— Нет, нет, нет! — Люта замахала руками в сторону ямы с костями и окровавленным сердцем, словно бы желая смахнуть жуткую картинку и вернуть мирный пейзаж. Пусть будет только поляна, только лес и легкий ветерок, ласково треплющий пряди волос. Но вырванное из когда-то живой груди сердце лежало на месте и не смахивалось, как бы она не старалась. Да и руки, измазанные в крови, не давали усомниться в том, кто это сердце в яму поместил.
Люта вцепилась в волосы, раскачиваясь и повторяя как заведенная: «Это не я, это не я, не я…». Последнее слово вырвалось с воем, пролетело по всей поляне, поднялось вверх и затерялось в макушках деревьев, с веток которых сорвались птицы, возмущенно крича. Девушка обмякла, руки упали на подол платья. Почему-то она не сомневалась, что сердце принадлежит наместнику, так же как понимала, кто убил Хатум. И Салиха. Но верить не хотела. Она никогда зла никому не чинила, никогда не желала, что же теперь-то?
«Наша ты».
Прошептали ей на ухо. Люта подскочила и испуганно заозиралась.
— Кто здесь?
Никто не ответил, только ветерок шаловливо в спину подтолкнул. Девушка тяжело и часто дышала, горло саднило и болело, она не видела, но подозревала, что сильные ладони Изу-бея оставили следы. Кое-как совладав со страхом и тяжестью на сердце, Люта на карачках подползла к яме и стала забрасывать ее землей, с глаз долой. В голове хоровод водили страшные мысли об отце и доме, который хазары в покое не оставят после смерти наместника. Раз она пропала из стана, значит на нее вся вина и ляжет.
«Надо бы отца предупредить, Броню, подруженек. Вырежут же подчистую, сволочи», — думала она, все активней загребая землю и вываливая ее в яму.
Совесть и стыд сковали грудь, отчего Люта на мгновение замерла и громко расхохоталась, из глаз брызнули слезы.
«Насильника да убийцу жалею, захватчика земель родных! Вот же душа добрая, сколько зла не причиняй, а все одно привечать буду, да заботиться. Дура!», — обругала саму себя девушка.
— Ты смотри, ржет она, сука оголтелая! — крик Белояры на мгновение испугал Люту, но она тут же взяла себя в руки. Сердце тетка уже не увидит, а об отце узнать надо.
— Чего расселась? Как знала, что следить за тобой надо! Дочь мою единственную в могилу свела, сестрицу свою, дрянь! Да я тебя за это на суку повешу, ведьму косматую!
— Кто следил за мной? — прохрипела Люта, прожигая взглядом Белояру. Да так внезапно и грубо сказала это, что тетка заткнулась на мгновение, аж поежилась от взора черного. Вид у племянницы был устрашающий, волосы всклокочены, руки и платье в крови, губы обветренные да покусанные и лицо белое аки смерть сидит и смотрит прямо в душеньку. Ничего от прошлой Люты не осталось. Если б не была так зла Белояра, может, испугалась бы, да только привыкла она, что девчонка молча все обиды сносит.
— Ты еще спрашивать смеешь?! Бажен следил за тобой, ошивался возле стана хазарского. Удушил бы паскуду за смерть брата, да вечно за тобой хвостом кто ходил из наместниковых людей. Ну да ничего, сейчас мы с тобой-то и разберемся. Бажен следом идет, вот-вот здесь будет. Никто больше не узнает про тебя, не вспомнит. Отольются тебе все слезы!
Она бросилась на Люту с ревом медведя, разведя руки в стороны и растопырив толстые пальцы. На силу девушка с места подорвалась и отскочила в сторону, спасаясь от гнева тетки. Да ту не остановить уже было. Долго бы они так по поляне метались, если бы силы у Люты были, но изможденное тело и усталость, сделали свое дело. Пытаясь убежать от вредной тетки, она ринулась в лес, запнулась, ослабшие ноги подогнулись в коленях, и девушка рухнула на землю, содрав ладони и локти, и больно ударившись. В тот же час сверху насела Белояра, вцепляясь в волосы, выдирая их с диким визгом. Удары посыпались сверху как град. Тяжелая туша придавила Люту, не давая ни вздохнуть, ни выдохнуть.
— Знай, племянница, сжила я со свету отца твоего. Пусть и брат он мне, да только давно проклятый. Нечего было знаться ему с Леткой, ведьмой драной. Еще и тебя на свет вытащила, сама была ведьмой, так ведьму породила!
