Глубокоуважаемый и дорогой Иван Сергеевич!
Еще с первого № Вашей "Руси" порывался написать Вам и вот только теперь удовлетворяю желанию моему, то есть уже по прочтении 3 №. Главная причина задержки - мелкие, глупейшие хлопоты, вроде публичных чтений и проч., но которых нельзя обойти, а пуще всего жестокое нездоровье, несмотря на то, что выезжаю; разгулялась моя анфизема, укороченное дыхание, а за ним и ослабление сил. - Но довольно обо мне: урвал минуту и хочу поделиться с Вами моими впечатлениями. Впечатления и хороши, и дурны. Во-первых, Ваши передовые. Да, давно не являлось подобное раздавшемуся вновь голосу. Ваши статьи очень твердо и целокупно (конкретно) написаны. Вы ставите чрезвычайно ясную мысль о земстве и попятную, как дважды два. Так как это отчасти самый корень дела, то Вы, конечно, будете продолжать разъяснять Вашу мысль и в следующих нумерах, при всяком удобном случае. Так и надо. Но не ожидайте - о, не ожидайте, - чтоб Вас поняли. Нынче именно такое время и настроение в умах, что любят сложное, извилистое, проселочное и себе в каждом пункте противоречащее. Аксиома, вроде дважды два - четыре, покажется парадоксом, а извилистое и противоречивое - истиной. Сейчас только прочел в "Новом времени" выписку из "Русской речи", где Градовский учит Вас и читает Вам наставления. "Не архитектуры, дескать, а жизни". Мертвец проповедует жизнь, и поверьте, что мертвеца-то и послушают, а Вас нет. Вы в Ваших письмах ко мне утверждали, что это человек умный, хотя и порченный, а Орест Федорович Миллер передавал мне, что Вы интересуетесь знать его, то есть Градовского, мнение о "Руси". Ну вот Вы теперь знаете его мнение. Вы-де проглядели новую, живую, национальную струю в нашем обществе в последнее 25-ти летие, вызванную реформами. И укорив, что Вы проглядели, поклявшись, что она есть, существует, тут же сейчас спрашивает: "При каких условиях возможен наш собственный нравственный рост, то есть при каких условиях мы будем становиться нравственнее, трудолюбивее, чище, образованнее, крепче характером, рачительнее к пользе общей; при каких условиях эта святая идея отечества будет ближе нашему сердцу и вниманию?" и т. д. и т. д. Ну, да ведь если уж он открыл такой клад, эту новую национальную струю, - то чего же спрашивать и затрудняться решением? Факт совершился, и преклонись. Описывай струю, изучай ее течение, откуда взялась она и ее доблести - вот и разрешение ответа. Иначе ведь, если он не умеет разрешить вопрос, то, значит, и не существует струи, и она ему только так показалась. Но он не разрешает и в конце сваливает дело о создании струи на правительство. Это колоссально хорошо. Повторяю, прочел в выписке. Завтра, вероятно, получу "Русскую речь" и нарочно прочту в оригинале вздор Александра Дмитриевича. Но поверьте, что он будет иметь успех, а Вы нет; "он разрешил, он указал, а Вы только парадоксалист".
Разумеется, Вы писали не для него и не для огромной массы владеющей умами интеллигенции. Те, которые Вас поймут, есть, и их много, а для них надобно, повторяю, чем дальше, тем больше разъяснять Вашу мысль. Власть, закрепощенный народ и горожане и между ними 14 классов. Вот дело Петрово. Освободите народ, и как будто дело Петрово нарушено. Но пояс-то, но зона-то между властью и народом ни за что не отступит и не отдаст свои привилегии править черным народом. Самые лучшие из них скажут: "Мы будем, мы станем лучше, постараемся стать и будем любить народ, но самоуправление дадим ему лишь чиновничье, ибо мы не можем отказаться от нашей прерогативы". Вот на эту-то стену, об которую все стукнулись лбом, Вы и не указываете. Вы выговариваете лишь абсолютную истину, а как она разрешится? Ни намека. Даже нечто обратное, у Вас "Петр (1-й № "Руси") вдвинул нас в Европу и дал нам европейскую цивилизацию". Ведь Вы его почти хвалите именно за европейскую-то цивилизацию, а ведь она-то, ее-то лжеподобие, и сидит между властью и народом в виде рокового пояса из "лучших людей" четырнадцати классов. Мне это неясно. Но довольно. Все-таки Ваша статья есть уже не слово, а дело. О литературном ее достоинстве и не говорю. Удивительно хорошо. Но повторяю: продолжайте разъяснять Вашу мысль особенно на примерах и указаниях. Посеете зерно - вырастет дуб.
