— Лютка! Давай к нам! Ну что же ты? Люта!
Подружки стояли возле огромного костра, махали ей руками, смеялись и подначивали ребят, которые прыгали через огонь. Туда-сюда сновали ряженные, пахло свежими лепешками и жженым деревом. Кто-то слегка толкнул Люту плечом, и она очнулась. Звуки хлынули на нее, окатив как колодезной водой из ведра.
— Люта! Милослав прыгает, иди сюда, быстрее!
Девушка крепко зажмурилась. Они все мертвы. Мертвы же? Или то было дурным сном? И хазары с наместником, и смерть Милослава, и Хатум с Радиславой, и туда же гадкую Белояру. Отец жив, здоров, а тетка не убивала маму. Ничего этого не было. Она просто спала и видела очень страшный сон, навеянный нечистью. Веки осторожно открылись вновь, и с облегчением Люта поняла, что все еще на площади, вокруг гуляния, люди счастливые… и Милослав.
Люта сделала шаг, сначала один, очень неуверенный, а ну как все растает пред глазами. Не растаяло. Следующие шаги были уверенней и быстрее. Расстояние до любимого сокращалось. Вот он распахнул объятия, все вокруг хихикают, девицы краснеют, парни фыркают и подначивают друга, а ей все равно. Окунуться б с головой в эти надежные руки, вдохнуть запах родной и навсегда так и остаться.
— Так останься, — промолвил мягким голосом Милослав, глядя нежно на возлюбленную.
Она что, вслух сказала? Стыдно-то как. А и ладно, пусть знает, как сильно она его любит. Обнял ее Милослав крепко-крепко, вдохнула Люта родной запах… и ничего не почувствовала. Ее как по темечку чем-то тяжелым огрели. Любимый всегда пах сеном и свежим хлебом, а этот пахнет прахом. Пылью, будто ковер старый встряхнули. Попыталась Люта отстраниться, а объятия только сильней сомкнулись, аж кости затрещали. Завозилась она, запищала, мол, отпусти, да толку никакого.
Остановилась Люта, дыхание перевести, сделать хоть малюсенький глоточек воздуха, а то сдавил все нутро Милослав поддельный. А то, что он поддельный девушка уже не сомневалась. Поняла она неожиданно, что тишина стоит мертвая вокруг. Даже треска от поленьев в костре не слышно. Повертела головой и застыла, затаив дыхание. Стоят все кругом и дети, и взрослые, на нее смотрят, а глаза пустые, страшные.
— За что, Лютонька? Почто ты убила нас? — Милослав так нежно сказал ужасные слова, что Люта вздрогнула и подняла взгляд на парня. А у того порез на шее и кровь сочится алая, на рубашку льется, окрашивая, и дальше вниз, туда, где тела их соприкасаются, вот-вот и кровь до нее дотронется. Люта заизвивалась в холодных, словно камень какой, руках. Попыталась кричать, но даже слова выдавить из себя не смогла, а круг из людей сужаться начал. Голова Милослава в руки ей упала, кровь на землю хлынула сквозь дрожащие пальцы. И зазвучали слова:
— За что, Люта? Ты убила нас, Люта. Убила нас! Убила! Убила! Убила!
— Неееееет!
Девушка и не заметила, как проснулась. Она сотрясалась от рыданий, катаясь по траве. Дышалось с трудом, грудь болела, а сердце ныло словно об него ножи точили.
— И все же, что она в тебе нашла, — задумчивый голос Ягини раздался совсем рядом. — Ни силы воли, ни ясности сознания. Только и мечтаний тех, как бы с мужиком пообжиматься. Селянка.
Презрительному хмыканью вторило громкое конское ржание. Это Тодорка топтался рядом и наблюдал, как госпожа воспитывает глупую девицу.
— Все лучше, чем в одиночестве жизнь куковать и с конем разговаривать, — выдохнула Люта, гундося. Тишина стала ей наградой. Девушка повернула голову в сторону Ягини и столкнулась с задумчивым взглядом зеленых глаз.
— Дерзость — признак скудного ума, Люта. Вставай, пора по душам поговорить.
Ягиня развернулась спиной, чтобы уйти к избушке, но была остановлена вопросом:
— Сон ты на меня навела? — угрюмый тон не оставлял сомнений — Люта злилась.
