главы - то есть полное окончание 2-й части. Но Любимов с первых слов сказал мне: "Я Вас ожидал, чтоб сказать Вам, что теперь, в июне и в июле, не только можно (и должно) печатать понемножку, но даже один месяц и совсем пропустить, ибо летние месяцы, а мы лучше расположимся так, чтоб вся 2-я половина романа пришлась бы более к осени и последние строки заключились бы в декабре, ибо эффект будет способствовать подписке". Вследствие чего и решено было пропустить еще м
Но в расчете Любимова (оказалось впоследствии) была еще и другая, весьма коварная для меня мысль, а именно: что одну из этих, сданных мною 4-х глав, - нельзя напечатать, что и решено было им, Любимовым, и утверждено Катковым. Я с ними с обоими объяснялся - стоят на своем! Про главу эту я ничего не умею сам сказать; я написал ее в вдохновении настоящем, но, может быть, она и скверная; но дело у них не в литературном достоинстве, а в опасении за нравственность. В этом я был прав, - ничего не было против нравственности и даже чрезмерно напротив, но они видят другое и, кроме того, видят следы нигилизма. Любимов объявил решительно, что надо переделать. Я взял, и эта переделка большой главы стоила мне, по крайней мере, 3-х новых глав работы, судя по труду и тоске, но я переправил и сдал. Но вот беда! Не видал Любимова потом и не знаю: удовольствуются ли они переделкою и не переделают ли сами? То же было и еще с одной главой (из этих 4), где Любимов объявил мне, что много выпустил (хотя я за это и не очень стою, потому что выпустили место неважное).
Не знаю, что будет далее, - но эта, начинающая обнаруживаться с течением романа противоположность воззрений с редакцией начинает меня очень беспокоить.
За роман Стелловскому я еще и не принимался, но примусь. Составил план - весьма удовлетворительного романчика, так что будут даже признаки характеров. Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне.
Вообще, сообщаю Вам все поверхностно и наскоро, хотя и написал много. Ради бога, отвечайте мне. Опишите мне себя, Вашу жизнь, Ваши намерения и Ваше здоровье. Напишите тоже и об наших, павловских; потом еще не слыхали ль чего? Много я Вам не пишу. Мое нижайшее уважение Людмиле Александровне; напомните обо мне Вашим детям и передайте поклон нашим общим знакомым. До свидания, добрый друг, обнимаю Вас и пребываю
Ваш Федор Достоевский.
Припадков еще не было. Водку пью.
Что холера?
285. M. H. КАТКОВУ
19 июля 1866. Люблино
Многоуважаемый Михаил Никифорович,
Я просмотрел корректуру и два-три слова, неразобранные в рукописи, восстановил.
Что же касается до переделок и выпусков, сделанных Вами, то некоторые из них, как замечаю теперь, конечно, необходимы, но других выпусков (в конце) мне жалко. Впрочем, будь по-Вашему! Вам, как судье литературному, я вполне верю, - тем более, что сам имею странное свойство: написав что-нибудь, совершенно теряю возможность критически отнестись к тому, что написал, на некоторое время, по крайней мере. Впрочем, об одном бы выпуске попросил Вас, на странице 786 (отметил на полях карандашом NВ) - нельзя ли восстановить? Тут ясно для читателя, что если он говорит: я счастли<в>, то уж, конечно, не потому, что любуется своим поведением. Впрочем, если нельзя, то нечего делать.
Примите уверение самого искреннего уважения.
Вам преданный Федор Достоевский.
19 июля/66.
Р. S. Мне жалко не всех в конце выпусков. Некоторые действительно улучшили это место. Я чувствую уже 20 лет, мучительно, и яснее всех вижу, мой литературный порок: многословность и никак не могу избавиться.
Д<остоевский>.
286. П. А. ИСАЕВУ
2 сентября 1866. Москва
Москва, 2 сентябр<я> 1865. (1)
Любезный друг Паша,
Посылаю на твое имя сто рублей. Из них 75 руб. отвези немедленно Эмилии Федоровне и скажи ей, что
25 руб. остальных привезу сам, а теперь извиняюсь. (Денег вперед достать теперь очень трудно, - я тебе говорил причину; объясни ей). Остальные 25 р. возьми себе. Из них: 5 рублей отдай немедленно Федосье, 20 же рублей удержи на свои расходы (ибо 10-го сент<ября> у тебя кончатся деньги).
