Ее высокоблагородию
Анне Григорьевне Достоевской По Перерытице, дом бывший Гриббе Со вложением восьмисот рублей
кредитными билетами.
755. С. А. ЮРЬЕВУ
11 июля 1878. Старая Русса
Старая Русса, 14 июля/78.
М<илостивый> г<осударь> Сергей Андреевич!
Я получил Ваше письмо третьего дня, 9 июля. Я узнал Вас и стал Вас уважать с того времени, когда начала издаваться редактированная Вами "Беседа". С тех пор я слышал от некоторых, что и Вы отзывались обо мне с симпатией. Я очень бы рад был с Вами познакомиться лично. В письме Вашем прочел выражение, что я сохранил о Вас мое мнение, "несмотря на то, что мы с Вами так давно уже не виделись". Но разве мы с Вами когда-нибудь виделись и были лично знакомы? Вы не поверите, как часто подобные напоминания тяжело на меня действуют. Дело в том, что у меня уже двадцать пять лет падучая болезнь, приобретенная в Сибири. Эта болезнь отняла у меня мало-помалу память на лица и на события до такой степени, что я (буквально) забыл даже все сюжеты и подробности моих романов, и так как иные не перепечатывал с тех пор, как они напечатаны, то они остаются мне буквально неизвестны. И потому не рассердитесь, что я забыл те обстоятельства и то время, когда мы были знакомы и когда встречались с Вами. Со мной это часто бывает и относительно других лиц. Если будете столь любезны, напомните мне, хотя бы когда при случае, о времени и обстоятельствах нашего прежнего знакомства.
Насчет моего романа вот Вам вся полная истина в ответ на Ваше лестное приглашение:
Роман я начал и пишу, но он далеко не докончен, он только что начат. И всегда у меня так было: я начинаю длинный роман (NB. Форма моих романов 40-45 листов) с середины лета и довожу его почти до половины к новому году, когда обыкновенно является в том или другом журнале, с января, первая часть. Затем печатаю роман с некоторыми перерывами в том журнале, весь год до декабря включительно, и всегда кончаю в том году, в котором началось печатание. До сих пор еще не было примера перенесения романа в другой год издания.
Когда я после долгого сотрудничества в "Русском вестнике" напечатал мой роман "Подросток" у Некрасова, по предложению последнего, хотя ждал этого романа "Р<усский> вестник", - я уведомил M.
H. Каткова, что все-таки считаю себя преимущественно его сотрудником. Вот почему насчет теперешнего романа уже вошел в сношение с Мих<аилом> Никифоровичем и даже взял из их редакции 2000 руб. вперед (как и всегда прежде брал вперед). Тем не менее о романе моем мы с ним окончательно не решили по причинам, которые, по подробностям их, трудно уместить в письме, но которые в сущности их заключаются в обстоятельствах посторонних, до литературной сущности романа не относящихся, но могущих случиться и быть разъясненными лишь в конце сентября или в октябре сего 1878 года.
Таким образом, я и могу дать Вам совершенно точный ответ на Ваше предложение поместить мой роман в "Русской думе" лишь в октябре месяце, если сами Вы к тому времени будете находиться в Москве. Тогда именно объяснится, где я буду печатать мой роман.
Что же касается до "Русской думы", то известия об ее начале я принял с чрезвычайным и искренним сочувствием, помня "Беседу", и всегда буду считать для себя лестным ей по мере сил служить.
Если найдете нужным меня о чем-нибудь уведомить, то я до 25 августа здесь, в Старой Руссе.
<Ф.>
756. M. A. ЯЗЫКОВУ
14 июля 1878. Старая Русса
Старая Русса, 14 июля/78.
