405. П. А. ИСАЕВУ
6 (18) января 1871. Дрезден
Дрезден
6-го/18-го января 1871.
Я уже давным-давно, милый друг Паша, слышал, что ты женишься (писал Аполлон Николаевич), беспокоился и интересовался о тебе чрезвычайно. Писал к Майкову и спрашивал подробностей, равно как и Ивану Григорьевичу поручил разузнать, когда он уезжал из Дрездена. Но ничего особенного не узнал. Всё покрыто было мраком неизвестности. Тяжело мне было и то, что ты меня не уведомлял: значит, думал я, бросил совершенно и концы отрезал, и мне это было грустно. Кроме того, я имел некоторое основание подумать, что ты питаешь на меня претензию насчет всего этого прошлого дела со Стелловским и дивился твоей раздражительности и самолюбию. Теперь, по письму твоему, слава богу вижу, что всё это не совсем было так (хотя, может быть, и было несколько). Роман в нескольких частях, присланный тобою под видом письма твоего, - чрезвычайно утешил меня и чрезвычайно мило написан. Значит, не без дарований же ты, Паша, если в состоянии так хорошо написать! Суди же теперь, друг мой, если б ты хоть сколько-нибудь прежде поучился, ведь сколько бы ты мог тогда извлечь из своих природных способностей? Сколько бы разнообразного применения могло открыть им образование? Но я уверен, друг мой, что ты не из тех неучившихся, которые мало того, что не доучились или ничему не учились, но еще и презирают образование. Много таких теперь. Но ты наверно на толпу не захочешь походить, хотя бы и "прогрессивную". Совет мой, или, вернее, великая просьба - не оставлять идею об образовании и об учении. Ну что же такое, что ты женишься, чем это может помешать тебе учиться? Чем образованнее человек, тем более он учится, и так всю жизнь. Одна уже неутолимая жажда к знанию, заставляющая, например, великого ученого, в 70 лет, всё еще учиться,
- свидетельствует о благородстве и высоте его натуры и о глубоком отличии его от толпы. Для того же, чтоб заняться самообразованием, всегда можно найти время даже и при семейных тягостях и при служебных занятиях. Понемногу, но постоянно и до всего дойдешь. Займись, например, историей, но только систематически, не поверхностно и не урывками и непременно сначала (при этом, разумеется, география), и через два-три года занятий сам увидишь, как расширится круг твоего зрения и повысится уровень мыслей. Отец твой был человек образованный, даровитый, добрый и простодушный. Поверь, что если б не был он образован, то был бы и мнителен, и тщеславен, и раздражителен - и доброта и простодушие его направились бы совсем в другую сторону. Но образование придает еще и великодушие и благородство мысли. Это было в твоем отце. Напоминаю тебе про отца потому, что вижу и всегда видел в тебе большое с ним сходство и очень желал бы, чтоб ты походил на него.
Из письма твоего, если всё правда. (NB. Будь уверен, что я не считаю тебя способным солгать намеренно; можно говорить неправду и без намерения, вполне веруя, что говоришь правду) - вижу, что ты стал дельным человеком и умеешь заставить себя заниматься. Поздравляю тебя от души и рад, как не можешь и представить себе. Дай тебе бог развернуться еще лучше и никогда не ослабевать. Важно то, что ты берешь на себя теперь, кроме вообще человеческого долга, и большой нравственный семейный долг. Ну, брат, справишься ли? Не одни ведь средства к существованию нужны для семейного счастия. Из письма твоего я, по многим фактам, могу заключить, что Надежда Михайловна - девушка с характером твердым и с серьезным взглядом на жизнь. Если (в чем я уверен) она тебя и любит - то как бы хорошо было, если б ее влияние на тебя укреплялось всё более и более, в продолжение всей вашей будущей брачной жизни! Какую пользу это принесло бы тебе. Ты, пожалуйста, пойми меня как следует, Паша. Я не про "мужа под башмаком" говорю. Совсем не то! Нравственное влияние женщины, даже на самого сильного духом мужчину, (1) не только полезно, не только всегда необходимо, но и вполне натурально. Это второе и окончательное воспитание человека. И еще, друг мой: все отношения должны быть всю жизнь основаны на внутреннем взаимном, обоюдном уважении. Боюсь, что ты примешь мои слова за резонерство; а я потому только не утерпел и заговорил об этом, что люблю тебя и со страхом и жалостию думаю иногда: "Как вы оба еще молоды!". Но заметь, я не пророчу дурного. Уж если так случилось, то я надеюсь и радуюсь. Дай тебе бог. Бог-то не оставит, но счастье и от тебя зависит. (2) Видишь, Паша, - нас разделяют 4 года разлуки. Ты сильно ушел вперед в этот срок, и мне даже вообразить трудно себе теперь твою женитьбу, да и всю твою внутреннюю жизнь. Одно только осталось у меня: искреннее, теплое и всегда дружеское соболезнование о тебе, внутренняя забота и любовь к тебе; а стало быть, и желание тебе всего самого лучшего. Кроме того, есть и желание быть тебе полезным и вещественно. Но пока последнее под спудом и неисполнимо, хотя я и не без надежды на поворот моих обстоятельств к лучшему.
