Жаркое солнце нещадно выжигало мертвенно-бледную кожу. Чудь лежал без сознания, подогнув под себя ноги. Его бока очень медленно и редко поднимались при дыхании. Белоглазый все еще был жив. Неподалеку зияла дыра в земле, которая так и не закрылась. Чудь то и дело вздрагивал, во сне скребя песчаник мощными когтями. Подземный переход дался ему очень тяжело. Иной раз белоглазый бы трижды подумал, прежде, чем творить ритуал будучи истощенным от предыдущих чар. Теперь дело обстояло иначе. Родичей угнали против воли в далекие земли. Не только жалость к их судьбам гнала Гату, словно всадник коня. Четыре похищенных были его женами. Зрящими, хранительницами чудской земли. Ежели их с места родного сорвать, да в неволю угнать, быть бедам бесчисленным для всего рода и людского и нелюдового.
Настоящий шаман никогда не будет рисковать своим здоровьем понапрасну, совершая ритуал такой силы, который может его убить. Гату находился в безвыходном положении и вынужденно шел на крайние меры. Родичей увели слишком далеко, чтобы можно было догнать пешим. Следовало восстановить силы, но роковые обстоятельства казались сильнее его воли и рассудительности.
По телу белоглазого пробежала крошечная ящерка. Она задержалась у лица чуди, мгновение вглядываясь в столь необычное животное. Веки Гату дрогнули. Ящерка мгновенно прыснула прочь, поднимая облачко пыли. Едва открыв глаза, белоглазый тотчас их закрыл, щурясь от нестерпимо ярких лучей солнца. Во рту и маковой росинки не было. Сколько прошло времени? День? Два?
Перевернувшись на живот, Гату коснулся лбом земли, выравнивая дыхание. Мир вращался вокруг уставшей головы словно торнадо. Немного погодя, привыкнув к ощущениям собственного тела, чудь сел, растирая виски. Огляделся. Его окружали мелко растущие кусты можжевельника. Растения впивались в грунт, но не могли получить достаточно питания, поэтому выглядели исстрадавшимися и невзрачными. Чудь повел рукой, касаясь сморщенных синих ягод, подобрал несколько и закинул в рот. Полежав с минуту пережёвывая, Гату начал решительно срывать молодые зеленые побеги. Растерев их ладонями в кашицу, белоглазый промокнул лицо: веки, под носом, виски, а то, что осталось от ростков, морщась, съел.
Слуха донесся легкий шорох, едва уловимое копошение в песке. Повернув голову, чудь, присмотрелся. Маленький суслик ловил кузнечиков в высокой траве, то и дело привставая на задних лапках. Он заметил белоглазого и на всякий случай направился в другую сторону. Опасность для грызуна исходила вовсе не от чуди. Сложенные при падении крылья, распахнулись, всколыхнув горячий воздух. Орел выбросил перед собой когтистые лапы, хватая суслика, прежде, чем тот успел осознать, что пропал. Взмывая обратно в вышину, грозная птица удалилась, издав победоносный клич, пронесшийся над равниной. Вдали у подножия величественного лазурного горизонта возвышались белоснежные горы. Вершины утопали в облаках, которые обволакивали их с уважением и любовью.
Чудь поднялся на ноги, наконец начиная дышать полной грудью. Он все-таки далеко зашел. Перед белоглазым лежала сама Таврика. Ритуал должен был привести туда, где еще недавно ступала нога родичей. Значит, они где-то рядом. Гату нарочно вложился без остатка в заклятие, рискуя погибнуть. Чудь приказал самому себе во что бы то ни стало успеть.
Степная трава заскользила под ногами, а нюх взял след. Гату двинулся враскачку и не спеша, стараясь экономить силы. Ветер с моря приносил живительную прохладу, придавая мышцам упругости. Оставаться на открытом пространстве было опасно, поэтому чудь хотел поскорее проникнуть в ущелье, уходящее к побережью. Желудок давно глухо урчал, намекая на то, что помимо высохших под палящим солнцем ягод, ему нужна пища посерьезнее. Увы, но при таких размерах, спрятаться в траве, ради того, чтобы ухватить мелкого грызуна было тяжеловато.
