Простите и Вы меня, многоуважаемый Николай Николаевич, что не сию минуту отвечаю на письмо Ваше. Все мои заботы не по силам. Вы пишете мне об обещанной в "Зарю" статье, о романе. Я давно уже, с боязнию, ждал Вашего вопроса и - что могу ответить? Теперь, в настоящую минуту, я почти совсем себя придавил. Обязательство в "Русский вестник" было моим долгом, говоря буквально, то есть я остался туда должен значительную сумму. Меня не беспокоили, (1) обращались со мной деликатнейшим и благороднейшим образом. Говоря с полною точностию, повесть (роман, пожалуй), задуманный мною в "Р<усский> вестник", начался еще мною в конце прошлого (69-го) года. Я надеялся окончить (2) его даже к июлю месяцу, хотя бы он разросся свыше (3) 15 листов.
Я вполне был уверен, что поспею в "Зарю". И что же? Весь год я только рвал и переиначивал. Я исписал такие груды бумаги, что потерял даже систему для справок с записанным. Не менее 10 раз я изменял весь план и писал всю первую часть снова. Два-три месяца назад я был в отчаянии. Наконец всё создалось разом и уже не может быть изменено, но будет 30 или 35 листов. Если б было время теперь написать не торопясь (не к срокам), то, может быть, и вышло бы что-нибудь хорошее. Но уж наверно выйдет удлинение одних частей перед другими и растянутость! Написано мною до 10 листов всего, 5 отослано, 5 отсылаю через две недели и затем буду работать каждый день как вол, до тех пор как кончу. Вот мое положение; что же могу я в эту минуту отвечать Вам утвердительно?
Верьте, что всё, что написал я Вам, - честная правда, до последнего слова.
Не мог же я знать вперед, что целый год промучаюсь над планом романа (именно промучаюсь).
Наконец, если б я, чтобы сдержать мое летнее обещание "Заре", бросил роман и принялся за другой в "Зарю", то, согласитесь сами, было ли бы возможно физически писать его? Я не мог бы никак бросить теперешнюю работу, именно потому, что она так болезненно досталась мне. Я к Вам обращаюсь, к Вашему тонкому пониманию участи писателя: решите сами, возможно ли это?
Итак, буду писать, - но будущего не знаю. Одно знаю: вторая половина романа достанется мне неимоверно легче, чем первая. Если кончу (что, впрочем, наверно) летом, то к концу года (4) помещу в "Заре" или повесть, или начало романа (то есть такое начало романа, которое, само по себе, есть отдельный роман). Вы просите заглавие? Не могу дать. Вот в чем дело: повестей задуманных и хорошо записанных у меня есть до шести. Каждая такого свойства, что я с жаром присел бы за нее. Но если б я был свободен, то есть если б не нуждался поминутно в деньгах, то ни одну бы не написал из всех шести, (5) а сел бы прямо за мой будущий роман. Этот будущий роман уже более трех лет как мучит меня, но я за него не сажусь, ибо хочется писать его не на срок, а так, как пишут Толстые, Тургеневы и Гончаровы. Пусть хоть одна вещь у меня свободно и не на срок напишется. Этот роман я считаю моим последним словом в литературной карьере моей. Писать его буду во всяком случае несколько лет. Название его: "Житие великого грешника". Он дробится естественно на целый ряд повестей. Но не знаю, смогу ли начать его в этом году, если даже к июлю кончу в "Р<усский> вестник". Итак, всё во времени. Заглавия теперь дать не могу. Сговоримся же обо всем лично или в конце апреля, или в мае будущего года. (Я был бы и осенью в Петербурге, если б не запоздал с романом, а стало быть, и с деньгами. Теперь же, в декабре, возможности нет перевезти ребенка, а потому и сижу здесь до весны). Чтоб окончить в настоящую минуту, скажу Вам, что редакция во всяком случае может обещать меня (без заглавия), и я, что бы ни случилось, слово сдержу. (NB. Хотя, признаюсь, работа дорого достается, начинаются сильные приливы крови к голове; боюсь, не доканать бы себя. Но меня роман в "Р<усский> вестник" измучил за год.)