Женщина встала в пол-оборота, разглядывая будущую ученицу.
— Даже если и я, то все одно — ты не справилась.
— А зачем мне справляться? Зачем мне вообще чему-то учиться? Кто меня выбрал? Оставьте меня в покое, какая вам разница, что со мной будет?! — Люта забрасывала вопросами Ягиню, не замечая, как голос становился все громче и громче. Ее взгляд метался от Ягини к Тодорке, от Тодорки к деревьям, от них до травы. Она не могла остановиться, все кричала и кричала, покуда не охрипла вовсе. Крики сменились тихими всхлипываниями.
— Успокоилась? Сон навела не я, а Лихо, вон он кстати, прячется промеж кустов. Напугала нечисть завываниями, почище упыря стенала. Ежели соизволишь пройти к дому без криков и дурнины, то все и объясню. Вот же послала нелегкая.
Когда Люта устало опустилась на ступеньки избушки и привалилась к перилам, Ягиня всунула ей в руки горячий отвар и присела рядом. Помолчали. Отвар пах душицей и мятой. Вдохнув несколько раз в себя аромат, в голове Люты прояснилось.
— Лихо и правда есть? — шмыгнула носом девушка.
— Есть, — кивнула Ягиня. — И банники есть, и лешие, и дивьи-люди, и все, про кого ты когда-нибудь слышала.
— А зачем он сон на меня навел?
— Я попросила. Хотела глянуть насколько ты внушению поддаешься.
— И как?
— Паршиво. Готова меня слушать?
Люта кивнула и сжала покрепче в ладони кружку. И хотелось бы ей не слушать, да выбора не было.
— Уж не знаю за какие такие качества и заслуги выбрала тебя Морана, но мое дело маленькое. За лето ты возьмешь от меня все знания, что я тебе дам, будешь слушаться как мать свою, делать все, чего бы я не попросила. А я дам тебе надежду.
— На что?
— На воскрешение тех, кого любила и на месть тем, кто виноват.
Деревянная кружка глухо стукнула об лестницу, остатки отвара растеклись по юбке Люты.
— Да как такое возможно?
— Это я расскажу тебе позже. Не готова ты еще, — Ягиня сурово сдвинула брови и будто старше сделалась. — Но вернуть то, что утеряно помогу, а заодно отомстить супостатам за гибель невинных.
— Каких невинных? — захлопала ресницами Люта. Погиб один Милослав. Радислава не в счет, как и Хатум, а Белояре за отца Люта и сама уже отомстила.
— Так ты же не знаешь, — протянула Ягиня и зашла в избу. Вышла она с тарелочкой, на которой яблоко каталось. Люта ахнула:
— Да не уж-то и правда существуют предметы волшебные?
— Существуют, — хмыкнула Ягиня в ответ на такой чистый восторг. — Попроси тарелочку показать селение твое.
Люта дрожащими руками приняла тарелочку. Все еще не решаясь сказать просьбы, она несколько раз катнула яблоко по поверхности, и что-то для себя решив, выпалила:
— Блюдце, покажи мне Глиски!
На глазах изумленной Люты, яблочко катнулось пару раз туда-сюда, после ускорилось и на дне тарелки начала проступать картинка. Люта чуть из рук не выронила волшебный предмет. Уж сколько сказок ей рассказывали, а все не верилось ей в чудеса. Но вот же, в руках теперь держит самую настоящую сказку. От восторга девушка забыла на картинку смотреть, а когда очнулась от тычка в бок и присмотрелась, так и поплохело ей.
Ничего от Глиски не осталось. Все пожгли, а что не сгорело, то развалили. И тела, тела, тела. Лежат не шевелятся: дети, женщины, старики. Кое-как совладав с голосом, Люта прошептала:
— Блюдце, покажи отца.
Если бы не Ягиня, валяться бы блюдцу в траве вместе с яблочком. Люта завыла как волк в полнолуние, надрывно, до хрипоты. Голова отцовская на пику насажена посередь площади.
— Держи себя в руках! — рявкнула Ягиня, с силой дернув девушку за косу. Люта вздрогнула и очнулась. Вокруг нее круг выжженный образовался, лестницы пожгло, траву перед крыльцом, а Ягине хоть бы хны.
