К величайшему моему горю, я не могу читать на Вашем вечере. Именно и главное потому, что это так скоро. Если бы в декабре, я бы непременно был к Вашим услугам, тем более, что сам вменяю себе всегда в обязанность не отказывать в участии моем для такой хорошей цели. Если в следующий раз я Вам когда-нибудь понадоблюсь, то употреблю все усилия, чтоб услужить Вам. А теперь я сам завален работой буквально свыше сил моих и прежде, чем не разделаюсь с ней, не в состоянии помышлять ни о чем другом. - Вместе с искренним сожалением моим примите уверение в самых искренних чувствах моего к Вам глубочайшего почтения и уважения.
Ваш покорнейший слуга
Ф. Достоевский.
903. В. П. ГАЕВСКОМУ
29 октября 1880. Петербург
29 октября/80.
Многоуважаемый Виктор Павлович,
Спешу как можно скорее исправить вчерашнюю большую мою ошибку.
Я вчера Вам твердо и положительно обещал мое участие в будущем чтении для Литературного фонда, так что уже назначено было и число (16-е). И, однако же, по уходе Вашем, я сообразил дело и вижу, что никак не мог бы ничего обещать с такою определенностью, выпустив из виду, что, весьма может быть, буду принужден, по некоторым обстоятельствам, проехаться в ноябре в Москву для завершения некоторых собственных дел. Есть кроме того и другие, для меня лично весьма серьезные соображения, по которым я в ноябре буду не в состоянии располагать собою. А посему, ввиду того, что Вы, многоуважаемый Виктор Павлович, могли бы на основании моего твердого обещания, вчера Вам мною данного, предпринять некоторые шаги и распоряжения (то есть у попечителя, о зале, об отсрочке Вашего вечера до 16-го числа и проч.), ввиду всего этого и спешу написать Вам это повинное письмо и просить Вас, чтоб Вы уже более не стесняли Ваших действий мною и устроили Ваш вечер так, как если б на меня вовсе и не рассчитывали. Это вовсе не значит, чтоб я вполне отказывался: всё зависит от обстоятельств; я только слишком твердой определенности боюсь. Насчет же того, что Вам заранее нужно знать (для попечителя, для афишки) о моем участии, - в данную минуту, к моему великому горю, ничего сказать Вам не могу. По крайней мере, Вы теперь уже можете не стесняться 16-м числом и назначить Ваш вечер гораздо раньше, так как, кажется, того и хотели. Да к тому же утешает меня и то, что чтецов у Вас и без меня слишком довольно, да еще превосходных. Во всяком случае жажду полного Вашего ко мне снисхождения. Не вмените в грех, не сочтите за лень и отлынивание. Поступаю так единственно из мнительности, боясь быть вынужденным отказаться накануне, да еще сам связав Вас 16-м числом и прочими условиями, вчера высказанными. В один же день (со вчерашнего числа) думаю, Вы не могли и не успели еще предпринять что-нибудь на основании вчерашних условий, уже Вас связавших. Примите уверение в моей совершенной преданности и готовности услужить Вам в случае возможных для меня обстоятельств, то есть относительно только вечера. Служить же Вам готов во всем остальном уже при всяких обстоятельствах с совершенною ревностью.
Ваш весь Ф. Достоевский,
904. П. И. ВЕЙНБЕРГУ
2 ноября 1880. Петербург
Ноября 2/80 г.
Глубокоуважаемый Петр Исаевич,
На прошлой неделе я отказался читать на 5-ти вечерах (г-же Шуйской, попечительнице какого-то заведения для учительниц, г-же Рехневской (Мей), попечительнице какого-то приюта для учительниц, Патриотическому обществу, в пользу Ларинской гимназии и, наконец, в пользу Литературного фонда на
3-м вечере, предпринимаемом В. П. Гаевским ). Согласитесь теперь сами, Петр Исаевич, как могу я читать для женских курсов, отказав всем прежним именно под тем предлогом, что в ноябре я слишком занят? Что они скажут про меня? Ведь относительно их мое согласие читать для женских курсов будет (1) подлостью. Я буквально поставлен в невозможность согласиться. К тому же всем как раз понадобилось в ноябре, и еще в 1-й половине ноября! Если придать к этим 6 чтениям два бывших чтения для Литературного фонда, то вышло бы, что я явлюсь перед публикой 8 раз в один месяц! Согласитесь, что это невозможно, скажут - это самолюбие уверенное в себе черезчур уже слишком. В прошлую зиму все эти чтения растянулись на всю зиму, а тут вдруг все в ноябре. - Кстати, одному Гаевскому я хоть и отказал, но не совершенно, а условно, а в случае необходимости, может быть, и явлюсь читать у него. Заметьте еще, что это 3-е чтение для Лит<ературного> фонда назначено как раз 16-го ноября и непременно состоится. Как же Ваше-то будет тоже 16-го, если только Гаевский не изменит дня? - А что же наша мысль о ряде чтений из всей русской литературы? Оставлять ее не надо, и вот тут-то бы и можно было назначить одно из чтений в пользу женских курсов, даже хотя бы первое чтение? Тут я бы не отказался, хотя бы и в ноябре, ибо всегда мог бы отговориться, что это дело особенное. И тем более сподручно, что читать не свое, а свое я всё уже отбарабанил еще в прошлую зиму, и мне отвратительно перечитывать мое старье. Я стою за мысль о ряде чтений, но у нас, кажется, ничего не может устроиться. Прибавлю еще, что я, в настоящую минуту, не завален, а задавлен работой.