Что-то привлекло внимание Гату. Повертев головой, он припал к земле, касаясь ее ухом. Полежав миг-другой, он несколькими прыжками оказался подле зарослей чабреца, где распластался, затаившись. Топот копыт приближался с севера. Шестеро всадников скакали во весь опор, погоняя взмыленных лошадей. На их головах красовались низкие черные шерстяные шапки, а одежда совсем не походила на ту, что носили славяне, к которым чудь привык как к давним соседям. Все шестеро носили ярко-синие блестящие шаровары из мягкой воздушной ткани, трепещущей не ветру, цветастые рубашки желтого и бордового цвета, а плечи их укрывали темные плащи на ремешках. Вооружены всадники были диковинными загнутыми клинками, походящими на серпы, только непомерно большие. В седельных сумках у каждого был лук и колчан для стрел.
Чудь внимательно проводил глазами группу, принюхиваясь. Они даже пахли по-другому. В нос били кричащие ароматы, кои не встречаются на коже людей. Запах был настолько силен, что перебивал даже вонь от конского пота. Белоглазый скривился. Шаманы в своих ритуалах применяли растирания и пахучие эликсиры, но лишь для того, чтобы привлечь неистовых духов, али напротив отпугнуть нечисть. Но чтобы мазать вонючки на себя, да еще в таких количествах? Впрочем, Гату не сильно удивился. Он бывал в далеких краях на востоке, где встречал чудеса и похлеще.
Проследив в какую сторону направлялись всадники, чудь двинулся следом. При них не было припасов. Лошади скакали почти порожние. Оказаться на такой жаре без уверенности, что сможешь скоро найти кров и очаг, для человеческого люда верная смерть. Они знали куда скакать.
«Рядом селение или может даже город», — смекнул белоглазый.
Преследовать караимов в открытую было опасно. Их народ мало знал про чудных людей, если знал вообще. Перепуганные конники могли наделать глупостей. Дождавшись, когда они скроются из виду, Гату пошел по следу. Трава быстро поднималась после касаний лошадиных копыт, но шлейф их запаха был для чуди красноречивее любых отметин на земле.
Он очень волновался, предчувствуя скорою встречу с родными. Белоглазый ни на миг не сомневался, что найдет их. Когда над миром разлились сумерки, чудь с наслаждением разогнул спину, потягиваясь. Вдалеке под укрытием горного хребта мерцали огоньки города. Чудь не спешил приближаться. Ущелье неподалеку продолжало манить к себе. Там, где каменные стены образовывали глубокую впадину, уже царствовала истинная первородная тьма. Оказавшись на краю, Гату принюхался и стал слушать.
Вот крадется травяной кот, ступая мягко и дюже осторожно. Сурка перехитришь, мурчавый разбойник, да не чудя! А вот меж камней скользит гадюка. Чешуйки шершаво поскребывают камни. Тихо, только заливаются цикады, перекрикивая друг друга. Их стрекот кажется подобен мелодии самой жизни. Они поют ни для кого, а просто потому, что есть. Потому, что над миром правит ночь, а степные кустарники надежно хранят их хрупкие тела. Ветер унялся, едва колыхая выгоревшие на солнце колоски трав. Те шелестят, касаясь друг друга. Все спят. От земли тянется пар. На небосклоне высыпали звезды, искрящиеся в ночи. Чудь замер, вслушиваясь, даже перестав дышать.
«Цок-цок».
Гату припал к земле, засеменив на звук, перебирая руками и ногами, посылая тело вперед рысцой. Голова пригнута, широченные глаза горят в ночи, ноздри раздуваются. Добыча очень близко!
«Цок-цок».
Тихо, только легкий шепот трав разносится по ущелью, да приглушенное посапывание, да побрехивание. Шерстистые тела муфлонов застыли во мраке. Они спят, подогнув под себя ноги и опустив мощные загнутые рога за землю.
«Цок-цок».
Чудь все же увидел источник шума. Один баран отделился от стада, расхаживая окрест в поисках клевера. Могучий самец, на холке горб, рога изогнуты дважды. Матерый. Белоглазый обошел его с подветренной стороны, боясь спугнуть. Муфлон встревожился, слепо водя глазами по сторонам. Учуять запаха не мог, инстинкт. Гату замер, стараясь не смотреть на добычу прямо, чтобы избежать блеска глаз в кромешной тьме. Несколько раз фыркнув, втягивая ноздрями горячий воздух, самец так и не найдя источника угрозы, продолжил ощипывать губами лепестки клевера.