Передай от меня Надежде Михайловне мой задушевный искренний привет, поздравление и желание теперь и впредь всего лучшего. Хорошо бы ты сделал, если б прислал нам (с ее позволения) ее фотографическую карточку; да, кстати, и свою бы не забыл, так как четыре года я не видал тебя. А все-таки, Паша, все-таки боюсь за тебя. Хорошо, голубчик, если б ты твердо стал на дорогу, не уставая в труде и развиваясь до всей высоты понимания своих будущих обязанностей.
Пишешь ты о письмах к Ал<ександру> Устиновичу и Порфирию Ивановичу. Друг мой, высылаю их. Так и передай незапечатанные. Но вот в чем дело: не знаю я наверно, насколько основательно то, о чем ты просишь, не знаю ничего и о должности контролера, и потому просить-то я их прошу в твою пользу, но в то же время совершенно не знаю, решатся ли они тебе доставить ее. Уведомь, пожалуйста, как приняли они оба мою просьбу? Прибавлю еще к тому, что ты сильно преувеличил мое на них влияние. Без сомнения, я состоял к ним в отношениях добрых всегда, их любил и уважал. Но опять-таки 4 года разделяют нас, и наконец, я даже виноват перед многоуважаемым Александром Устиновичем еще с издания журнала. (3)
Анна Григорьевна тебя благодарит за письмо и сама хочет тебе ответить и тебя поздравить, несмотря на то, что прихворнула. Да и вообще здоровье ее не совсем хорошо. Люба растет, ходит по комнате, всё понимает и ужасно хочет говорить. Она здорова и милочка, тебя целует и твою невесту.
Не рассердись, не обидься и не посетуй на меня за то, что не сейчас тебе ответил. (4) Очень это меня мучило, но никак не могу. Буквально день и всю ночь сижу и работаю. Запоздал с романом. Туго идет у меня. Бьюсь, рву написанное и переделываю вновь - а потому не мог и письма написать. Я все письма оставил, даже самые деловые и необходимые. Никуда не хожу и никого не принимаю к себе. Много работы.
До свидания, Паша милый, напиши мне, верь моей всегдашней любви к тебе, чем и докажешь, что сам меня любишь. Если пригожусь тебе когда-нибудь в чем-нибудь, то тем буду счастлив.
Твой весь Ф. Достоевский.
А все-таки страшно за тебя; но не сочти за карканье ворона.
Насчет журналов в настоящую минуту никак не могу: должен в оба журнала и совестно просить еще по номеру в кредит. Впоследствии другое дело, то есть в течение года.
Я думаю, я к весне ворочусь в Петербург. Увидимся ли в Петербурге-то? Я очень, очень бы хотел тебя увидеть и обнять.
(1) было: мужа (2) далее было: на девять десятых (3) далее было начато: Вот причина и 2 слова нрзб. (4) вместо: то ... ... ответил - было: одно важное обст<оятельство>
406. А. Н. МАЙКОВУ
7 (19) января 1871. Дрезден
Дрезден
7/19 январ<я> 1871.
Любезнейший и дорогой Аполлон Николаевич.
Получил Ваше письмецо и очень рад, что Вы получили повестку: это от меня. Повторяю, прочтите копию и увидите весь смысл дела ясно. Но вот что: если Вы семь раз не заставали Стелловского, значит, он раскусил, зачем Вы приходили, и этот факт дает мне уверенность, что он не хочет заплатить, то есть он заплатит в конце концов, ибо не заплатить не может, но - когда? Вероятно, ему выгодно оттянуть уплату на бесконечность, и он будет вилять всеми силами. Поэтому действовать с ним прямо нельзя. Он просто не даст ответа ни на мое письмо (высланное Вам к нему), ни на Ваш запрос и не будет давать до последней невозможности. Вам, стало быть, хлопоты, а я останусь без денег. И потому вот мой совет: сохранив все права поверенного (то есть на прием денег и проч.), о чем особенно прошу Вас, ибо он будет понимать, что за дело взялся честный и влиятельный в литературе человек (а это мерзавцам внушает) - возьмите сами поверенного, опытного ходока (не на процессы, не присяжного поверенного, ибо тут не может быть процесса серьезного), - а ходока, знающего, как взыскать, какую меру понуждения употребить, как действовать, н<а>пример, через полицию - то есть знающего все эти мелкие практические проделки; должно быть, таких в Петербурге много. Паша, разумеется, не способен на это. Тут нужно опытного крючка. И тогда прекрасно. Разумеется, если б только не очень большая плата. Но ведь дело бесспорное, так что можно бы и дешево. Если бы этот поверенный поставил бы его в такое положение, чтоб или платить сейчас, или подвергнуться процессу и уж непременно неустойке, - то, мне кажется, он тотчас заплатил бы. Следств<енно> - всё в умении повернуть дело, так сказать, по-полицейски, то есть чтоб он увидел сразу, что взыскивает опытный крючок. Без сомнения, Вам невозможно взять на себя, (1) а стало быть, и хорошо бы послать поверенного. Но об чем прошу особенно - не оставляйте сами начальничества в деле. Пусть крючок действует Вашим именем, (2) и, кроме того, пусть Вы же и получите деньги собственноручно, не доверяя никому. Вот об чем прошу убедительно.
