Обращаюсь к Вашему доброму, тонкому и всегда почти верному пониманию людей и вещей, любезнейший и многоуважаемый Николай Николаевич, и попрошу Вас быть настолько ко мне добрым, чтобы не оставить меня в некотором неприятном недоумении.
В октябрьском или ноябрьском (а может, и в декабрьском - виноват, не имею под рукою) номере "Зари" за прошлый год были помещены 2 статьи одного г-на Константинова. В одной из этих статей он, для подкрепления одного мнения, выставляет на вид, что журнал "Время" и некоторые другие журналы известного направления имели малый успех. "Время" имело в первый год более 2500 подписчиков, а на третий год (год запрещения) до 4500 подписчиков. Книги редакции целы до сих пор; целы и свидетели. Даже Базунов может засвидетельствовать. К чему же наездничать, как г-н Константинов, и извращать факты? Он не церемонится с фактами: ему так надо, и он утверждает как о верном о том, чего не знает. Признаюсь Вам, многоуважаемый Николай Николаевич, что мне было тяжело с этим встретиться в "Заре". Тут не самолюбие говорит. Когда третьего (1) года Писемский в своем романе, в "Заре", поместил оба мне несколько брезгливых отзывов как о литераторе, я только посмеялся натуре и нетерпению (2) Писемского и нисколько не претендовал на журнал, который, пожелав напечатать у себя мою повесть (о чем и заявил мне и публике) и прежде чем поместить обо мне хоть какой-нибудь отзыв, - дал у себя место плевку на меня другого писателя. Но теперь мне обидно; журнал "Время" был столько же моим делом, сколько и брата. Редакторами мы были оба. Успех журнала был неслыханный. Только два журнала имели такой успех сразу: первоначальная "Библиотека для чтения" и первоначальный "Современник". Я не считаю малодушием и тщеславием, что (3) гордился этим. Извращенный факт вредит и истории литературы: (4) теперь уже есть, стало быть, (5) свидетельство "Зари" (в которой много прежних сотрудников "Времени") о том, что "Время" не имело успеха. Пусть этот факт и ничтожен для истории русской журналистики, согласен; но ведь и он может понадобиться; ведь понадобился же этот факт г-ну Константинову в подкрепление какого-то мнения? Собственно для меня же, признаюсь Вам, этот факт имеет и некоторое личное значение: на меня до сих пор есть обвинение некоторых людей, что я будто бы разорил брата, отвлекши его от прежних торговых занятий и уговорив его, вместо того, (6) издавать журнал. Обвинение это произносится с горечью, и те, которые произносят его, с книгами редакции "Времени" справляться не будут. Строчка же в журнале (строчки так мало, так легко прочесть ее) сильно подкрепит обвинение на меня (7) в их же совести. Между тем брат получил за три года с журнала по крайней мере 65 тысяч чистого барыша, и если умер без копейки и в долгах, то ведь это уж совсем не касается до журнала.
У этого же г-на Константинова написано в той же статье, что статья "Роковой вопрос" умно написана, но бестактно напечатана. Эти жалкие бестактные редакторы заставили, однако же, читать свой журнал всю Россию (4500 подписчиков - это вся Россия, по крайней мере тогда). К тому же Вам, многоуважаемый Николай Николаевич, лучше всех известны обстоятельства напечатания этой статьи. Мое мнение до сих пор не изменилось: не статья была напечатана (8) бестактно, а донесено было о ней бестактно, теми людьми, которые и не прочли ее всю, а дочитали уже после. Г-ну Константинову, видимо, известно, что Вы знаете все обстоятельства этого дела и что Вы из главных сотрудников в "Заре": (9) статью он находит умною, но в пострадавших и беззащитных людей (ибо как же мне защищаться гласно, то есть печатно, и доказать, что такая статья напечатана не бестактно?)
- кинул ругательством. Он совершенно знал, что (10) нельзя ему будет ответить. Ловкий человек.
Итак, кто же этот наездник, нашедший в "Заре" такое гостеприимство? Гостеприимство же действительно чрезвычайное: у него под Ватерлоо разбивает Наполеона Блюхер (которого там и не было), и "Заря" всё это поместила у себя без оговорки и (11) без возражения.
