Подвывания и крики Радиславы раздавались по всему хазарскому стану. Она сидела на коленях заламывая руки и кусая до крови губы перед телом Хатум. На жену наместника, точнее то, что от нее осталось, было страшно смотреть. Всего лишь за ночь она превратилась в иссохшуюся, сморщенную как засушенный фрукт старуху, которая лежала, скрючившись в три погибели. Радислава ничего толком не могла рассказать, только лепетала что-то про колдовство и тряслась беспрестанно.
Наместник, налетел словно коршун и со всей дури залепил пощечину служанке. Девушка повалилась в грязь и затихла, слышно было только короткие сдержанные всхлипы и сопение.
— Говори, женщина. Что случилось с моей женой? Не то казню, немедля!
Радислава, задыхаясь и обнимая себя за плечи, сбивчиво, но начала свой рассказ.
— Вечером, как обычно, госпожа умылась, я причесала ее прекрасные волосы и умаслила кожу. Она попросила приготовить перед сном молоко с медом, выпила его и пошла спать. А на утро…
Радислава, не сдержавшись, вновь зарыдала.
— Нашла… ее…такую! — девушка взвыла и от слез, душивших ее, и от удара плети, который обрушился сверху твердой рукой наместника.
— Замолкни! Где чаша, из которой пила Хатум? Принести!
Тот же час в шатер жены сорвался воин, а когда вернулся, то покачал головой, что-то ответив на своем языке. Наместник от гнева вхолостую свистнул плетью и вновь схватил Радиславу за волосы, приподнимая ее с колен.
— Говори, тварь, что ты сделала с чашей? Там отрава была? Ты отравила жену мою? Говори! — Он резко встряхнул девушку за волосы. Она мотнулась из стороны в сторону, руки взметнулись вверх, царапая Изу-бея, ноги зашкребли по земле, в попытке приподняться, чтобы ослабить натяжение, но жесткий удар по ногам одного из подчиненных наместника, не позволил ей этого. Радислава захлебывалась криком и рыданиями. Кричала, что не виновата и никогда бы не отравила госпожу. Неизвестно, сколько бы это все продолжалась, если бы ей на глаза не попалась Люта. Радислава широко открыла рот, округлив его, словно бы в удивлении и закричала:
— Ведьма! Это она! Она убила госпожу! Моране поклоняется, тварь, я видела знак на ее руке!
Все головы повернулись в сторону Люты. Взгляд наместника из яростного превратился в ледяной. Он выпустил волосы Радиславы и брезгливо вытер руку об рубашку.
— Подойди, Люта.
Девушка ни жива ни мертва, спокойно приблизилась к наместнику, стараясь не показывать страха.
— Руки.
В нетерпении, не дожидаясь, пока Люта сама протянет ему руки для проверки, он схватился за ее предплечья и вздернул вверх. Но как бы не вертел, рассматривая так и эдак, знака не находил ни на ладонях, ни на запястьях.
Смерив взглядом Люту с ног до головы, он процедил:
— Проверять придется все. Раздевайся.
Люта побледнела. Она уже не обращала внимания на свою наготу при наместнике, но раздеться при всех, словно девка гулящая, это уже слишком.
— При всех не буду! — звонкий голос разнесся по стану, а черные глаза скрестились в неравном бою с синими. Черные выиграли.
— В шатер, — процедил Изу-бей под недовольный ропот народа. С чего бы рабыне такие привилегии?
Люта гордо вскинув голову, зашла в ближайший шатер и, дождавшись наместника, скинула платье. Когда она почувствовала на себе его руки, по телу пробежал холодок. Он осматривал ее медленно, смакуя и наслаждаясь моментом, будто не его жена мертвая там лежала, а какая-то посторонняя женщина. И вновь Люта подивилась смене его настроения. Только что в гневе был, а сейчас словно на ложе любовное собрался.
— Нет никаких меток. Объясни мне, с чего девка на тебя показала? Может, скрываешь от меня что-то, Люта? Кому ты молишься, Люта?
«И вновь гнев, вот он, блестит лихорадочно в глазах, а я что могу сказать?» — подумала про себя девушка, а вслух выпалила:
— Кому молюсь, тот слышит.
— Это не ответ! — рявкнул наместник и схватил лапищей за плечо, да так больно, что слезы из глаз брызнули. — За колдовство, Люта, у нас не голову рубят, а четвертуют. Смерть ужасная, болезненная, но верная. Так посмотри мне в глаза, Люта и скажи, кому ты молишься?