Вы пишете насчет Писемского и Клюшникова. Но ведь Писемский, во всяком случае, напишет любопытно. Вы говорите, что их имена не привлекут. Сделайте так: напишите, что в будущем году непременно явятся у вас следующие, - и затем выставьте (6) все имена, то есть Толстого, Кохановскую, Писемского, Клюшникова, Чаева, меня и проч. и проч., - и поверьте, что выйдет (7) по крайней мере прилично. Ну какой же журнал может обещать больше этого по беллетристике?
В будущем году направление "Зари" могло бы обратить на себя внимание, вследствие клонящихся к тому политических обстоятельств в Европе. Во всяком случае, все будущие ближайшие (8) годы, как кажется, не обойдутся без начала разрешения Восточно-славянского вопроса. Если б даже и не состоялась подписка на будущий год вполне удовлетворительная, то журналу как "Заря", то есть с таким направлением, - нельзя унывать. Будущность несомненно его возвысит, и даже близкая. Будущность принадлежит этому направлению, (9) а нигилисты исчезнут яко прах. Дело, стало быть, в исполнении задачи.
Вы спрашиваете моего мнения о последних книжках. На лету не скажешь, а если б увидеться, то, кажется, долго и много бы говорил. И как хочется высказать. Для меня "Заря" - вещь родная. Она, почти одна из журналов, стоит за те мнения, которые я ценю теперь выше моей жизни и которым, по убеждению моему, принадлежит будущность. Насчет же теперешнего исполнения, то (исключая Ваших статей, которыми упиваюсь) - оно не совсем, по-моему, удовлетворительно. Но всё это - длинная тема. Вот Вам одна крошечная заметочка: по-моему, нельзя бы помещать (10) в одном номере две такие статьи, как об Америке Огородникова и о "Грамотности и народности" Константинова, - они обратно противуположны по направлению. Огородникову Американец плюнул в глаза, а он пишет: это мне понравилось. Из русского ему нравится, и он с почтением говорит лишь о студенте Я., явившемся в глубь Америки, чтоб узнать на опыте, каково работать американскому работнику (!). (11) И вдруг в том же номере статья Константинова.
Но, впрочем, всё это я напрасно пишу.
Мне не нравится в Ваших статьях лишь то, что Вы их редко помещаете. Ну, возможно ли было манкировать Вам в ноябрьскую книгу, голубчик Николай Николаевич, то есть в самую подписную книгу из всех! (Замечу, что в ноябрьской книге, так или этак, но все статьи чрезвычайно занимательны. Если б к тому же и Ваша - то вышло бы вдвое занимательнее.)
К статье о Карамзине (Вашей) я пристрастен, ибо такова сочти была и моя юность и я возрос на Карамзине. Я ее с чувством читал. Но мне понравился и тон. Мне кажется, Вы в первый раз так резко (12) высказываете то, о чем все молчали. Резкость-то мне и нравится. Именно смелости, именно усиленного самоуважения надо больше. (13) Нисколько не удивляюсь, что эта статья Вам доставила даже врагов.
"Король Лир" Тургенева мне совсем не понравился. Напыщенная и пустая вещь. Тон низок. О, выписавшиеся помещики! Ей-богу, не из зависти говорю.
Вы говорите, что интересная для Вас минута пришла. Но теперь именно такое время настает, что чем дальше, тем интереснее для нашего направления.
Все-то меня не то что забыли, а вроде того, что забросили. Здоров ли А<поллон> Николаев<ич> Майков? (14)
Здесь очень много столпилось русских. На этой неделе все собрались (собственной инициативой) и послали адресс канцлеру по поводу 19 октября. Адресс написал им я.
До свидания, многоуважаемый Николай Николаевич, не забывайте меня и верьте моим искренним чувствам к Вам. Неужели мы скоро свидимся? Как хочется в Россию. Анна Григорьевна больна по России. До свидания, дорогой Николай Николаевич.
Ваш Федор Достоевский.
Р. S. Анна Григорьевна Вам кланяется.