Нравятся мне статьи "Опыт фельетона", подписаны буквами (Н. Б., кажется). Есть и еще много хорошего. Но я сказал, что впечатления мои и хорошие, и дурные. Ну, так вот что, по-моему дурно: вот уж три выпуска "Руси", и, кажется мне, персонал Вашего журнала пока слабенек. Кроме Вас кто же? С 1-го же № мелькнула грустная мысль: "Умри, например, Вы, и кто же останется, чтоб проповедывать "русское направление""? Деятелей нет, бессилие, хотя и есть много сочувствующих. А потому дай Вам бог как можно дольше прожить на свете, из глубины сердца говорю. Статейка вроде разговора 3-х лиц в 1-м № и выдержки из одной газеты (не из "Голоса" ли?) хороши, и чрезвычайно метко то, что Вы хотите выставлять на вид абсурды нашей публицистики. Это совершенно необходимо, превосходная мысль и самая практическая.
Но вот в следующих 2-х номерах отчета об абсурдах за неделю - не было. Значит, Вы находите эту мысль не столь практичною и не столь полезною. Кстати, в этой статейке, равно как в разговоре трех лиц - ума и правды много, но мало жала. Поверьте, глубокоуважаемый Иван Сергеевич, что жало еще не есть ругательство. В ругательстве, напротив, оно тупится. Я не к ругательству призываю. Но жало есть лишь остроумие глубокого чувства, а потому его завести непременно надо. - . - Стихов Вашего брата, напечатанных в 1-м номере, я прежде не знал, удивительно хорошо. Статьи Ламанского учены, но вялы. Статей Дм. Самарина тоже еще не читал. Ну, вот вам, на лету, самые первые мои впечатления. Но напишу еще и еще. Если б Вы знали, как я обрадовался "Руси"! Я возлагаю на нее огромные надежды. Но персонал, персонал!
Жду Ваших сотрудников. Не пренебрегайте и еще одним "грубым" советом. Делайте "Русь" разнообразнее, занимательнее, чем дальше, тем больше. А то скажут: умно, но не весело, и читать не станут. - . - Хочу издавать "Дневник", но до этого еще далеко. Подписка началась, но анфизема: езжу, даже хожу, а дыхания мало. В разборе "Карамазовых" благодарю Вас лишь за Вашу редакторскую выноску и за обещание сказать еще нечто. Скажите. Обнимаю Вас крепко, желаю Вам самого светлого успеха, и поверьте, что ни один из Ваших читателей не желает этого пламеннее, чем я.
Ваш весь Ф. Достоевский.
Р. S. Здесь в Петербурге, по моему взгляду, определенного мнения о "Руси" не составилось. 1-й № прочтен был с чрезвычайным любопытством. Розничные экземпляры расхватали. Я знаю пример, что к вечеру разносчики доставали экземпляр за полтора рубля. Но даже сочувствующие "Руси" удерживаются от определенного отзыва. Видна какая-то нерешительность высказаться. И это у всех, даже сочувствующих.
Р. S. NB. Забыл о политике и о внутреннем обозрении. Дельно и ясно, прекрасно составлено, но поболее бы огня, сопоставлений, указаний. Во внутреннем обозрении есть несколько хороших характерных указаний. В политике я бы пустил несколько сарказму.
913. Т. И. ФИЛИППОВУ
4 декабря 1880. Петербург
4 декабря/80.