— Тем же богам, что и мой народ, Изу-бей, — процедила в ответ девушка.
Мужчина, тяжело дыша, бросил ей «одевайся» и выскочил из шатра. Когда Люта вышла вслед за ним, то увидела, как он приказал своим людям раздеть и проверить на колдовство Радиславу. Ей, так как Люте, не повезло, обнажали девушку при всех.
Под крики служанки и шепотки вокруг стоявших людей, ее раздели и внимательно осмотрели. Неожиданно раздался удивленный вскрик и на голую Радиславу, что стояла на коленях, нацелили оружие. Сколько бы Люта не высматривала, да только похожего символа, что на запястье у нее покоился, как все, не увидела. Не было ничего на теле Радиславы, но толпа, обступившая служанку, что-то видела. Как и Изу-бей.
— Думала глаза мне замылить? — Изу-бей взмахнул плетью и обрушил всю свою жестокость на обнаженную кожу. Радислава повалилась в грязь с криками и мольбой. Она каталась по земле, пытаясь увернуться от хлестких ударов, уверяла, что никогда не молилась Моране, клялась, что никому не причиняла зла, но все было бесполезно. Наместник не слышал ее. Когда Радислава прекратила сопротивление и замолкла, Изу-бей остановился и приказал своим людям готовить место казни и лошадей. Одни концы веревок привязали к рукам и ногам служанки, другие к лошадям и подхлестнули последних плетьми.
Никогда Люту не выворачивало наизнанку так сильно.
***
— Я не желаю тебе зла, Люта. Посмотри на меня.
Изу-бей кончиками пальцев приподнял подбородок девушки, чтобы та, сидя на коленях, смогла остановить на нем взгляд. Черные глаза встретились с безумными синими, перемешиваясь, вызывая внизу живота испуганную дрожь. Он был красив, недаром Хатум сходила с ума от ревности, вот только северянка будто бы не видела наместника. И это его злило.
— Ты смотришь, но не видишь! Я сказал, смотри! — Хлесткий удар обжег щеку и вновь пальцы сомкнулись на нежном подбородке, мягко поглаживая, словно бы извиняясь за грубость.
Он не желал ей зла, но причинял его с завидным упрямством. Делал вид, что сожалеет и вновь хлыст взмывал в воздух, рассекая нежную плоть, вырывая яростный крик. Гладил по щеке и тут же угрожал расправой всему селению Глиски. Хатум нравилась постоянная битва противоположностей в муже, Люта сходила от этого с ума.
Безумный.
Она бы и рада была сбежать, да только за ней следил днем и ночью приставленный человек. Воина звали Салих. Изу-бей назначил его в охрану сразу, как только разобрался с Радиславой. Ее, четвертованную, сожгли сразу же после казни, бросая в костер все вещи, что принадлежали служанке. Девушки боялись прикасаться к вещам проклятой голыми руками, поэтому использовали палки или обрезки тканей, оборачивая ими ладони.
Как верный пес Салих стоял у шатра, охраняя покой наместника и странной рабыни. Ходил за ней всюду, куда бы она не пошла, даже, если это была потребность справить нужду. И, если в начале Люта огрызалась, то спустя несколько дней перестала обращать на него внимание. Он никогда ничего не говорил ей, просто наблюдал стоя чуть в стороне.
Салиху же Люта не нравилась: взгляд злой. Он так и говорил другим воинам, с которыми делил мясо и хлеб у костра — злая она. Но никто не воспринимал его слова всерьез. Ну что может сделать хрупкая маленькая девчонка? Кулачком ткнуть? После таких предположений раздавался громогласный мужской смех, Салих на это только головой качал. Он-то знал, нельзя недооценивать разозленных женщин, загнанных в угол, раненных. Раненный зверь опасней всего. Служанка Хатум тоже была хрупкой девчонкой, а оказалась ведьмой. Впрочем, здесь Салиха обуревали сомнения. Слишком уж близки были Хатум и Рада, да и до принятия в стан девки с черными глазами, все было в порядке. Да, в стане умирали люди, но зима — суровое время. Один-два человека в месяц, не так много, чтобы волноваться.