Тетка склонилась ближе к лицу Люты прижатому щекой к земле и вновь заговорила тихим мерзким голосом. Дохнуло неприятным, резким запахом:
— И мать твоя померла не сама. Ужо я подсобила…
Беспросветный мрак затопил душу Люты. Хуже злости, непроглядней самого густого тумана, тяжелее самой лихой злобы разрослась тьма в сердце девичьем. Не бывать боле добренькой Люты, не бывать боле радостной Люты.
«Хотели счастье из меня выбить, ну так получайте! Помоги Черная Матерь. Помоги богиня Смерти и Зимы. Гой, Черна-Матерь!».
— Гой-Ма, — прохрипела Люта из последних сил. Изо рта вырвалось облачко пара, будто воздух заморозился.
Душившая тяжесть оставила ее так неожиданно, что девушка не сразу поняла, что может двигаться. Дикий крик боли и страха, заставил ее превозмочь усталость и ломоту в теле, и обернуться.
Белояру убивали. Раздирали на части крепкие руки-ветви, вспарывали толстое брюхо, как тушу перед готовкой. Тетка вопила и отбивалась, да только держали ее крепко лозы, выросшие из-под земли. Кровь стекала по ним и впитывалась в землю, напаивая лешего, что приносил в дар жертву новую. Люта смотрела завороженно как умирает Белояра, глаз оторвать не могла от зрелища жуткого. Так красиво!
«Уходи».
Прошептал ветерок в ухо, отчего Люта дернулась и отвлеклась от созерцания торжества смерти.
— Куда? — потерянно прошептала она, совсем глупо себя чувствуя. Будто с ума сошла, и сама с собой разговаривает.
Ей никто не ответил, лишь ветер сильнее подул, вспарывая землю рядом, показывая направление. Засомневалась Люта. С детства знала она, что в той стороне леса темные, да болота топкие. Сколько людей пропало, сколько детей утопло, по глупости сунувшихся. Да только сильней ветер толкнул ее, приказав:
«Иди!».
Люта противиться не стала. Все одно дороги домой нет для нее боле. Раз судьба на болотах сгинуть, значит так тому и быть. Не обращая внимания на чавкающие и страшные звуки за спиной, Люта пошла по тропе, что указал ветер. И если будет богам угодно, то вернется она в земли родные, чтобы прощения попросить у отца за то, что оставила его в трудное время, пусть бы даже прощения просить у могилы придется.
***
Люта двигалась до тех пор, пока конечности не отказывали. Голод ее не мучил, лес знающего кормит, то кору пожевала, то одуванчик, а если повезет и первый гриб можно отломить от ножки. Воды не хватало, да ягоды немного помогали. Ноги бы только еще одни приделать. Как только усталость брала свое, девушка отходила от тропинки и ложилась прямиком на траву, и ничто не могло потревожить ее сна, да ни у кого бы и не получилось. Берегла ее покой нечисть лесная, укрывала одеялом из листьев, укутывала ноги мхом, гладила по голове бедовой. Когда Люта вот так проснулась впервые, поначалу чуть душу на волю не отпустила, думала напал кто. А после увидела одеяло лиственное, подношение в листке лопуха и зайца ушами прядущего, да ее разглядывающего. Поняла все Люта, поела, поклонилась в пояс зайцу и громко поблагодарила:
— Благодарю, царь лесной и за спасение, и за заботу.
Заяц вновь ушами пряданул, нос лапами почесал и деру дал, только лапки засверкали. Принял леший благодарность. Так потихоньку и добралась девушка до болота.
Тропинка вывела на открытое пространство и Люта ахнула. Ни конца ни края не было топкой трясине. Сверху колыхался туман, пахло сыростью и багульником. Девушка глубоко вдохнула пропитанный влагой воздух и закашлялась. Что ее ждет за болотом она не знала, тут бы живой остаться и не утопнуть, куда уж там до дум «а что будет после».
«И как только зыбь эту миную», — со страхом подумала Люта. Она осмотрелась вокруг, палки достаточной длины и крепости не находилось. Пришлось немного вернуться назад и поискать подходящую, спустя недолгое время искомое нашлось. Крепкая длинная ветка после того как Люта избавила ее от лишних ответвлений, стала неплохой опорой. Вернувшись девушка с опаской глянула на бескрайнее болото и сделала первый шаг.