— Я для чего избу починяла, чтобы ты мне ее тут же развалила? Тарелку дала не для гнева тебе, а чтоб поняла, есть кого возвращать, есть кому мстить, Люта. Один вопрос: хватит ли тебе на это смелости?
— Хватит, — прохрипела Люта и повторила громче. — Хватит!
— У всего есть цена. Какую заплатить готова за знание?
— Любую.
Ягиня криво усмехнулась и подошла вплотную, чуть ли не носами соприкасаясь.
— Даже жизнь отдашь?
— И думать не буду.
— А жизнь дитя нерожденного?
Люта поморгала и сделала шаг назад. Одно дело, свою жизнь класть на алтарь, другое чужую.
— Это ж чью?
Ягиня положила ладонь на живот Люты и слегка надавила. Девушка в ответ похолодела, не уж-то понесла-таки от сволочи хазарской.
— А вот эту. За все платить надо. Особенно за жизни, что вернуть хочешь. А за них платить другой жизнью надо. Покуда не заключила договор со мной, есть для тебя шанс замуж выйти да дитя родить. Ежели примешь знания, так и ходу назад не будет. Останешься одна.
От сердца отлегло, речь шла только о возможном ребенке. Люта призадумалась, сцепив ладони на животе. Детей она хотела и мужа хотела, да только где все теперь? С головой, отрубленной лежит в траве. Среди домов, сожжённых валяется. Из-за нее Глиску разорили, из-за нее отца погубили. Значит и платить тоже ей.
— Отдам.
— Так тому и быть.
Когда Люта вся в думах и заботах ушла в избу, Ягиня мягко потрепала вороного коня по холке. Ее прищуренный взор обратился в даль, а кривая улыбка застыла на устах. Иногда, чтобы добиться нужного ответа, можно недоговорить или же чуточку приукрасить правду.
***
Люта еще раз проверила хорошо ли выходит кинжал из ножен, на месте ли мешочек для трав и продолжает ли смотреть на нее Ягиня тем самым пронизывающим душу взглядом, который девушке приходилось терпеть вот уже как целый месяц.
— И чего стоим? Тодорка, подтолкни ее, что ли.
Услужливый конь пиханул мордой в спину Люте и фыркнул, мол, иди уже, а то ни тебе, ни мне покоя нет.
— Да иду уже иду. А там точно неопасно? — осторожный взгляд в сторону ночного леса и вот в лоб уже прилетает скорлупка от ореха.
— Я тебе сохранность обещала? Не обещала, а вот ты папоротник на Ивана Купалу достать обещала. Изволь исполнять обещанное.
Ягиня мерзко улыбнулась и с грохотом закрыла дверь избы, оставив снаружи раздосадованную ученицу. Люта сама не поняла с какого дуру решила папоротник проклятущий срезать. Все Ягиня эта, на слабо взяла, а она как негораздка [14] повелась. А кто его знает, есть этот папоротник вообще. Яга только улыбалась загадочно и подначивала, мол, сама увидишь.
Люта топнула в раздражении ногой в лапте, в который раз поправила кинжал с мешочком на поясе и ступила в мрачный лес. Не был он ночью дружелюбным. Днем даже Лихо, вечно заседающий в кустах, не пугал, но ночью… Не хотелось бы наткнуться на одноглазое страшилище, который и людей не брезгует отведать.
До поляны с папоротником, на кою указывала Ягиня в памятный день спора, было недалеко. Люта, уже выучившая ближайший лесок шла уверенно, стараясь не оборачиваться и не прислушиваться к шорохам в лесу. Оборачиваться нельзя — иначе папоротник не явится, а если прислушиваться к шорохам, то и сердечко может не выдержать.
Злобное рычание мало было похоже на лесные шорохи, оттого прислушаться все же пришлось. Люта застыла столбом, боясь пошевелиться лишний раз. Не волк же это в самом деле. Не лютуют они летом, не нападают на людей.
«Волки летом не нападают», — еще раз повторила самой себе всем известную истину девушка для пущей уверенности. Жаль волку то нельзя было сказать, не понял бы. Оставалось только просить всех богов разом, чтобы хищник либо сам ушел, либо вперед выступил. Собственные глупые мысли вызвали смешок, от которого рычание стало громче и страшней.