Простите меня за мою хандру, Николай Николаевич; всё это слишком лично - я сознаюсь. Мне надо было бы пропустить без внимания; потому что пустяки. Но как-то горечь укоренилась в сердце и не лезет вон. Не знаю, тщеславие ли это, малодушие ли, - но мне очень больно почему-то было прочесть, что бывшая деятельность моя (как журналиста), в которую я втянул и брата, бестактные, неудавшиеся пустяки и ничего больше.
Я давно хотел написать Вам об этом, тогда же, как прочел; но сильно был занят. Теперь опять сажусь за работу. Почти некогда читать, но очень жалею, что не удалось прочесть Вашей статьи о русской литературе в "Заре". (12) Редакция исключила меня из числа своих подписчиков на этот год и не прислала номера (Вам, конечно, неизвестно, что я не даровой номер получал, а в кредит, до общего расчета с редакцией моими сочинениями, стало быть, я все-таки был подписчиком "Зари"). Никак не могу понять, за что меня исключили? Нахожу только два возможные объяснения: или недоверие к моей состоятельности в уплате, так как я и без того много должен в редакцию, или некоторое враждебное ко мне чувство редакции за то, что не мог сдержать обещания насчет статьи. Признаюсь, что вторую причину я искренно отвергаю
- это было бы слишком, то есть не неприязненное чувство редакции отвергаю, а этот способ дать (13) мне его почувствовать. Редакция "Русского вестника" в конце 69-го года и в начале 70-го питала ко мне чувства неприязненные за то, что я на 70-й год, несмотря на обещание, ничего не прислал им, а отдал в "Зарю", но, несмотря на это и на то, что я оставался должным "Р<усскому> вестнику" до 2000 руб., они все-таки не лишили меня журнала, а продолжали присылать постоянно.
Неужели же до такой степени на меня сердятся? Между тем в газетных объявлениях я выставлен в числе сотрудников. Это значит: "Задолжал, так не отвертишься; все-таки дашь повесть, как бы тебя ни третировали". Неужели так это? Но чем же иначе объяснить?
Пишу это Вам одному, Николай Николаевич. Ведь настолько-то, может быть, уважаете же Вы меня, чтоб не подумать обо мне, что я, просто-запросто, хочу теперь (14) через Ваше посредство выканючить себе книжку "Зари", не имея чистых денег на подписку? К самой же "Заре" мне совестно обратиться в таких обстоятельствах, а стало быть, до лета просижу без "Зари". Мне всё обходится дороже, чем другим. Боже, что другие-то литераторы делают с редакторами, да еще нарочно, а не потому, что нужда колотит в загорбок молотом, и им всё сходит (Тургенев, например, с Катковым, когда печатались "Отцы и дети", и не из нужды, а из жадности). (15)
Еще раз простите меня за это письмо. Жалобы, дрязги - какая гадость! И эту-то гадость я Вам посылаю вместо письма! Не сердитесь. Или лучше так: сперва выбраньте меня, а потом скажите: "Ведь и он капельку справедлив".
Здоровы ли Вы? Черкните мне хоть что-нибудь когда-нибудь. Неужто и Вы на меня так сердитесь?
Весь Ваш искренно Ф. Достоевский.
(1) было: прошлого (2) и нетерпению вписано (3) было: того что (4) вместо: истории литературы - было: литер<атуре> (5) стало быть вписано (6) вместо: вместо того - было: вместо них (7) на меня вписано (8) вместо: не статья ... ... напечатана - было: не напечатана ... ... статья (9) и что Вы ... ... в "Заре" вписано (10) далее было: ему (11) вместо: без оговорки и было: а. без малейшего б. без очевидного (12) далее было: Вы знаете (13) вместо: этот способ дать - было: способ этим дать (14) теперь вписано (15) далее было: Но что ?
412. А. Н. МАЙКОВУ
25 февраля (9 марта) 1871. Дрезден
Дрезден
25 фев<раля>/9 марта 1871.