Шла медленно, прощупывая все пространство вокруг себя, всматриваясь в каждый зыбун, обходя стороной густые скопления пушицы и подолгу отдыхая на высоких кочках. Хоть и экономила силы, а все равно быстро усталость наваливалась, от голода сводило живот, а от напряжения все сильней тряслись руки. В такие моменты Люта только сильней сжимала палку, каждый раз молясь, чтобы та не выпала из рук. Если она потеряет свою опору — смерть. На очередной кочке девушка свалилась мешком, прижимая к груди ветку. Сердце билось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах тяжелым гулом, перед глазами стояла пелена и дышать было тяжело, будто не вздох делаешь, а камни ворочаешь.
«И чего я за жизнь так цепляюсь? Куда иду, к кому?».
Люта взглянула на палку, и рука поднялась было бросить ее в зыбучую трясину, но остановилась. А кому легче от ее смерти будет? Ей? Отцу, что возможно на смертном одре лежит, а и того хуже, помер. И встретит он ее на том берегу после смерти, как в глаза смотреть тогда? Как перед всем родом оправдываться? А ведь она душегубка отныне. Так-то смерть легким избавлением будет, тогда как жизнь тяжелей и все, что выпало на долю, то заслужено.
Девичий кулак с силой стукнул по колену.
«Ишь, разнылась, папенькина дочка! Сейчас встанешь и пойдешь, и дойдешь куда звали, и ныть прекратишь, а не то! — приказала самой себе Люта, не в силах пока что придумать наказание за невыполнение приказов самой себе. Решила на потом отложить приговор, когда чуть больше сил будет и еда.
— Вот зачем идти стоит, — промолвила она вслух, лишь бы чей голос услышать, пусть даже и свой. — За едой и крышей над головой, а еще лучше печью теплой. Лягу на ней и усну, и просплю дня три кряду, а дальше видно будет.
Она не хотела думать о том, а была ли та печь впереди или еда, или же только смерть долгая и мучительная. Все стало неважно. Людей злых нет рядом и на том хорошо. В душе посветлело, будто кто-то солнышком посветил. В глазах распогодилось, силы пробудились от сердца идущие. Встала, опираясь на палку и вновь побрела. Не прошло и часа, как девушка разглядела просвет, болото заканчивалось. Она дошла. В груди радостно стало, усталость в сторону отбросилась, даже шаг бодрее пошел. От нетерпения и желания поскорей оказаться подальше от трясины Люта ускорилась, о чем вскоре сильно пожалела.
На очередной кочке она поскользнулась и с громким вскриком плюхнулась прямиком в трясину, палку с перепугу выпустила из рук и не достать ее теперь. Забарахталась девушка, попыталась хоть за что-то ухватиться, обратно на кочку выползти, да только, чем больше суетилась, тем глубже увязала.
— Помогите! Кто-нибудь! — закричала Люта, выбиваясь из сил, чувствуя, как грудь и шею заливает холодная вода. Еще немножечко и кончится жизнь. Так ей страшно стало, как не было даже когда наместник насильничал и угрожал.
Когда вода начала заливаться в рот, Люта, все еще не сдаваясь, попыталась сделать рывок и найти за что зацепиться, но провалилась только глубже, почти ныряя в топкие воды. Руки оставались наверху, невольно сжимаясь и разжимаясь, в надежде получить что-то, что поможет, как вдруг по ним что-то постучало. Цепкие пальцы тут же ухватились за предмет, и девушка почувствовала, как ее тащат на поверхность. Хватая живительный воздух ртом она мокрая и дрожащая попыталась повернуть скованную холодом и страхом шею, чтобы посмотреть на спасителя, но не успели ее глаза хоть что-то разглядеть, как по голове обрушился удар и Люта в который раз ухнула во тьму.
***
— Буди ее, Тодорка, заспалась гостья наша.
Что-то мокрое и неприятно пахнущее, заскользило по лицу Люты, отчего она зафыркала и попыталась отмахнуться, шлепнув по кому-то живому. Когда она открыла глаза, то этот кто-то оказался конем, черным без единого просвета и с взглядом до того наглым, хоть ложкой греби. Стоит, косит глазом алым, ноздри раздувает, ей-ей укусит!