Тороплюсь очень. Пишу из магазина И. Г. Базунова. Получил твое письмо. Очень тебя благодарю и всё передам. Приеду, кажется, между 10-м и 15-м числом. Эмилии Федоровне очень кланяйся. Я ужасно занят и в хлопотах: надо переезжать с дачи. Прощай. Береги здоровье.
Твой Ф. Достоевский.
(1) в подлиннике год указан ошибочно
287. А. П. МИЛЮКОВУ Конец сентября 1866. Петербург
Любезнейший Александр Петрович,
Если Вам только возможно, придите ко мне в 9 часов вечера. Если это письмо дойдет к Вам только завтра, то придите завтра в 9 часов, послезавтра и т. д., в тот день, когда дойдет. Пишу 9 часов, потому что в этот час меня наверно застанете. Чрезвычайно надо с Вами поговорить, а и без того уже много времени потеряно. Жду Вас как старинного приятеля.
Ваш весь Ф. Достоевский.
В 8 часов меня никогда не бывает дома, а только после 9 вечера.
288. H. A. ЛЮБИМОВУ
2 ноября 1866. Петербург
Петербург 2-го ноября/66.
Милостивый государь Николай Алексеевич,
31-го октября кончил (1) я, и вчера сдал, роман в 10 листов, по контракту, Стелловскому (я Вам говорил об этом; говорил и Михаилу Никифоровичу, когда просил у него льготы на месяц). Эти 10 печатных листов я начал и кончил в один месяц. Теперь принимаюсь за окончание "Преступления и наказания". Буду работать без устали и к 20 декабря непременно намерен кончить и сделать, по крайней мере, не хуже того, что уже напечатано.
Начать присылать роман я, конечно, могу скоро, но не ранее 15-го ноября, по главам, так что и в будущем
10 № "Р<усско>го в<естни>ка" может явиться несколько; и за это я могу отвечать. Но не лучше ли будет, многоуважаемый Николай Алексеевич, если вся
3-я часть романа будет напечатана в 2-х № - в 11-м и
12-м, то есть, если только возможно, в Х-м № не помещать (объявив, впрочем, публике, что в следующих 2-х №№, то есть в настоящем году, непременно будет кончено "Преступление и наказание").
Если бы так, то роман кончился бы гораздо эффектнее, так мне кажется. И самому мне этого бы очень желалось.
Но, впрочем, совершенно как решит редакция. И потому покорнейше и убедительнейше попрошу Вас, многоуважаемый Николай Алексеевич, уведомить меня: как решит редакция? Я же здесь не буду терять ни минуты и буду готов ко всякому решению.
Еще одна убедительнейшая просьба. В настоящую минуту я совершенно издержал все мои деньги. 3/4 взятых мною из редакции денег пошли на кредиторов. А между прочим, они продолжают меня мучить, да и жить мне нечем. Прошу Вас: представьте мое положение на вид Михаилу Никифоровичу и передайте ему чрезвычайную и убедительнейшую просьбу мою - нельзя ли помочь мне еще раз? В настоящее время я нуждаюсь в 500 руб. (в пятистах руб.). По расчету моему я думаю, что за мной теперь долгу в редакцию до 600 (шестьсот). Будьте уверены и передайте многоуважаемому Михаилу Никифоровичу, что, только испытав все средства и сам дойдя до последнего рубля, решился еще раз беспокоить его. Бог видит, как мне самому это тяжело, - тем более, что я уже столько раз пользовался снисхождением редакции.
Александр Федорович Базунов, которому я, случайно, передал о моем намерении писать к Вам,
<сказал>, что он с охотою возьмется выдать мне до половины этой суммы (то есть до 250 руб.) по переводу от редакции.
Примите уверение в искреннем моем уважении.
Ваш покор<ный> слуга
Федор Достоевский.