Многоуважаемый Аполлон Николаевич, не удержался и беспокою Вас опять, слишком тяжело оставаться в неизвестности, да и вредно мне: всё ожидая - не знаю, что предпринять. Уведомьте, прошу Вас очень: ожидать ли мне чего-нибудь? Мне приходит на мысль, что, может быть, еще Стелловского нет в Петербурге. Не получая от Вас решительного слова о том, что дело лопнуло, полагаю, что Вы еще питаете надежду. Но надежда иногда ужасно тяжела п прямо вредит интересам; нечего делать, решусь написать в Москву. Но так как это может вконец разорить мой план возвращения весной в Петербург (потому что, забрав теперь, в неурочное время, деньги из "Р<усского> вестника", лишу себя возможности спросить к весне известную сумму) - то подожду еще Вашего ответа на это письмо и тогда только рискну написать в "Р<усский> вестник". И потому, ради бога, ответьте, добрейший Аполлон Николаевич.
Да не сердитесь ли Вы уже на меня? Это может быть: слишком уже надоедаю я Вам. Я просил Вас в последнем письме не стеснять себя моим мнением и действовать в высшей степени по единому Вашему усмотрению. Повторяю теперь то же самое: как бы Вы ни решили это дело - я всем останусь доволен - лишь бы этот негодяй хоть что-нибудь отдал. Слишком сам понимаю, каково с ним иметь дело.
Я не совсем здоров и почти не могу писать. Пересмотрел первые книжки журналов (здесь почти все они есть): не бог знает что. В наших журналах всё еще лучше. А в тех только старая песня - ассоциации, да рабочие, да Лассаль, или искажение русской действительности в разных обзорах. А что хваленый суд? Читаю теперь дело Дмитриевой - оправдали! Кулики! Задолбили по писанному. Нет, видно, всего труднее на свете самим собою стать.
А ведь чуть ли теперь, по заключении мира, не станет еще любопытнее в Европе. Года с три нам будут ужасно льстить и улещать нас. Во Франции же, кажется, начнется междоусобная война городов с поселянами. Бисмарк пронюхал дело и сам пожелал там республики - для порядку. Провалится Франция. Разве спасет себя - выберет короля построже. Что же касается до перемены политического воззрения в французских головах (на что так наивно надеется Данилевский в своей статье), то никогда этого не будет, или очень долго не будет. Не такие головы, чтобы отказаться (1) могли от ненавистного взгляда на Россию. И сами себя погубят. Таких даже и не жалко.
Услышьте же мольбу мою и ответьте мне что-нибудь, чтоб хоть знать. Главное - поспешите ответить. Положения моего не описываю; не стоит.
Ваш искренний Федор Достоевский.
Р. S. Что такое "Беседа"? Получил приглашение сотрудничать. Разумеется, отвечал, что с чрезвычайным удовольствием. Уведомляют, что выслали книжку журнала; но еще не получил. Любопытно очень. Но Ваше мнение?
Кстати, ради бога, не забывайте написать poste
restante. Иначе я совсем не получу письма. Январская книжка "Зари" 5 дней путешествовала по городу и попала к другому лицу, потому что забыли написать
poste restante.
(1) далее было начато: мысли<ть>
413. А. Н. МАЙКОВУ
2 (14) марта 1871. Дрезден
Дрезден
2/14 марта/1871.
Любезнейший и многоуважаемый друг Аполлон Николаевич, прежде всего о нашем нескончаемом деле.
Я решился его окончить, то есть начать иск судом. И труднее иски выигрывались, а мое право по контракту несомненное. Одним словом, вот чего я желаю и на чем порешил безвозвратно: так как иск дело такое, которым я Вас утруждать не смею, да к тому же Вы и не адвокат, то прошу Вас изо всех сил: передоверьте (так как Вы имеете право на то по доверенности от меня) дело какому-нибудь известному адвокату (Спасовичу, Архангельскому или тому подобное) - чего бы ни стоило, и пусть тот тотчас же начнет против Стелловского формальный законный иск в получении денег (причем сумму надо обозначать по расчету листов; если будет ошибка, то суд решит). Впрочем, адвокат знает, как сделать. Главное, сообщите адвокату копию с контракта и попросите его особенно изучить пункты 8-й и 13-й. 13-й - главное, ибо я хочу требовать неустойки. Вот это-то и прошу Вас сообщить адвокату.