Дорогой и глубокоуважаемый Тертий Иванович,
Вашими строками Вы меня осчастливили. Меня так теперь все травят в журналах, а "Карамазовых", вероятно, до того примутся повсеместно ругать (за бога), что такие отзывы, как Ваш и другие, приходящие ко мне по почте (почти беспрерывно), и, наконец, симпатии молодежи, в последнее время особенно высказываемые шумно и коллективно, - решительно воскрешают и ободряют дух. - Я теперь несколько болен и обречен доктором пока на сидение, а то бы непременно сам пришел к Вам. Дома же я обыкновенно почти всегда от 3 до 4-х и даже до 5 пополудни. Вечером же с 10 часов, хоть не всегда, но теперь и вечерами дня два-три буду наверно дома. Посещение Ваше сделает мне великую честь и огромное удовольствие.
Ваш весь Ф. Достоевский.
914. И. С. АКСАКОВУ
18 декабря 1880. Петербург
С.-Петербург, 18 декабря/80 г.
Глубокоуважаемый Иван Сергеевич!
Вам, конечно, теперь нет времени на переписку. - С сим вместе посылаю Вам экземпляр моих "Карамазовых". Прилагаю тоже 25 руб. для следующих целей. У Вас, в "Руси", печатается мое объявление о будущем издании "Дневника", за что благодарю; но, не зная, что оно стоит, вот и посылаю, на первый случай, сии 25, с присовокуплением покорнейшей и чрезвычайной просьбы к тому объявлению о "Дневнике", которое печатается в "Руси", присовокупить и объявление о выходе "Карамазовых", печатный текст которого при сем же и прилагаю. Это объявление повторите тоже несколько раз, раза три, и потом велите меня уведомить, в конце концов, сколько еще надо будет приплатить? Тотчас же и вышлю. "Русью" здесь большею частью довольны. Ваши передовые и статьи Н. Б. (не сравнивая их взаимно) чрезвычайно полезные статьи. Именно об этом надо было заговорить, но, заговорив, не оставлять, а разъяснять, развивать и "долбить" неустанно. Головки у всех хоть и умные (положим, что умные), но случись вопрос общий (вот хоть о студентах), и ведь все-то врозь, все-то в темноте стукаются своими умными лбами до шишек. До свидания, глубокоуважаемый Иван Сергеевич. Буде будет когда-нибудь времечко, что-нибудь черкните Вашему наипреданнейшему
Федору Достоевскому.
915. А. Ф. БЛАГОНРАВОВУ
19 декабря 1880. Петербург
Петербург 19 декабря/80 г.
Милостивый государь Александр Федорович,
Благодарю Вас за письмо Ваше. Вы верно заключаете, что причину зла я вижу в безверии, но что отрицающий народность отрицает и веру. Именно у нас это так, ибо у нас вся народность основана на христианстве. Слова: крестьянин, слова: Русь православная - суть коренные наши основы. У нас русский, отрицающий народность (а таких много), есть непременно атеист или равнодушный. Обратно: всякий неверующий и равнодушный решительно не может понять и никогда не поймет ни русского народа, ни русской народности. Самый важный теперь вопрос: как заставить с этим согласиться нашу интеллигенцию? Попробуйте заговорить: или съедят, или сочтут за изменника. Но кому изменника? Им - то есть чему-то носящемуся в воздухе и которому даже имя придумать трудно, потому что они сами не в состоянии придумать, как назвать себя. Или народу изменника? Нет, уж я лучше буду с народом; ибо от него только можно ждать чего-нибудь, а не от интеллигенции русской, народ отрицающей и которая даже не интеллигентна.
Но возрождается и идет новая интеллигенция, та хочет быть с народом. А первый признак неразрывного общения с народом есть уважение и любовь к тому, что народ всею целостью своей любит и уважает более и выше всего, что есть в мире, - то есть своего бога и свою веру.
Эта новогрядущая интеллигенция русская, кажется, именно теперь начинает подымать голову. Именно, кажется, теперь она потребовалась к общему делу, и она это начинает и сама сознавать.