(1) было начато: о<беспоили> (2) было: вполне окончить (3) было: даже свыше (4) далее было: наверно ? (5) вместо: всех шести - было: них (6) было: выпиши<те> (7) далее было: если не очень красноречиво ? (8) ближайшие вписано (9) Будущность ... ... направлению вписано. К этому тексту примеч. Достоевского: "Этого только Ваш прозорливый Тургенев не видит. Не соглашусь с Вами в его прозорливости". (10) вместо: помещать было начато: ст<авить> (11) далее было начато: Од<ин>?> (12) вместо: так резко - было начато: ре<зко> (13) далее было: Эта (14) далее было начато: Если ув<идите>
402. A. H. МАЙКОВУ
15 (27) декабря 1870. Дрезден
Дрезден
15/27 декабря/1870.
Давно не писали мы друг другу, дорогой и любезнейший Аполлон Николаевич. Не знаю, не сердитесь ли Вы за что-нибудь на меня? Кажется, за что бы? Вернее же всего, что виновато долгое мое отсутствие. Между тем (так как скоро наступит время, что и я расплюнусь с заграницей и возвращусь домой) вспоминается и мечтается сильно о прежних друзьях и товарищах. Как-то встретимся, что-то перескажем друг другу и какими друг другу покажемся? Одним словом, предчувствую наступление нового периода жизни и волнуюсь. Анна Григорьевна даже больна тоской по родине. Но увы, никаким образом не смог устроить возвращения осенью. Приеду к 1-му мая 1871, и что бы там ни было! Разумеется, не без надежд устроить дела, хоть наполовину. Но всё это еще в будущем. Одно несомненно - что срока возвращения не переменю.
Живу я теперь ужасно. Если б не работа денная и нощная, то очумел бы с тоски. Здоровье по-прежнему. Одно мучает: прихварывает Анна Григорьевна. Дочка здорова и весела. Работу навалил на себя почти сверх сил. Задумав огромный роман (с направлением - дикое для меня дело), полагал сначала, что слажу легко. И что же? Переменил чуть не десять редакций и увидал, что тема oblige, a поэтому ужасно стал к роману моему мнителен. Еле-еле окончил первую часть (большую, в 10 листов, а всех частей 4) и отослал. Думаю, что сильно неказиста и неэффектна. С первой части даже и угадать нельзя будет читателю, куда я клоню и во что обратится действие. В "Р<усском> вестнике" отозвались благосклонно. Название романа "Бесы" (всё те же "бесы", о которых писал Вам как-то) с эпиграфом из Евангелия. Хочу высказаться вполне открыто и не заигрывая с молодым поколением. А впрочем, в письме ничего не расскажешь.
Жаль, что я не сдержал слова в "Зарю". Если поступят со мною гуманно и не обругают подлецом, то заслужу "Заре" в свое время. Невозможно рассчитать всё по нитке вперед. Знал (1) ли я, что в целый год и
10-ти листов не напишу? Оторваться от "Русского вестника" до срока не могу. Да и, начав одно, нельзя перейти к другому.
Аполлон Николаевич, я к Вам с величайшею просьбою, но не подумайте, что из-за нужды только стал писать к Вам. Просьба моя огромная; не имею никого, кому бы мог довериться в этом деле. (2) А оно так для меня важно, что в нем, при известном обороте, может заключаться в близком будущем или беда для меня, или разрешение большей части моих затруднений.
Стелловский объявил об издании моих сочинений и "Преступления и наказания". Объявление прочел в "Голосе" (кажется, от 11-го декабря). Не сказано, какое это издание, старое или новое и в формате ли его Собрания сочинений русских авторов (то есть в 2 столбца и в 8-ю долю). Но, вероятно, старое и, вероятно, в 8-ю долю. Иначе он, в силу контракта, заплатил бы мне 3000 руб. неустойки, и потому не станет он делать нового. Но важно для меня то, что издано им "Преступление и наказание", за которое он должен мне немедленно заплатить, в силу контракта, и под страхом неустойки в 3000 руб. Уплата, по пункту контракта, определена таким образом: он должен заплатить за каждый лист "Преступления и наказания" (напечатанного не иначе как в его формате Сочинений р<усских> авторов, то есть 8-я доля и в 2 столбца) ровно столько, во сколько. обошелся каждый лист напечатанного им в 1866-м году (в его формате) издания моих сочинений. Проверить поэтому слишком легко: стоит сосчитать число листов прежнего издания (в его формате, за исключением "Преступления и наказания", которое только теперь появилось) и разделить 3000 руб. (цену, которую я тогда с него получил) (3) на это число листов. Таким образом определится плата за лист. Затем, помножив эту плату на число листов "Преступления и наказания" (в его формате), получим всю сумму, (4) которую мне приходится получить теперь с него. Сумма эта будет, кажется, около 900 руб. Помнится, я Вам писал об этом когда-то, да и Стелловский, кажется, так Вам говорил.