Он решил приглядывать за Лютой не столько из-за приказа Изу-бея, сколько от ощущения надвигающейся беды. Воздух пах не летом, что близилось, а гарью. Такой же запах он слышал, когда пришлось спалить соседнее селение. Частенько, когда получалось найти время на отдых, Салих оставался словно бы между сном и явью, пока однажды, от усталости не нырнул глубже. Видение, явившееся к нему, мигом заставило проснуться и стрелой выскочить из шатра. Уж сейчас-то наместник обязан его выслушать. Для хазар нет ничего важней вещего сна, а то, что сон был вещим воин не сомневался. Убедившись, что Люта все еще спит и никуда не делась, он нырнул к одному из военачальников стана и началось…
— Гнать ее надо, Изу-бей, гнать, покуда беда не случилась в стане. Еще неделя и нам пора уходить с насиженного места дальше. Уж не решил ли ты отринуть память предков и обосноваться тут, а рабыню эту в жены взять?
Битый час в шатре наместника кипел спор. Салих, не раз и не два отмеченный в битве как храбрый и отважный воин поведал всем, что приснился ему сон вещий, да такой, что руки и сейчас трясутся. Уничтожит мерзкая девчонка весь стан, сотрет с лица земли и пойдет дальше сеять зло, а в помощь ей будет сама тьма. Нечисть она поведет на них как армию свою. Права была Радислава, Люта Черной Моране поклоняется, а знак спрятала небось, потому что сильной ведьмой оказалась.
Собрали военачальники совет в шатре наместника и стали убеждать упрямца казнить Люту, покуда живы все. Изу-бей не мог от них отмахнуться, уж слишком серьезно хазары воспринимали сны. Недаром среди них особо почитались толкователи и ловцы сновидений. Увиденное во сне и проигнорированное могло иметь серьезные последствия для всего каганата, а не только для одного единственного стана. С другой стороны, Изу-бей не верил. Ну не могла худенькая девушка, которая так доверчиво жалась к его ногам под криками взрослых, умудренных опытом и закаленных в боях мужчин, быть той, кто уничтожит хазар. Уж сколько стычек они пережили, сколько врагов нажили, а тут…
Она зашла к нему в шатер заспанная и не ожидавшая такого напора криков, обвинений. Словно бы вчерашний кошмар повторялся.
— Я не причиню тебе боли, Люта, — одними губами передал ей все свои сомнения наместник и громко хлопнул в ладоши, прекращая крики.
— Хватит, сам решу, что делать. Толкователей здесь нет, а значит мы не можем судить вещий сон это был или нет.
— Она пустая, Изу-бей. Ты игнорировал Хатум, развлекаясь с рабыней и гляди, что произошло. Люди ропщут. До бунта ведь дойдет, а дальше что? Узнает об этом каган, всем не поздоровится. Не хочешь убивать, так прогони. Пусть идет к своим, а им уже решать, что с ней делать. Не наша это забота — ведьм вскармливать.
У Люты после этих слов зачесалось правое запястье, то самое, где символ Мораны время от времени о себе давал знать. На силу девушка удержалась и не почесала руку, когда Изу-бей смерил ее оценивающим взглядом. Его лихорадило. Испарина на лбу, мятая одежда, всклокоченные волосы. Он весь был как натянутая струна. Наместник верил своим людям, но стоило только глазам найти Люту, как сердце сжималось, а в голове начинали стучать молоточки: «моя», «моя», «моя».
Военачальник даже не дрогнул под прожегшим его взглядом. Намертво стоял и всем своим видом показывал, что прав он и не отступится. Наместник упрямо мотнул головой, как мул, не желающий подниматься в гору.
— Сам решу, идите.
Когда он наконец остался с Лютой наедине, то плечи мужчины опустились, сгибая его в три погибели. За последнее время он сдал, стал мрачней, отяжелел, будто судьба всего мира на плечах покоилась. Его нервировало все и пуще того простоволосая черноглазая Люта. Он не мог понять, что с ним происходит. Стоило только мыслям усомниться в невиновности рабыни, как тут же кто-то нашептывал, что не прав он, хорошая она, добрая, зла никому не делала, а вот он… Но вот он дотрагивается до нее и на сердце становится легче, как водой студеной омыла. Разность мыслей и чувств раскачивала его из стороны в сторону, не давая спать, есть, решать важные вопросы.
— Никому тебя не отдам, — бормотал он на своем языке и тут же злился на мягкотелость. В душе нарастали злость и желание причинить ей боль и тут же исчезали. Что за напасть?
Люта смотрела в красивые, словно самое чистое небо, глаза наместника и гадала, что с ней будет, когда Изу-бей вместе со своим станом двинутся дальше. Он заберет ее с собой? Убьет, как просят того хазарские мужи? Или же вернет отцу? На последнее Люта не надеялась, да и не уверена была, что все еще может вернуться в отчий дом. Возможно отец ее отдал богам душу, а Белояра уж давно въехала в их терем, выкинув все вещи или продав. А уж ежели про смерть дочери узнает, так и вовсе проклянет племянницу ненавистную. Теперь уж точно не место ей среди добрых людей. Самое страшное то, что сны свои девушка помнила смутно, но вот просыпаясь, понимала, что не себе она боле принадлежит, а чему-то не доброму, темному, черному, как ночь безлунная.