Плюнула Люта на все, да и побежала. Смелость — это хорошо, но не тогда, когда за спиной пастью лязгают. Выбежала она на полянку, наткнулась на что-то впотьмах, запнулась и грохнулась со всей дури на землю. Рычание за спиной перешло в скулеж.
«Тьфу ты, опять вся в синяках да царапинах буду!», — не к месту подумалось девушке.
Она повертела головой из стороны в сторону, чтобы понять, что помешало ее побегу, как увидела валяющийся на земле нож, а в трех шагах от него, прижавшийся мордой к траве огромный волк. Желтые, светящиеся в ночи глаза, сверкали злобой и отчаянием одновременно. Когда Люта подобрала нож с земли, волк злобно вызверился и сделал небольшой подскок вперед, скаля острые клыки.
— Это хочешь? — помахала она у него перед мокрым носом лезвием. — А вот не отдам! Так и останешься во второй ипостаси до конца дней своих, чтобы неповадно было на девиц честных нападать! Ножик поди у ведьмы забрать не просто.
Волколак, а это был именно он, огрызнулся, клацнул клыками и уселся на зад, отвернувшись от Люты. Подумаешь, решил развлечься, чего ж сразу так жестоко поступать с бедным несчастным оборотнем.
— Нож воткну обратно в землю, если папоротник поможешь найти и клятву дашь верности, — ответила Люта на его выпад, со знанием дела подбрасывая волшебный ножик в ладони.
Волколак прищурил взор и присмотрелся к девушке.
— И одарю честь по чести.
Помотал головой, как бы размышляя идти на сделку или нет, встал махнул хвостом в знак согласия и потрусил к Люте.
Девушка, не теряя времени, мазнула ножом по ладони и подставила ее под морду волколака. Тот обнюхав ладонь, слизал кровь. Глаза мигнули красным, и волчья морда опустилась пред Лютой в покорном поклоне. Нож воткнулся обратно в землю уверенной рукой, и девушка отошла в сторону. Волколак перекувыркнулся через нож и тут же стал мужчиной.
— Смотрю, девицы нынче совсем бесстыжие пошли, хоть бы ойкнула что ли.
— Было бы отчего ойкать, — брякнула Люта в ответ, заставляя взрослого мужика покрыться красными пятнами не то со стыда, не то от гнева. Хорошо в темноте не видно. Чтоб волколак бабы смущался, когда б такое было!
— Ну что ж, — рыкнул он. — Раз отныне я помощник твой верный, так говори, чего надо.
— Ничего, — пожала плечами Люта и добавила, — пока что. Как будешь нужен, позову.
— Как звать-то меня знаешь? — хитро прищурился волчара, облизываясь и окидывая жадным взглядом девичью фигурку.
Злость, забытая за спокойный месяц, вновь подняла голову. Взгляд черных глаз потяжелел и обжег волка почище железа каленного.
— В твоих венах отныне кровь моя, нечисть, — от фразы сказанной спокойным тоном, волка согнуло пополам. Ему показалось, словно бы наизнанку его выворачивают, тянут внутренности все.
— Ведьма, — прохрипел он. — Мораны служанка. Вот же угораздило.
— Слуга нынче ты, хвостатый, а я жрица Великой Матери, душ собирательница. Покуда кровь моя в тебе, даже и не думай предать меня, не то смерть будет долгой и мучительной. Ежели урок тобой усвоен, то я жду свой папоротник. Как величать-то тебя?
— Грул, — буркнул он недовольно и пошевелился, ожидая повторную боль.
Отпустило.
Люта вновь взяла в руки нож и что-то пошептав над ним, отдала волколаку.
— А вот и дар мой. Заговорила я вещицу волшебную, чтобы возвращалась она к тебе, куда бы ты не пошел и кому бы в руки она не попала.
Грул с сомнением посмотрел на Люту, повертел ножик в руках и воткнув его в землю, вновь перекинулся в животную ипостась. Принюхался и куда-то потрусил, перед этим, мотнув мордой в нужную сторону, мол, за мной идем.
Когда Люта довольная вернулась к избе вместе с папоротником ее встречали все те же Ягиня и Тодорка.