Отползла она от него подальше, кое-как лицо обтерла тем, что от платья осталось и осмотрелась. Просыпаться на траве поди для Люты традицией стало, разве что будит ее то одно, то другое, но, чтоб пробуждение хоть раз приятное было, так того не видать и близко. Чуть в стороне от коня стоит девица. Одну руку в бок уперла, другой кинжальчик подбрасывает. Одежда чистая светлая, коса до пят, а на ногах сапожки золотые.
«Вот я чучело из чучел, — полезли в голову Люты мысли, после печального сравнения. — Волосы небось колтуном, на теле места живого нет, худая, что та палка на болоте утопшая, а сапоги уже с ногами срослись, снимать страшно. Чудо-юдо, а не красна девица!».
— Налюбовалась? — грубовато обратилась к ней неизвестная. — Вставай и за мной топай, коли на траве насиделась, да не тяни, мое время дорого обходится.
Спорить с тем, у кого кинжал в руке — глупая затея, это Люта с хазарского стана уяснила. Кряхтя и охая поднялась и двинулась вслед за хозяйкой к небольшому домику. И сказала бы о нем Люта, что сказочный он был, но язык не повернулся. Увидь такой не при свете дня, а ночью, волосы бы поседели. Окна в паутине, крыша прохудившаяся, ступеньки на крыльце скрипят, вот-вот провалишься, а про странные бордовые потеки на них и говорит нечего. Будто тащили кого по ним.
— Хороший дом, нечего мне тут, — рявкнула на Люту девица и ногой распахнула дверь, которая тут же повисла на петлях. — Убраться просто не успела.
Люта испуганно затихла. Ишь, мысли читает, значит ведьма самая настоящая, не чета ей, девке нечистью заласканной. Решила молчать и так и эдак, а лучше песенку какую напевать мысленно, все верней будет. Не ее дело, нечего и языком молотить.
Внутри дома было не лучше. Особенно ужаснул стол, посередь которого нож торчал, а поверхность вся красным окрашена. Попятилась Люта, а ну как в жертву ее сейчас приносить станут! Фыркнула хозяйка и расхохоталась.
— Да куда тебя жертвовать! Ты себя видела? Что рыба сушенная, такой только об стол и колошматить, чтоб глину всю пообтесать. Успокойся и заходи. Вон лавка чистая, на нее садись, — махнула она рукой в сторону деревянной скамьи.
«Говорю ж песню надо напевать, тьфу ты ну ты!».
Люта вернулась и осторожно присела, не сводя глаз со странной девушки. Вроде и молода, да взгляд такой, будто насквозь смотрит и все видит и прошлое, и настоящее, и будущее. Красоту ее сложно описать. В один миг вроде обычная, как любая другая девушка в Люткином селении, а взглянешь по-другому и кажется, что кожа ее словно светом озарена особым, и вся она ровно сиянием охвачена. Люте в один момент даже захотелось подойти и на ощупь кожу эту проверить, что за напасть такая, если б не дрянной характер ее хозяйки…
— Подымайся, — скомандовала та. — Сейчас к речке, моешься, после накормлю и поговорим. Ступай.
Люту подтолкнули в спину, показав направление, при этом сунули в руку щелочь, кувшин с какой-то жидкостью и ворох одежды.
— В кувшине отвар для волос, иначе не расчешешь, а лысой вряд ли стать согласишься, — хмыкнула незнакомка на немой вопрос Люты.
Больше что-либо объяснять девушка не стала, развернулась и ушла в дом, громко хлопнув дверью. Люте ничего не оставалось, как плестись к реке. С охами и писками она сняла сапожки и поняла, что не наденет их уже. Ноги были стерты до мяса и внутри сапоги пропитались кровью. Люта опустила стопы в прохладную воду и испустила стон. Ноги, казалось, живут своей жизнью: гудели и чувствовались чем-то отдельным от остального тела, что и тго хуже было сплошным синяком. Посидев так еще несколько минуточек и скинув с себя остальную одежду, девушка погрузилась в воду с головой. Приятная свежесть затопила с макушки до пят. Мыться не хотелось, хотелось барахтаться в воде, дрейфовать лежа на спине, смотря в бескрайнее небо, затянутое кучевыми облаками. Они принимали разные формы, то становясь похожими на птиц, а то обращаясь в зайца. На душе воцарился покой, которого не хватало с тех пор, как Люта уехала от отчего дома. Хотя и там покоя не было в лице тетки Белояры.