Белоглазый подобрал с земли заостроенный и тяжелый камень, взвешивая в руке. Пойдет. Дождавшись пока муфлон развернется к нему спиной, он легко шагнул вперед, и взвившись в воздух, ударил барана в основание черепа. Тяжелый самец успел сделать еще два шага, уже потеряв сознание. Туша рухнула наземь. Чудь подскочил и нанес еще два удара, окончательно разбивая затылочные кости животному. Стадо мирно спало, не зная, что по утру у него будет новый вожак.
Подхватив тушу за задние ноги, белоглазый забросил ее на себя и двинулся прочь. Пройдя еще полночи без остановок, чудь вышел к побережью. Сбросив добычу, он извлек из-за пояса коротенький нож и принялся освежевывать тушу. Сердце и печень Гату съел сразу. Остальное мясо нарезал длинными ломтями, перевязав между собой. Зайдя в ласковые прибойные волны, чудь опустил перевязь с мясом в воду, завалив камнями. Морская соль вытравит всю пакость, а баранина замаринуется. Можно будет ее завялить, а Гату ох как не хватало силы, после подземного перехода. А есть надо, причем теперича каждый день. Земля еще долго не будет отзываться на зов голодного чудя. Сила вернется, но ее требуется питать. Мясо подходит лучше всего.
С рассветом белоглазый принялся обследовать место, в котором оказался. Высокие стены каньона, куда его занесла ночная охота поросли мелкими деревцами и кустарниками. Боярышник, магнолия, сосна, да ладанник. Пахло непередаваемо приятно. Свежий морской близ в сочетании с хвойным ароматом, наполняли члены здоровьем и мощью. Горячая кровь не густела. Чудь чувствовал прилив звериной ярости, готовый выплеснуться наружу, но медлил.
Блуждая в поросших можжевельником склонах, он наткнулся на несколько кустов инжира. Собрав ягоды, чудь наколол их на палочку, подвесив на солнечную сторону. По всему видно было, что он готовился. Еще недавно спешащий сломя голову белоглазый, теперь походил на обстоятельного хозяина-отшельника. Обыскивая каменные своды расщелины, Гату наткнулся на небольшую пещеру. Ее едва бы хватило на пару человек, но сейчас большего и не требовалось. Когда-то здесь жило семейство барсуков или луговых собак. Чудь сделал этот вывод по останкам переваренных орехов и мелких обглоданных косточек. Сейчас же единственными обитателями пещеры были летучие мыши. С приходом рассвета, они вернулись в свое логово, возмущенно поглядывая на белоглазого. Тот никак на них не отреагировал, отрешенно закрыл глаза и заснул. Пока всполошенные нежданным гостем мышки устраивались отдыхать, чудь украдкой за ними наблюдал, через щель меж век. Он полюбил этих крошечных ночных существ еще в детстве, часто встречая их в пещерах далекой родины.
Проспав до полудня, Гату вернулся к морю и вынул из воды накануне припрятанную баранину. Мясо приобрело синеватый окрас и затвердело. Вернувшись к пещере, чудь подвесил мясо неподалеку от подсыхающих на солнце инжиров. Есть еще не хотелось, а до ночи было далеко. Осторожно проникнув в свое новое укрытие, белоглазый лег прямо на каменный пол, глядя снизу-вверх на тела крепко спавших летучих мышей. Спину приятно холодило. Закрыв глаза, Гату отбросил мысли. Он шагнул в манящую и заботливую пелену недумья, растворяясь в единении с матерью-землей. Базальт под лопатками начал медленно оживать. Мирный свет солнца потускнел, а мир утратил краски дня. Черный, белый, серый и никакой больше. Истинный без мишуры. Губы пришли в движение, и тягучий, словно одеревеневший голос протяжно зашептал в пустоту.
Чшшшш. Тихо. Никто не услышит.
Пшшшш. Ты слышишь? Да, я слышу.