Искренно уважающий и всегда преданный Вам
Федор Достоевский.
Кузнечный переулок, дом № 5, кв. 10.
(1) было: сочтется ими
905. П. Е. ГУСЕВОЙ
3 ноября 1880. Петербург
С. Петербург. ноября 3/80 г.
С.-Петербург Кузнечный переулок, дом № 5, квартира № 10 (близ Владимирской церкви) Ф. М-чу Достоевскому.
Глубокоуважаемая и дорогая Полагая Егоровна,
Простите, что ограничусь лишь несколькими словами: страшно занят, ждут корректуры, переписка последних листов "Карамазовых" и беспрерывно надоедающие посетители. Рукопись Вашу, "Мачеха", из "Огонька" взял и отправил в "Русь". Написал и Ивану Сергеевичу всё, как Вы желали, и прибавил еще о том, что он должен знать Вас по чешским стихотворениям, о которых Вы мне написали. Что же до тетради Ваших стихов, бывших в "Огоньке", то она давно сожжена редакцией: таково у них правило со всеми стихотворениями, которые у них залежатся. Прибавлю от себя, дорогая Пелагея Егоровна, что, кажется, ничего Вы не могли сделать непрактичнее, как эта пересылка Вашей "Мачехи" в "Русь"! Еженедельная газета, выходящая по 2 печатных листа в неделю, разве может начать печатание романа в 12 печатных листов? Это чтобы через полгода окончить? Да если б был прислан уже патентованный чей-нибудь шедевр, так и тогда я, например, если б был редактором такой газеты, не напечатал, а разве выдал бы публике в приложениях. Само собою, я этого не написал Аксакову. Как он решит, так теперь и будет. Сообщил ему Ваш адресс. Вы бы лучше присели и написали что-нибудь хорошенькое в 1 лист печатный, да и послали бы поскорее в "Русь". Это было бы лучше, я об Вас написал Аксакову, как об хорошем человеке.
Простите же, что пишу лишь два слова. Я Вам предан и об Вас вспоминаю сердечно, в этом будьте всегда уверены. До свидания, милая Пелагея Егоровна, жму крепко Вашу ручку.
Ваш весь Ф. Достоевский.
906. И. С. АКСАКОВУ
4 ноября 1880. Петербург
Кузнечный переулок, дом № 5, кварт. № 10. Ф. М.-у Достоевскому.
С.-Петербург Ноября 4/80
Глубокоуважаемый и дорогой Иван Сергеевич,
Третьего дня я отправил в редакцию "Руси" одну рукопись, повести или романа, под названием "Мачеха". Это вот что такое: одна, давно уже пишущая барыня, сама очень хороший, кажется, человек, Пелагея Егоровна Гусева, лет 6 тому назад познакомилась со мною на водах в Эмсе и теперь прибегла к моему посредничеству по поводу своего романа. Живет она в Рязани, очень бедно. "Мачеха" была в "Русском вестнике", была в "Огоньке". Везде отказали. И вот Пелагея Егоровна, прочтя в газетах Ваше объявление, поручила мне взять из редакции издания "Огонек" ее рукопись и переслать Вам в "Русь", что я и сделал. "Мачеху" я не читал; понятия о ее достоинствах не имею и лишь по настоятельной просьбе автора совершил факт передачи. Как рассудите, так и будет, а я тут, конечно, ни при чем: ничего не рекомендую, ничего не навязываю. Г-жа Гусева прибавляет, что, может быть, отчасти Вам известна переводами некоторых чешских стихотворений, которые Вы когда-то поместили в каком-то издании, "Братская помощь", кажется. Впрочем, она сама забыла название. Подписана "Мачеха" псевдонимом А. Шумова. Этот псевдоним она согласна уничтожить, с тем чтоб поставить настоящую фамилью: П. Гусева. Адресс г-жи Гусевой: Рязань, Введенская улица, дом священника Успенского.