Главное, надо констатировать, что Стелловский не хотел уплатить, иначе нельзя будет и искать по 13-му пункту. Но адвокат, вероятно, начнет с того, что потребует с Стелловского формально всей уплаты чистыми деньгами (без векселя). (Это делается, кажется, с помощию полиции - впрочем, не знаю. Адвокат знает.) И если Стелловский откажется, например, в трехдневный срок уплатить, то и начать иск по 13-му пункту, то есть требовать сверх уплаты и неустойку. Если же заплатит, то черт с ним и с 13-м пунктом. Тогда дело кончено.
Итак, вся моя просьба к Вам: 1) (1) немедленно передать и передоверить всё дело адвокату, но только хорошему и чего бы это ни стоило.
2) Сделать это без малейшего промедления и не опасаясь нисколько за мои интересы. (NB. Ведь по закону адвокат получает плату по окончании дела - так, кажется? Так что Вас ничто не остановит.) Но, ради бога, сделайте без малейшего промедления, сейчас по получении этого письма. Не сомневайтесь ни в чем: ведь это мое собственное желание, и если я сгублю мои деньги, то ведь я сам того хочу. И потому, ради бога, передайте адвокату. Если у Вас сохранены еще мои письма к Вам при начале дела, то при передаче адвокату дела - прочтите ему или дайте прочесть некоторые места из этих писем, чтоб он видел мой взгляд.
Наконец, 3) можно еще раз попробовать до адвоката собственными силами. И для того по получении этого письма вот бы как сделать: напишите, дорогой друг, сейчас же самую лаконическую записку Стелловскому (без мнительности и ничего не опасаясь за мои интересы), что я желаю начать иск по закону и потому Вы в последний раз обращаетесь к нему, Стелловскому, приглашая уплатить. При этом в записке назначьте ему (пожалуйста, посуше и неумолимее, формальнее) день, н<а>прим<ер> послезавтра, и чае, в который он может Вас застать дома и принести все деньги. Тут же прибавьте, что дальше этого дня и часу Вы ждать не будете и не хотите и что так я требую.
Будут два случая: или Стелловский не придет к Вам, тогда тотчас же к адвокату и начинать иск. Или Стелловский придет и заплатит. Тогда взять с него деньги или все, или не менее половины; вексель же (если предложит, в случае половины, вексель) не длиннее как на 3 месяца ни за что.
Или Стелловский придет без денег и начнет требовать, тянуть, делать предложения. В таком случае ничего не слушайте. А если попросит отсрочки (н<а>прим<ер>, скажет, что через 2 недели получит и заплатит) - то ничего не слушайте. Самую большую отсрочку дайте ему до завтра, то есть еще на день. И ни часу долее. Ради бога (это главное для иска), не входите с ним при этом в какие бы то либо разговоры и рассуждения по делу.
Наконец, если уж и начнется иск, а Стелловский во время иска, но до суда явится с деньгами, что несомненно; ибо, поверьте, не захочет иска, то тогда сам адвокат будет знать, как решить.
Главное же, не тяните; сделайте буквально так, как я Вас прошу. Ведь деньги мои, ведь я сам желаю так сделать, и если я потеряю их моим способом действий
- то ведь Вам всё равно: я сам хотел. Сделайте же буквально так, как я прошу (и без всяких мнительностей, без предварительных разузнаваний, посещений Стелловского, подсылок к нему, справок и проч.). Ради бога, буквально так, как я прошу. И не теряйте ни одного дня.
Иначе Стелловского Вы до того избалуете разными послаблениями, что дурак он будет, если отдаст. (2)
Ради бога тоже, не справляйтесь у меня и не требуйте от меня разрешений, чтоб не тянуть дела. Сделайте буквально, как я прошу теперь вот и всё.
NB. Сроку не давайте ему в Вашей записке более
2-х дней, ни за что, ни за что! И сейчас к адвокату.
Адвоката же, опять повторяю, возьмите хорошего (отнюдь не господина с густыми бровями, а настоящего адвоката. Знатный адвокат, хоть и пустое мое дело, - но, может быть, возьмется, потому что дело литературное, даст огласку, и потому не откажется.)