Здесь за то, что я проповедую бога и народность, из всех сил стараются стереть меня с лица земли. За ту главу "Карамазовых" (о галлюсинации), которою Вы, врач, так довольны, меня пробовали уже было обозвать ретроградом и изувером, дописавшимся "до чертиков". Они наивно воображают, что все так и воскликнут: "Как? Достоевский про черта стал писать? Ах, какой он пошляк, ах, как он неразвит!" Но, кажется, им не удалось! Вас, особенно как врача, благодарю за сообщение Ваше о верности изображенной мною психической болезни этого человека. Мнение эксперта меня поддержит, и согласитесь, что этот человек (Ив. Карамазов) при данных обстоятельствах никакой иной галлюсинации не мог видеть, кроме этой. Я эту главу хочу впоследствии, в будущем "Дневнике", разъяснить сам критически.
За сим примите уверение в моих искреннейших и лучших чувствах. Вам совершенно преданный
Федор Достоевский.
916. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ (НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ)
19 декабря 1880. Петербург
Петербург
19 декабря/80.
Многоуважаемый Николай Александрович,
Как ни важны многие из вопросов, с которыми обращаются ко мне письменно весьма многие лица, но я, предприняв издание "Дневника писателя", решился прекратить переписку с спрашивающими: издание такая обуза, а у меня столь мало здоровья и сил, что если отвечать на все письма и запросы (а их приходит множество), то совершенно некогда будет писать и заниматься своим делом. А потому извините, если отвечу Вам на Ваше письмо лишь самым кратким словом.
Каких лет Ваш сын - этого Вы не обозначаете. - Скажу лишь вообще: берите и давайте лишь то, что производит прекрасные впечатления и родит высокие мысли. Если ему минуло шестнадцать лет, то пусть прочтет Жуковского, Пушкина, Лермонтова. Если он любит поэзию - пусть читает Шиллера, Гете, Шекспира в переводах и в изданиях Гербеля, Тургенева, Островского, Льва Толстого пусть читает непременно, особенно Льва Толстого. (Гоголя, без сомнения, надо дать всего.) Одним словом - все русское классическое. Весьма хорошо, если б он полюбил историю. Пусть читает Соловьева, всемирную историю Шлоссера, отдельные исторические сочинения вроде Завоевания Мексики, Перу Прескотта. Наконец, пусть читает Вальтер-Скотта и Диккенса в переводах, хотя эти переводы очень трудно достать. Ну вот я Вам написал уже слишком довольно номеров. Если б прочел всё это внимательно и охотно, был бы уж и с этими средствами литературно образованным человеком. Если хотите, то можете дать и Белинского. Но других критиков - повремените. Если ему менее 16 лет - то дайте эти же самые книги с выбором, руководствуясь в выборе лишь вопросом: поймет он или не поймет. Что поймет, то и давайте. Диккенса и Вальтер-Скотта можно давать уже 13 летним детям.
Над всем, конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если же может читать и в оригинале (то есть на церковнославянском), то всего бы лучше.
Евангелие и Деяния Апостольские - sine qua non. Книжною торговлею занимаюсь не я, а моя жена, за моею ответственностию, разумеется. Составить каталог вышеисчисленных книг довольно трудно, ибо многих уже мало (1) в продаже, но цены некоторых обозначаются и высылаются Вам к усмотрению.
А засим, пожелав Вам вполне успеха в начинании Вашем, пребываю Вашим покорным слугою
Федор Достоевский. (2
(1) было: нет (2) ниже рукою А. Г. Достоевской:
Список книг, необходимых для библиотеки подростка:
1. Сочинения А. С. Пушкина, 6 томов ц. 10 р.
2. Сочинения Гоголя, 4 тома ц. 5 р.
3. Сочинения Лермонтова, 2 тома ц. 4 р.
4. Сочинения Тургенева, 10 томов 15 р.
5. Сочинения Льва Толстого 16 р. 50 к.