Повторяю: Стелловский не имеет никакой причины и никакой возможности отказаться от немедленной уплаты по первому востребованию. Иначе платит мне неустойку в 3000 руб. А потому никак не посмеет отказаться.
Теперь:
просьба моя к Вам в том: не согласитесь ли Вы (ради Христа) потребовать с него уплату и получить сумму? Если согласитесь, то дело, по формальному порядку, должно произойти таким образом: получив Ваше согласие, я немедленно высылаю Вам отсюда бесспорную и совершенно законную доверенность на получение этих денег, по пункту контракта. Доверенность. будет засвидетельствована в нашем здешнем посольстве (я знаю, что такого роду доверенности совершенно законны и бесспорны). При этом высылаю Вам подлинную копию с контракта моего с Стелловским в 1865 году; и наконец, мое письмо отсюда к Стелловскому (незапечатанное).
Письмо это будет следующего содержания.
М. Г. Вы объявили о Вашем издании моего романа "Преступление и наказание", (5) о чем я известился из объявлении Ваших в газетах. По такому-то пункту контракта, совершенного нами обоюдно (там-то и там-то), Вы должны немедленно уплатить мне (6) причитающуюся мне плату. А по такому-то пункту контракта, в случае неуплаты, подвергаетесь законной неустойке в мою пользу в 3000 руб. Находясь в (7) настоящее время в Дрездене, я выслал д<ействительному> с<татскому> с<оветнику> Ап<оллону> Н<иколаеви>чу Майкову законную и бесспорную доверенность на получение следуемых мне от Вас денег за напечатанный роман, засвидетельствованную, по закону, русским посольством. Сверх того выслал ему же подлинную копию с контракта, совершенного нами обоюдно в 1865 году. Вследствие чего и прошу Вас, немедленно по получении письма сего, произвести Ап<оллону> Николаевичу Майкову сию уплату в конторе частного маклера Барулина, в которой совершен нами обоюдно вышеупомянутый контракт. По предъявлении Вам в сей конторе Ап<оллоном> Никол<аевиче>м доверенности и по уплате денег прошу Вас на подлинном и на копии контракта расписаться в уплате денег и получить на подлинном и на копии с контракта расписку с Ап<оллона> Николаевича в получении им сих денег. Затем уплата и получение имеет быть засвидетельствована частным маклером Барулиным. Всё это по примеру и образу того, как получена была мною в 1865 году Ваша уплата 3000 руб. за издание моих сочинений. (8) Расчет же суммы, следуемой мне в уплату за напечатанный Вами роман мой "Преступление и наказание", доверяю сделать Ап<оллону> Ник<олаеви>чу Майкову, по соглашению с Вами и в силу такого-то пункта контракта. (9)
Вот смысл письма; напишу же я его более юридически.
Теперь:
по получении от меня доверенности, копии и письма Вам осталось бы (10) только следующее: написать Стелловскому четыре строки и послать их ему вместе с письмом моим к нему. Вы его просто уведомите, что, имея от меня доверенность мою, как усмотрит он из прилагаемого моего письма к нему, Вы просите его назначить Вам, по возможности немедленно: когда угодно ему будет произвести Вам уплату в том виде, как усмотрит он из прилагаемого мною к нему письма?
Вот и всё. Вся моя просьба к Вам! Угодно ли Вам бесконечно одолжить меня, Аполлон Николаевич? Это последнее одолжение, о котором прошу Вас. Более уже не буду беспокоить моими просьбами. (11)
Выслушайте теперь, Аполлон Николаевич, почему это всё для меня так важно.
Само собою разумеется, что важно для меня и самое получение, в настоящую минуту, всей этой значительной для меня суммы. Тем более, что ни под каким видом Стелловский не может отказаться от уплаты, ибо знает, что заплатит неустойку в 3000, по совершенно точному и ясному пункту контракта. Я потому и прошу Вас так настоятельно и убедительно, что никакой задержки и никаких, чуть-чуть лишь значительных хлопот не предвижу; ибо он никаким образом не посмеет отказаться, зная, чему подвергается.