А поверите ли, любезный друг, что мне ужасно совестно, что втянул Вас в это дело! Смешно извиняться, уж когда втянул, а все-таки совестно.
Что такое "Стук-стук" Тургенева? Я запоздал в "Русский вестник" на февральский номер и работаю день и ночь. Анна Григорьевна захворала, я тоже не совсем здоров. У нас морозы. Печки подлые, немецкие. Мне поминутно мешают работать, (3) завелись некоторые знакомства и лезут, когда мне надо быть одному. Одна дама уже другой раз приходит с тем, чтоб поговорить о русской литературе (русская путешественница). Я не принимаю, она обижается. Есть и другие такие же. До литературы ли мне теперь! Я на нужнейшие письма другой месяц не отвечаю.
Ваш весь Ф. Достоевский.
Впрочем, что бы ни взял поверенный, я заплачу и жалеть не буду - но только чтоб поскорее получить. Крайняя нужда, особенно теперь!
Неужели в "Заре" до того еще легкомысленны, что не хотят понять факта, режущего глаза и состоящего в том, что выходить в 1-е число месяца аккуратно (и непременно в 1-е) - значит, иметь 1000 подписчиков лишних? Это факт неоспоримый - доказательство "Вестник Европы", старая "Библиотека для чтения" и дом Краевского. Краевский выиграл не Белинским - Белинского после узнали, - а 1-м числом! Неужели этого еще не понимают! После этого не могут они быть издателями и пусть раньше отказываются от дела, чтоб не обанкрутиться совершенно.
На конверте:
Russie, St.-Pйtersbourg. Его превосходительству Аполлону Николаевичу Майкову
В С.-Петербург.
По Большой Садовой, напротив Юсупова сада,
дом Шеффера.
(1) далее было: ибо Вы (2) вместо: Вашим именем - было начато: от Вашего имени (3) далее было: ибо
407. А. У. ПОРЕЦКОМУ
8 (20) января 1871. Дрезден
Дрезден
8/20 января 1871 г.
Милостивый государь многоуважаемый Александр Устинович,
Я сейчас написал добрейшему Порфирию Ивановичу Ламанскому о том, что, вероятно, все добрые люди и все те, которые имели ко мне когда-то расположение, - меня позабыли. Так давно я за границей, да и так мало заслужил, чтобы меня помнили! Перед Вами же особенно мало - еще со времени журнала. Но за журнал я до сих пор наказан, и остатки долгов, лежавших на нем, до сих пор меня давят.
Между тем Вы столько помогли моему пасынку П<авлу> Алек<сандровичу> Исаеву, что, думаю, Вы так же добры и ко мне, как были прежде. Но Вы и всегда ко всем так добры и благодушны! Я к Вам с величайшей просьбой, многоуважаемый Александр Устинович! Не откажите еще раз, и бог вознаградит Вас за это дело.
Я прошу у Вас покровительства Вашего моему пасынку, того самого покровительства, через которое, может быть, он был спасен, укрепившись на твердой дороге прилежания и труда и не уклонившись в худую сторону, в эти четыре года. Моим отсутствием и худым поворотом моих обстоятельств он вдруг остался в Петербурге почти на одних своих силах; но не потерялся и, кажется, научился трудиться. Я знаю, что Вы во многом ему помогли, и бог вознаградит Вас за это.
Он просит меня теперь попросить Вас в свою очередь за него: "нельзя ли оставить его при Департаменте на тех же основаниях, как и теперь, впредь до востребования Государственным банком запроса о нем и его бумаг для перевода его; всё это может состояться в 1871 году в первое полугодие". Я выписал слово в слово из его письма его просьбу; сам же я мало понимаю в ней за незнакомством с делом. Но, подавая Вам это письмо, он объяснит Вам всё лично. Выслушайте его, благороднейший Александр Устинович, и - если возможно только - сделайте для него что-нибудь. Он так одинок на свете и так нуждается в поддержке, особенно теперь, что помощь Ваша ему сама собою обращается в большое доброе дело. Я же Вам буду благодарен бесконечно!
Писал он мне тоже, что хлопочет о месте контролера, в отъезд, в Витебскую губернию. Не понимаю хорошо, что это за место и имеет ли он основание надеяться получить его. Он пишет, что просил об этом Порфирия Ивановича и что Порфирий Иванович не сказал ему ничего о невозможности, и даже напротив. Впрочем, повторяю, пасынок мой Вам сам объяснит, в чем дело. Выслушайте его, многоуважаемый Александр Устинович, и опять прошу
- если возможно, помогите.
Примите уверение глубоких и самых искренних чувств моей благодарности и всегдашнего уважения. Слуга Ваш от всего сердца
Федор Достоевский.
408. А. Н. МАЙКОВУ
18 (30) января 1871. Дрезден