В то утро, когда обнаружили мертвую Хатум, Люта проснулась не столько от крика, сколько от биения кольца на пальце, будто бы сердце стучится в клетке. Камень огнем горел, но оставался черным и, что самое странное, сразу после смерти Радиславы, успокоилось, сжало напоследок пальчик и вновь стало нормальным.
Боле забытых снов Люта опасалась людей наместника. Сны они только ночью и то не запоминаются, а воины рядом ходят, спят и едят. Недобро смотрели они на нее, не забыли они обвинений Радиславы. Пусть знака Мораны у Люты не нашли, да только все одно, слова в головах засели. Вызнала Люта у одной из служанок, что нашли-таки у Радиславы в вещах омежник. Да только не верят, что от отравления жена высохла до косточек. Радка ли то сделала никто не знает, на ведьму слабо походила и за Хатум хвостиком бегала. А вот черноволосая да черноглазая Люта уж больно на ведьму смахивает, как бы не на саму госпожу черную. С Хатум ссорились они, все бабы то видели, да и воины не слепые. Давно зуб на нее стан точит. Как пришла так начались неурядицы да ссоры, вспыхивающие то тут, то там между мужами, что в битве спины друг другу покрывали, между мужем и женой, что ложе вместе делили, между служанками, что одним хозяевам служат. Все она виновата. Жаль наместник не видит очевидного, людям верным своим не верит.
Ложась спать, Люта отныне проверяла нет ли каких травок ядовитых на ее ложе, не светится ли в глазах Салиха пожелание смерти ей, не точатся ножи ли рядышком. Все затихло, успокоилось, а спустя два дня Салих пропал. Куда, как никто не ведал. Один какой-то воин рискнул сказать, мол, рабыню свою спроси, уж она-то знает, да чуть языка не лишился за дерзость.
Салиха нашли на четвертый день, точнее его остатки. Только по мечу и поясу опознали. Разорвали звери дикие его в лесу, сердце выели, остальное по поляне разбросали. Совсем наместник взъярился. Наказывал направо и налево, ругался с доверенными людьми и казнил тех, кто выказывал сомнения в правоте его. Люту в шатер свой загнал, да и приказал спать с ним, и чтоб ни шагу от него. Как ночь настала, так совсем затрясло наместника. Схватил он девушку за плечи да как встряхнул, только голова туда-сюда мотнулась у бедной, как только шея цела осталась!
— Куда Салих ночью ходил? Говори! Ты его о чем-то попросила? Зачем он ушел в лес?! Что ты с ним сделала, ведьма!
Тут же будто палкой кто по хребту мужчину приложил. Обмяк он, погладил Люту по голове, забормотал, что не хотел боль причинять, не хотел ведьмой кликать, просто устал он. Девушка отползла от Изу-бея и так она умаялась, так надоели его перемены настроения и весь стан хазарский что, не подумав, брякнула:
— Не моя вина в твоих печалях, Изу-бей, не я голову рубила Милославу, не я насиловала. Твоя расплата это.
Страшная тишина воцарилась в шатре, будто разом смолкло все, а они в невидимом коконе оказались. Словно бы сам мир погрузился в темную бездну, Наместник глубоко вздохнул воздух и вместе с выдохом вырвался крик, из самой глубины души его разоренной. Бросился он к Люте, схватил за горло и душить начал. Глаза кровью налились, ноздри раздулись, на губах слюна вспенилась, сердце Люты от одного только вида его вниз ухнуло. Попыталась она разжать ручища грубые, да куда там! — силища неимоверная. В глазах потемнело, воздуха в груди стало не хватать, а метка на руке жечь начала невообразимо. Боль — хоть бери и руби, чтобы не чувствовать.
Спасительная темнота накрыла внезапно, словно оттолкнула и боль, и наместника с ума сошедшего. Очнулась Люта громко и судорожно хватая воздух ртом, схватилась за горло и не понять, приснился ей сон страшный или же взаправду все приключилось. Проморгалась да так и застыла. Вокруг деревья, а она на поляне. Руки в крови, во рту привкус странный, а рядом яма с костьми белыми, что так часто видела она в видениях ночных, а на костях тех сердце лежит человеческое.