— Видишь, Тодорка, честным волколакам уже нельзя в лесу поохотиться, злые ведьмы запугивают и помощь вымогают.
Конь в ответ на это согласно заржал, кося лиловым глазом в сторону Люты.
— Сам виноват, — буркнула девушка. — Нашел где кормиться и кого запугивать. Будто не знает чей дом тут стоит.
— Может и не знает, — спокойно ответила Ягиня. — Ты что же думаешь, я всем вокруг рассказываю, где жрицу Мораны воспитываю. Иди вымойся, а то вновь стала похожа на чучело.
Люта с трудом удержалась, чтобы в спину женщине язык не показать. Когда она сделала так в первый раз, язык завязался узлом буквально. Неделю так ходила, только и могла, что мычать. А кушать-то как неудобно было!
Схватив сменный сарафан, Люта убежала к речке, где быстро сполоснула и себя, и одежду, измазанную в грязи и траве. Уже сделав шаг к берегу, она почувствовала, как кто-то держит ее за щиколотку. Как не завизжала, девушка сама не поняла. Пожалуй, удержала только мысль о Ягине, которая на любой ее писк, слезы или жалобу добавляла тумаков и наказаний.
Вода зарябила и на поверхность всплыла голова, а за ней и шея с голой грудью.
— Русалка? — воскликнула Люта, присматриваясь ближе, но нет. Выплывшая на утопленницу не походила. — А… берегиня. Плыви давай отсюда.
Обиженный взгляд резанул по сердцу. И чего она в самом деле грубо так. Берегини ведь добрые, зла никому не желают, только предостеречь хотят. Потому Люта и слушать их не хотела. От чего они ее предостерегут? От смерти? Ее Люта не боялась, она ей служила.
— Не слушай Ягиню, Люта, — голосок берегини журчал словно ручеек. Волосы, украшенные речным жемчугом, сверкали в свете луны, кожа мерцала ровным таинственным светом, а капельки воды на ней напоминали драгоценные камни. — Она ведь тебя к злу ведет. Душу твою разделит и свет, что остался в тебе заменит на тьму. Не верь ее сладким речам, мертвых не вернуть.
Люта не на шутку разозлилась. Отмахнулась от девицы, отвернулась и пошла к берегу, не слушая стенаний.
— Много вы знаете! Предостережения свои надо было раньше делать! Когда были живы селяне в Глиске, когда Мирослав живой был, когда я крови и зла не видела! А сейчас, тьфу, блажь все это!
Она не слушала больше причитаний речных дев и уговоров. Быстро отжала платье, оделась, да и убежала в сторону избы, попутно убеждая себя, что сделала правильный выбор. Руку помощи ей не берегини протянули, а Морана. И Ягиня.
***
— Готова к обряду? — Ягиня смерила взглядом ученицу. За несколько месяцев Люта заметно окрепла. Из затюканной, со страхом в глазах и обреченностью, бледной моли, превратилась в статную девушку. Взгляд светился уверенностью и, стоит признать, капелькой жестокости. Тут Ягиня довольно улыбнулась про себя. Жестокость взращивается не отношением к человеку, а дозволенностью делать жестокость самому, не опасаясь наказания. Девочка усвоила уроки и правила мира: не ты, так тебя. Осталась последняя черта, за которую Люта должна была шагнуть.
— Готова.
Они пришли на ту самую поляну, где Люта впервые срывала папоротник на Ивана Купалу. Этот папоротник пошел на особые зелья, которые, как сказала Ягиня, пригодятся Люте в будущем.
В землю были вбиты светочи, они образовывали ровный круг. Люта вступила в его середину, предварительно сбросив с себя всю одежду. Мягкая трава щекотала стопы, от огня шло тепло, отчего становилось жарко. Лето в этом году, даже ночами, было особенно знойное.