Памятью лунной, тропой безымянной,
Касанием ветра в ночи окаянной.
Дрожат оковы в очах туманных,
Свищут бесы, да стенает искатель.
Стань для меня как гранита сердце,
Выйди на свет полуночный старатель.
Чшшш. Тихо. Они же услышат!
Пшшшш. Нет-нет. Никто не услышит.
Стонет в груди леденящее пламя,
Штольни зовут, просыпается камень.
Гату очнулся с приходом ночи. Летучие мыши уже успели покинуть убежище, отправившись на охоту. Карабкаясь по склону расселины, чудь вслушивался, принюхивался, впитывая сумеречный мир жадными глотками. Оказавшись на равнине, он тотчас увидел цель своей вылазки — огни засыпающего караимского города. Добираться пришлось с промедлениями. Здесь почти не росло деревьев, травы да кустарники — свободная степь. А белоглазый не мог рисковать понапрасну. Покружив окрест с час или два, он поравнялся с крайним к дороге домом. Он был сложен из пористого и мягкого ракушечника.
Чудь приложил ладони к стене, проникая сквозь нее взглядом. Камень немедленно поддался. Белоглазый услышал шум моря, ему даже показалось, что на губах выступила соль. Внутри дома горел очаг. Женщина в переднике, расписанном узором ягод и цветов замешивала тесто. Она была чернява, смуглокожа, глаза раскосые. Смахивая с лица непослушную прядь, женщина поблескивала от капелек пота в тусклом свете, что отбрасывала печь. В другой комнате спали четверо детей. Прижавшись друг к другу малютки посапывали, лежа на соломенном лежаке. Два мальчика и две девочки. Самая младшая никак не могла заснуть. Она крутилась, хмуря бровки на чудесном и по-детски трогательном лице. Веснушчатые щечки зарделись от жары, а бусинки карих глаз поблескивали в темноте. Вдруг девочка подняла глаза, уставившись прямо на Гату. Она не испугалась, а наоборот восторженно распахнула губки. Посмотрев миг, подняла ручку и помахала. Чудь улыбнулся ей и помахав в ответ, исчез. Белоглазый давно замечал за людьми эту особенность. Во время хождения в камне его могли видеть только дети. Стоя у стены дома, он не погружался вглубь, а смотрел насквозь, но девочка все равно его заметила.
«Все-таки в них осталось еще что-то связывающее нас, — подумал он, улыбаясь своим мыслям. — В таких маленьких, наивных и добрых, которые еще не выучились врать, ненавидеть и разрушать. Быть может есть еще надежда у этого мира. Даром, что чудь уйдут навсегда, но и тут останутся видящие и зрячие. Им и выводить народы свои, ковыляя наощупь впотьмах».
На улицах, вымощенных булыжником, гулял лишь ветер. Белоглазый опасался только собак. Привяжись они к нему, и выйдет худо. Забравшись на крышу, он осмотрелся. Двигаясь от дома к дому, Гату заглядывал сквозь каменные стены, в поисках сородичей. Прямо на улицах горели жаровни. Подле некоторых стояли мужи. Они жарили змей и зайцев, тихо болтая о своем. Голоса сплетались воедино, образуя чарующую своей магией атмосферу. Этот южный город жил неспешно и плавно, не отходя ко сну до конца даже ночью.
Касаясь очередной стены, он тотчас почуял тепло и знакомый запах.
В помещении было темно, но его глазам это никак не мешало. Четыре девы, сидевшие на полу, проворно встали, взирая на Гату, не веря своему счастью. Четыре пары глаз цвета от аквамарина до голубого топаза сверкали во мраке. Девы были очень похожи меж собой, аки сестры. У каждой длинные прямые волосы, доходящие до талии. Не заплетены, не подобраны. Высокие лбы и скуластые щеки. Худощавые и очень высокие. Потолок нависал над ними не позволяя разогнуться. Одна из дев шагнула к стене, приглядывая ладонь к камню, и прошептала:
— Полозу снятся кошмары. Его дрема тревожна. Я чую его сердце оживает. Когда ты вернешь нас?
— Скоро, — ответил Гату, и помолчав добавил: — Я тосковал.
Женщина улыбнулась и ласково погладила камень, словно касалась щеки белоглазого.