Но, кроме получения денег, для меня важно и будущее. А во всем этом деле очень и очень может заключаться нечто, (12) могущее повлиять на мое будущее. Именно: Стелловский шельма. Скупив в 1865 году векселя мои (за брата) Демису и мой вексель Гаврилову, он принудил меня тогда сделать с ним этот позорный контракт продажи моих сочинений требованием немедленной уплаты или тюрьмы. Так точно может он поступить и теперь по моем возвращении. Скупив с выгодою, то есть за бесценок, некоторые мои векселя, он может опять лет на семь сделаться собственником моих бывших и будущих сочинений, принудив меня, по возвращении моем, к какому-нибудь контракту, подобному контракту 1865 года. Я даже имею основание это предполагать; раз уже ему удалось, почему же ему в другой не попробовать? Теперь рассудите: если бы он, под каким бы то ни было предлогом, не заплатил Вам теперь этих денег за "Преступление и наказание" (хотя бы, например, объявил Вам, что у него на меня вексель, что будет совершенно незаконно, ибо вексель векселем, а уплату он все-таки произведи), - то я, в будущем, имею против него щит, а именно - требование 3000 руб. неустойки, потому что он, по смыслу контракта, ни под каким видом не имеет права уклониться от законного требования уплаты в ту же минуту, как ее потребуют.
И потому просил бы Вас очень:
Если он от уплаты уклонится, замедлит ответом или предъявит Вам какую-нибудь причину, то чудесно было бы, если б при этом находился еще кто-нибудь свидетелем. Всего лучше и удобнее, по-моему, поступить бы так:
Когда Вы, в первый раз, пошлете ему записку Вашу при моем к нему письме, то прибавьте в записке, что ждете ответа по возможности не далее как в трехдневный срок. Если он Вам ничего не ответит или ответит (что бы там ни было, это всё равно), но не письменно, а лично, то вот тут бы не худо свидетеля. Для этого сделать так: если он уклонится от ответа в трехдневный срок, то послать к нему еще четыре строчки, но не по почте, а с кем-нибудь (можно бы даже взять какого-нибудь ходатая по делам, если будет стоить недорого; я заплачу) и добиться от него ответа (какого бы там ни было), только ответа при свидетеле. Таким образом я буду иметь факт и свидетелей факта, что Стелловский по предъявленному от моего имени законному требованию с него, в силу контракта, денег
- их не заплатил. С меня довольно. Он заплатит мне тогда непременно 3000.
Итак, я прошу Вас, многоуважаемый друг мой, всего только добиться от него какого-нибудь ответа и чтоб об ответе этом знало и еще какое-нибудь третье лицо, то есть Ваш посланный. Вот и всё. Хлопотать же о непременном получении денег в случае, если б он стал вилять и отлынивать, - совершенно не надо. С меня довольно будет того, что он, под каким бы там ни было предлогом, не заплатил.
Но повторяю еще раз: предположение, что он не заплатит Вам по первому Вашему требованию и станет вилять, - почти невозможно. Он слишком тертый калач и знает, чему он подвергается. Знает тоже, что я его не пощажу и неустойку с него возьму. И потому не посмеет он Вам не уплатить и не ответить тотчас же на Ваше письмо. А так <как> Вы, кроме доверенности от меня, будете иметь в руках еще подлинную копию с нашего контракта 1865 и дело будет происходить в конторе маклера, то он уже никак не посмеет заподозрить неправильность выданной Вам мною доверенности или что-нибудь в этом роде. Дело будет вестись слишком серьезно, ясно и на открытую. И опять повторяю: если он не захочет уплатить, то добиваться уплаты не надо. Я Вас не посмею обременить такою просьбой. Всего только послать ему четыре строки с извещением и получить ответ.
NB.) (13) Уплата в конторе Барулина (где-то на Невском) делается лишь для его полнейшего удостоверения. Но если он захочет (14) отдать Вам деньги просто под расписку Вашу, без Барулина, - то тем лучше еще; меньше хлопот.