Люта протянула руки запястьями вперед и Ягиня резанула по ним кинжалом, сначала одну руку, потом другую. Заунывная песнь на столь древнем языке, что уже давно забыт, затянула девушку в состояние забытья. Ей казалось, что все вокруг плывет, огоньки светочей мелькали перед глазами, сливаясь в единый хоровод. Слова песни гремели в ушах, отдаваясь в груди и спускаясь ниже, к самому сосредоточию женской силы, выжигая внутренности дотла, вырывая яростный крик боли. Когда воздуха в легких перестало хватать, а ноги подогнулись от усталости, песня оборвалась, а светочи потухли. Люта упала на траву, испустив облегченный вздох и погружаясь в спасительный сон. Уже засыпая ей вновь послышалась песня, но это был чужой голос, не Ягини.
«Гамаюн?» — мелькнула мысль и сознание покинуло ее.
— Люта! Иди к нам! Скорее! Ну чего же ты?
Милослав такой красивый, счастливый, любящий. Люди празднуют, все дома целые. Это сон или все взаправду? Хотелось бы, чтобы взаправду.
— Люта?
— Отец…
— Чего праздновать не идешь, девочка моя? — ласковая улыбка на таком знакомом лице внезапно исказилась гримасой боли. Миг и голова уже на пике, а на землю капает кровь.
Кап…кап…кап…
Она больше не боится.
Она знает, что это не сон.
Вокруг пожарище и пахнет горелым, от дыма першит в горле, словно бы и правда это площадь Глиски.
Черные колдовские глаза внимательно вгляделись в родное лицо. Люта протянула руку, нежно провела кончиками пальцев по застывшей в предсмертной муке щеке отца.
— Я верну тебя, вас всех. И отомщу.
Люта открыла глаза на той же поляне, прикрытая собственным платьем, рядом пристроилась Ягиня. Вездесущий Тодорка безразлично жевал траву, периодически притоптывая копытом, ему было все равно на человеческие горести, мечты и чаяния. Пахло медом. Люта втянула в себя этот аромат, выгоняя из ноздрей память о сгоревшей деревне.
— Я справилась, — ровно сказала она, не глядя на Ягиню.
— Можно и так сказать, — ответила женщина, жуя травинку. — Через три дня отправишься в путь, но прежде узнаешь, что тебе искать надо. Иди в избу.
Уже такой знакомый, успокаивающий отвар, ткнулся в руки по возвращению домой. Да, Люта уже могла называть домом это странное прибежище, где была она, Яга и конь. Она хотела называть его домом. Аромат душицы и мяты пощекотал ноздри, медку бы еще, да не балует сладким наставница.
— Отправишься утром, дам тебе с собой клубочек. Шепнешь ему, кто тебе нужен, он к нему и приведет. Человек тебе нужен особый, и не человек вовсе, а чудь. Не смотри на меня так, Люта. Не легенда это и не сказка. Такой народ существовал, осталось только от него одно название, да парочка живых. Чудь приведет тебя к камню. Ангатиром зовется. Силами обладает огромными, что мертвых поднимать, что живых успокаивать. И только чуди одни и знают где камень этот. Но только не отдадут они тебе его и не приведут за ручку. Уж очень народец упрямый. Ну да ничего и на них управу найти можно. Когда отправишься в путь шепну я тебе секрет их, который мало кто знает, а там сама разберешься, зря что ли я время на тебя тратила.
Спустя три дня Люта пустилась в путь. Яга и правда шепнула ей на ухо секрет, вот только что делать с ним, Люта пока не знала, но у нее впереди был длинный путь, так что время на раздумье имелось. Уже выходя из леса, чтобы попасть на главный тракт, Люта услышала тихий клекот. Она повернула голову вправо и увидела на ветке ближайшего дерева необычную птицу. Тело было птичьим, а вот голова человеческая, женская.
«Гамаюн-таки», — в ужасе подумала Люта и ускорила темп, старательно зажимая уши.
Но не успела…
Куда б не завела тебя дорога,
Повсюду ждет тебя одна тревога.
И боль, и кровь, и смерть — твоя заслуга.
И цель твоя ничтожна — что за скука.
Ты та, что горе принесет
Тому, кто смог бы разделить с тобою долю,
Что горше уготованной тебе одной лишь боли.
Осталось сделать шаг, но вот куда:
Направо — ждет тебя тоска,
Налево — будешь сеять смерть сама ты,
Назад — в землицу ляжешь рядом с теми, кого спасать изволила ты невзначай.
Ну а вперед шагнешь — так обретешь ты, столь долгожданный и желанный всем покой.