Многоуважаемый и добрейший Михаил Александрович,
Я имею до Вас одну чрезвычайную просьбу, за которую заранее прошу у Вас прощения. Вот дело:
Некто Алфимов, в настоящее время служащий помощником акцизного надзирателя 1-го округа 1-го участка Пермской губернии, человек еще довольно молодой (по воспитанию технолог 1-го разряда), имеет крайнюю нужду переменить (не службу, а) место своей службы или перемещением в Петербург, или в одну из ближайших к Петербургу губерний. Я его лично не знаю, но сущность дела в том, что он, в начале прошлой зимы, женился на одной Глафире Михайловне Андреевой. Эта Андреева - одна из дочерей умершего уже несколько лет тому в Петербурге начальника Отделения в "одном департаменте". Имел он многочисленное семейство, получал содержания тысяч
8, но когда умер, всё семейство осталось почти без средств и большею частью живет своим трудом. Глафира Михайловна и почти все ее сестры были подругами детства с моей женой и потом соученицами в гимназии, так что жена моя всегда принимала в них во всех сердечное участие и желала им добра. Наконец, прошлого года эта Глафира Михайловна, девушка с прекрасными качествами и которую я знаю лично, вышла замуж (уже будучи под тридцать лет) за этого Алфимова, акцизного чиновника в Перми, который и увез ее в Пермь. Хоть не знаю лично Алфимова, но думаю, что человек порядочный и честный, потому что иначе не вышла бы за него такая девушка. Теперь она, с месяц тому, приехала из Перми в Петербург и ищет возможности переселиться в Петербург или поблизости Петербурга. И вот я, здесь уже в Руссе, получаю от Алфимова письмо с просьбой, не могу ли я достать места. Нужно Вам заметить, многоуважаемый Михаил Александрович, как характерную черту нашего теперешнего русского быта, что я, с тех пор как стал издавать "Дневник", начал получать со всей России множество писем от совсем незнакомых людей с просьбами заняться их делами, поручениями (удивительными по разнообразию их), но главное, приискать места занятий, службы и даже государственной службы: "Вы, дескать, правдивый, добрый и искренний человек, это видно по всему тому, что Вы сочинили, а потому-де сделайте и для нас доброе дело, доставьте место" и т. д. и т. д. Всего характернее, что они считают меня в связях со всеми, от кого зависит раздавать места. На все эти письма я должен писать отказы, потому что и десятой просьбы не могу выполнить, и всё это принесло мне много тоски. Не понимаю, почему и Алфимов обратился ко мне, то есть почему и он считает меня таким всемогущим. Чтоб не отказывать доброй и симпатичной жене его, я решился рискнуть написать к Вам (о чем их и уведомил, и они теперь ждут ответа). Он просится на должность помощника акцизного надзирателя и очень бы рад был, если б у Вас в Новгородской губернии. Предлагает справиться о его службе у управляющего пермскими акцизными сборами Александра Матвеевича Благовидова и уверен, что тот даст о нем хорошую аттестацию. Прибавлю от себя, что Алфимов, по-видимому, человек отчасти старого пошиба: говоря о начальстве даже мне, в письме своем пишет: "Его Превосходительство г-н Управляющий" и проч. Но из этих скромных людей бывают, думаю так, весьма часто хорошие и добрые чиновники. Вся рекомендация его в моих глазах (и самая главная) есть то, что он муж такой женщины, как Глафира Михайловна.
Если можете что-нибудь сделать, добрейший и многоуважаемый Михаил Александрович, то сделайте, чем очень, очень меня обяжете и жену мою, которая, кланяясь Вам, присоединяет и свои просьбы к моим. - Алфимов прибавляет в своем письме, что если теперь у Вас (он пишет: "У Его Превосходительства Михаила Александровича") нет вакансии, то он бы просил, чтоб, до открытия вакансии, Вы бы зачислили его кандидатом к себе на службу, и тогда уже он поедет один обратно на службу в Пермь, а жену оставит здесь у ее сестер, "так как она по своему болезненному состоянию не может ему сопутствовать в Пермь", в Перми же будет ожидать своей участи, то есть открытия места.
Еще раз: если можете, сделайте что-нибудь, многоуважаемый Михаил Александрович, если же нет, то конечно нечего делать. Но повторяю опять: простите, что Вас беспокою, я слишком понимаю, как тяжелы все эти просьбы, но ведь это всё просьбы бедных людей, а их так много, так много. Да Вам ли не знать, как их много, дорогой и добрейший Вы человек!
Адресс мой: Старая Русса, Федору М<ихайлови>чу Достоевскому.
Крепко жму Вам руку и глубоко кланяюсь.
Ваш слуга Ф. Достоевский.
757. Л. В. ГРИГОРЬЕВУ
21 июля 1878. Старая Русса
Старая Русса. 21 июля/78.