На миг Люта зажмурилась, стараясь выгнать видение жуткой смерти. Она не хотела радоваться этому, но получалось ровно наоборот. Злая ли она, раз душа торжествует от гибели чужой? Или же это справедливость? Ведь наказывают за воровство в селениях или же за убийство других людей. Так вот она и наказала. Радиславу, Хатум и наместника за Милослава и свою честь поруганную, Белояру за отца и мать. Правильно ли это: зло в ответ на зло?
Со стороны берега раздалось нетерпеливое ржание. То конь странный, что разбудил ее ранее на поляне, давал понять, что у хозяйки терпение заканчивается и поторопиться бы Люте с омовениями. Быстро натерев себя и волосы щелоком и хорошенько окунувшись, девушка промыла волосы отваром из кувшина, оделась в чистое и побрела обратно, захватив по пути испорченные сапожки. Хоть она и сполоснула их, да только все равно не думала, что сможет еще хоть раз их натянуть. Ноги приятно ныли, касаясь мягкой травы, которая ласкала и щекотала стопы.
— Думала уж утопла, — хмыкнула хозяйка, глядя на чистую и отдохнувшую Люту. — Хороша водичка.
— Хороша, — спокойно ответила Люта. Перечить, ругаться не хотелось. Вода все тревоги смыла, всю ненависть и боль забрала. Кушать только хотелось, до черноты в глазах.
— Ну, иди к столу тогда.
Люте показалось, что ее не было не час, а седмицу, так преобразился домик. Следы крови со ступенек исчезли. Паутины тоже не было, дверь стояла ровно крепко, ничего не скрипело и не шаталось. Внутри дома было натоплено и чисто, а на столе стояли тарелки с дымящейся паром кашей, увенчанной кусочком масла. Люта громко сглотнула под насмешливым взглядом хозяйки, села за стол и накинулась на еду. Она не обращала внимания на то, что горячо, запихивала прям так, не дуя, будто бы год не ела. Как бы лес не кормил хорошо, да недостаточно, чтобы голод утолить.
Как только с кашей было покончено и Люта осоловело подперла щеку кулаком, стараясь держать веки открытыми, перед ней поставили кружку с травяным настоем.
— Пей, силы предаст, раны быстрей затянет, — приказала ей хозяйка и присела напротив. — А теперь поговорим, Люта.
Переход от насмешливого тона к серьезному заставил Люту поежиться. От наместника ей не было так жутко как от этой странной девушки с глазами цвета молодой травы.
— Уж не знаю зачем ты Моране понадобилась, да только я лишние вопросы богам не задаю, чревато.
Травяной настой у Люты чуть носом не пошел. Откуда эта незнакомка знала про Морану!
— Чего глаза вылупила? Думаешь серп на запястье не вижу и то, что жрица ты, душ собирательница, не знаю? Советую тебе его скрывать. Мало, конечно, кто может видеть сквозь морок наведенный, да еще такой сильный, только все одно находятся умельцы. Для тебя такие все равно что выйти на площадь людскую и громко крикнуть: «Казните меня, я жрица Мораны!». Сама знаешь, казнят и с удовольствием. Сюда я тебя призвала не просто так, мне указания даны учить, наставлять, а после отпустить. Потому как судьба тебя ждет и дорога длинная да тернистая.
— Куда?
Так на нее девушка глянула, что Люте под стол уползти захотелось от глупости собственной. Надо ж было ляпнуть такое. Будто богиня всем и вся рассказывает куда Люте ходить предстоит.
— Как дойдешь, так узнаешь куда, мне то не ведомо. И что она нашла в тебе? — задумчиво промолвила хозяйка, оглядывая тощее недоразумение с черными глазищами. — Впрочем, не мне судить да рядить.
— А кто такая душ собирательница?
— Так ты и этого не знаешь? — обидный смешок больно резанул по самолюбию девицы.
— Знала б не спросила, — буркнула Люта.
— А ты не ерепенься, ишь осмелела. Сейчас спать ложись, а утром, как только солнце из-за горизонта покажется разбужу я тебя. Говорила бы дальше, да вижу носом клюешь. Что не скажу, то в одно ухо влетит из другого вылетит.
Хозяйка встала, намереваясь уже уйти, как Люта встрепенулась и окликнула ее:
— Постой! Как зовут-то тебя?
Девушка уже у самой двери обернулась. Улыбка расползлась по ее лицу в коварном оскале.
— А я уж думала догадалась ты, даже подивилась спокойствию. Имя мое все знают, да не все услышать бы его хотели. Ягиня я, будем знакомы, Люта.