Исполнив поручение, скажу два слова о себе. Я Вам, дорогой Иван Сергеевич, до сих пор на Ваше прекрасное письмо (месяца 2 или более назад) еще не ответил. Но как был в каторжной работе тогда, так состою и теперь. Всё кончаю мой роман и не могу кончить. Но на днях, кажется, кончу совсем, и тогда я, относительно говоря, свободен. Ваше объявление о "Руси" превосходное, здесь же нашлись люди (и представьте, во многом нашего образа мыслей), которые находят, что объявление Ваше заносчиво, туманно и нагло. Пусть брешут. Во многих случаях первыми врагами бывают свои же. Мне только мерещится, что "Русь" сделала один только промах, именно, что начнется с 15-го ноября, а не прямо с 1-го января будущего года. Публике естественно покажется, что номера в нынешнем году выпускаются, так сказать, как бы пробными, чтоб рекомендовать издание, Но "Русь" и ее направление, по-моему, столь должны быть известны всем, равно как и ее редактор, чтоб пробности никакой бы и не надо. Без пробности было бы важнее, тверже, самоувереннее в хорошем смысле слова. Общество в этом смысле глуповато; оно смотрит на такие пробные номера всегда как бы еще не на настоящие. Впрочем, это мое только мнение, и я очень, может быть, ошибаюсь. Убежден, однако, только в том, что Вам необходимо теперь, так сказать, усиленно поразить и завлечь внимание первыми номерами, чтоб доказать, что они настоящие. Если б с
1-го января, то никакой такой усиленности и не надо бы было, потому что сделалось бы само собою. Опять-таки я, может быть, очень вру.
Ваш тезис мне о тоне распространения в обществе святых вещей, то есть без исступления и ругательств, не выходит у меня из головы. Ругательств, разумеется, не надо, но возможно ли быть не самим собою, не искренним? Каков я есмь, таким меня и принимайте, вот бы как я смотрел на читателей. Заволакиваться в облака величия (тон Гоголя, например, в "Переписке с друзьями") - есть неискренность, а неискренность даже самый неопытный читатель узнает чутьем. Это первое, что выдает. Ну как отказаться от полемики и иногда горячей? Вам дружески признаюсь, что, предпринимая с будущего года "Дневник" (на днях пускаю объявление), часто и многократно на коленях молился уже богу, чтоб дал мне сердце чистое, слово чистое, безгрешное, нераздражительное, независтливое. Смеясь уже, скажу: решаю иногда совсем не читать ни нападок, ни возражений в журналах. Кстати, Кошелева статью в "Р<усской> мысли" до сих пор не читал. И не хочу. Известно, что свои-то первыми и нападают на своих же. Разве у нас может быть иначе? Но вот и вся бумага, а сколько хотел было Вам написать. Но напишу. До свидания, обнимаю Вас горячо. Дай Вам бог.
Ваш весь Федор Достоевский.
(1) далее было: есть
907. H. A. ЛЮБИМОВУ
8 ноября 1880. Петербург
Ноября 8/80 г.
Милостивый государь
глубокоуважаемый Николай Алексеевич,
Вместе с сим отсылаю в редакцию "Р<усского> вестника" заключительный "Эпилог" "Карамазовых", которым и покончен роман. Всего 31 полулисток почтовой бумаги и, кажется, не более чем 1 3/4 листа "Р<усского> вестника".
Я убедительно и особенно прошу выслать мне корректуру в 2-х экземплярах (а не в одном). Второй экземпляр мне совершенно здесь необходим для предстоящих публичных чтений в конце ноября (после
20-го). Я всё свое перечитал, а тут новое. Прочту последнюю главу: похороны Илюшечки и речь Алеши мальчикам. По опыту знаю, что такие места в чтениях производят некоторое впечатление.
Ну вот и кончен роман! Работал его три года, печатал два знаменательная для меня минута. К Рождеству хочу выпустить отдельное издание. Ужасно спрашивают, и здесь, и книгопродавцы по России; присылают уже деньги.
Мне же с Вами позвольте не прощаться. Ведь я намерен еще 20 лет жить и писать. Не поминайте же лихом.