Милостивый государь Леонид Васильевич,
Благодарю Вас за Ваше теплое и радушное письмо от 9 мая. Сейчас отозваться не мог по разным причинам: смерть ребенка, отъезд в Старую Руссу на лето, поездка в Москву, а из Москвы в Оптину пустынь с Владимиром Соловьевым (молодым нашим философом, может быть, слышали), затем, по возвращении в Руссу, неделя болезни и проч. и проч. - Я очень рад за Вас (как за человека вообще), что Вы, человек 60-х годов, не только не считаете себя поконченным и законченным, но прямо чувствуете себя в силах и сознаете в себе силы и права принадлежать ко всему текущему, живому и насущному, бьющемуся продолжающейся жизнью. Ведь и я, например, точь-в-точь так же, хотя по симпатиям я вовсе не 60-х и даже не сороковых годов. Скорее теперешние года мне более нравятся по чему-то уже въявь совершающемуся, вместо прежнего гадательного и идеального. В самом деле, трудно кому-нибудь более, чем русский человек впадать в ошибки. Протекло время с освобождения крестьян - и что же: безобразие волостных управлений и нравов, водка безбрежная, начинающийся пауперизм и кулачество, то есть европейское пролетарство и буржуазия, и проч. и проч. Кажется ведь так? и что ж: остановитесь только на этом, поразитесь этим слишком через меру - и Вы немедленно впадаете в ошибку, потому что просмотрели главное. Не будь этих 2-х лет войны - и не догадался бы никогда о том, что, при всем несомненном дурном в народе за эти годы, к нему привилось сверх того политическое сознание, точное понимание смысла и назначения России (если не вполне точное, то всё больше и больше точнеющее), одним словом, привилась и развилась высшая идея. А ведь были бы только высшие идеи, или начало высших идей, то прочее всё приложится, всё может перегореть и исправиться к лучшему. И вот этот факт народного сознания наши либералы (60-x годов хотят изо всей силы похоронить и - соединяются в таком случае с гонителями народа, с презирающими его, с теми, которые до сих пор наклонны считать его за податную единицу и только.
Точь-в-точь и с нашей интеллигентной молодежью. Поверьте безобразным фактам и скажете, как Кетчер в Москве, что молодежь гниет. Ничуть не бывало, она ищет правды, с смелостью русского сердца и ума, и лишь руководителей потеряли. Но этот вопрос наш насущный, об этом еще будет время говорить. А фактами я не смущаюсь, у меня свои наблюдения.
Может быть, Вы тоскуете в Анапе, но, по-моему, самое лучшее для дела это то, что порядочные и заключающие в себе жизнь люди не кучатся у нас по центрам, как, например, во Франции всё скучилось в Париже. Пусть сами набираются, разбиваясь по России, многообразного русского духа и к тому же исполняют собою долг пропагаторства. Этим ведь Россия живет.
Я до октября здесь, в Руссе. Отдыхаю и пишу пока роман и дальше еще не знаю, чем займусь зимой. В октябре определю.
Книги мои, имеющиеся в продаже, суть:
"Бесы" - 3 р. 50 к., "Идиот" - 3 р. 50 к., "Преступление и наказание" - 3 р. 50 к. и "Подросток"
- 3 р. 50 к. "Зап<иски> из М<ертвого> д<ома>" 2 р. Всё вместе, стало быть, 16 р. Но я уступаю моим подписчикам 10 процентов. Значит, всё будет стоить 14 р. 40 к. Да сверх того пересылку беру на свой счет.
С искренним чувством уважения жму Вам руку и пребываю Вашим покорным слугою
Ф. Достоевский.
Старая Русса, Ф. М<ихайлови>чу Достоевскому
758. П. А. ИСАЕВУ
22 августа 1878. Старая Русса
Старая Русса. 22 августа/78.
Любезнейший Павел Александрович,
5 недель тому назад г-н Александр Александрович Рудин, по доброте своей ко мне, взялся тебе передать (и передал) 30 р. для оплаты экз<емпляров> "Дневн<ика>" и отвоза этих экземпляров в склад, и для взноса процентов по одному свидетельству на вещи, причем Анна Григорьевна убедительно просила тебя прислать в заказном письме сюда, в Старую Руссу, к нам и это свидетельство по оплате процентов, и прежние 2 свидетельства по заложенным билетам внутреннего займа, у тебя еще прежде находившиеся. На всё это, и на извозчика, и на пересылку у тебя из 30 руб. должны были оставаться деньги. И, однако же, ни слуху от тебя ни духу, и мы в беспокойстве. 2 недели тому назад Анна Григорьевна тебе писала, но ты не ответил. Вообще услуга была не велика, но ты рассудил уклониться. Мог бы сообразить, однако, что я немало для тебя услуг делал. Мог бы тоже сообразить, что ведь я впредь и себя могу считать уже избавленным навеки от всяких услуг после такого с твоей стороны поведения.
Прошу и требую теперь, непременно, чтобы ты передал Александру Александровичу, из рук в руки, все три находящиеся у тебя свидетельства как на заложенные вещи, так и на билеты внутрен<него> займа. Если же не заблагорассудишь, то я так не кончу, и поверьте, Павел Александрович, что для Вас будет весьма невыгодно, если я изберу известную мне дорогу для получения удовлетворения.
Надеюсь потому твердо, что ты исполнишь наконец поручение.