Подземный переход дался очень тяжело. Гату питался силой, что давали жёны, но того все одно не хватало, чтобы протащить пятерых до самого дома. Земля приняла чудские тела и выпустила, едва их связь стала нарушаться.
Белоглазый так и не смог подняться. Каждое движение причиняло боль. В глазах сверкали безумные звезды. Перевернувшись на спину, он ощупал бок. Переломленное древко стрелы глубоко засело. Шерра опустилась рядом с ним на колени, осторожно касаясь краев раны. Кровь больше не шла, но началось воспаление. Пробитая кожа потемнела. Черная густая жидкость, выходившая из отверстия при малейшем надавливании, исторгала смрадный запах.
— Змеёныш отравил стрелы, — тягуче протянула Шерра, принюхиваясь.
— Надо было его прикончить, — отозвалась Вия, сжав кулаки. — Я сделаю повязку из трав.
— Это не поможет, — Шерра лишь покачала головой, изучая края раны. — Нужна ворожея. Он потерял много времени. Почему ты не сказал сразу? Ты же должен был почувствовать.
— Мы спешили, — прошептал Гату.
Его лицо осунулось, под белесыми глазами запали синие круги, на лбу выступила испарина. Голос Гату заметно ослаб. Пересохшие губы лопались при каждом движении рта. Мита и Ресу проворно поднялись, выпалив хором:
— Мы приведем помощь. Пахнет дымом. Рядом селение!
Шерра призадумалась. Ее волосы золотистыми волнами спадали на плечи и грудь, наполовину скрывая своеобразное, но без сомнения прекрасное лицо. Сапфировые глаза, не мигая, смотрели на жуткую рану мужа. Из-под верхней губы торчали два острых клыка, придававшие ее образу звериной стати.
— Если ворожея побоится идти с вами в лес, мы только потеряем время. Его у нас и без того не осталось. Мы отнесем мужа.
Она осторожно и очень нежно коснулась щеки белоглазого.
— Гату, придется идти к людям. Яд очень сильный. Гадёныш явно не сам его сварил.
Белоглазый не ответил. Он провалился в сон. Губы едва шевельнулись, но никто не услышал и звука. Сознание ходящего уносило прочь от тела, пронзая барьеры земных законов. То, что чудь сейчас видел, нельзя было назвать сном. Грезы не бывают столь черны и полны отчаяния. Даже кажущийся бесконечным жуткий кошмар однажды проходит. Душа сбрасывает оковы власти мрачных видений, очищаясь. А Гату смотрел в бездну, у которой не было конца, края и даже имени.
Он стоял на краю обрыва. Внизу — клокочущие языки земных недр, раскаленная лава, пожирающая скалы. Над головой — неистовый вихрь, заполняющий горизонт от края до края. Исполинская воронка, грозящая сожрать все сущее. Гату смотрел перед собой, словно не замечая того, что мир вот-вот будет поглощен. Он оставался недвижим даже когда за спиной появилась черная тень. Белоглазый чуял ее, но ничего не предпринимал. У тени не было лица. Безлика она была не потому, что скрывалась, а от того, что не осталось в том существе ничего кроме ярости и злобы. На черном пятне сверкали лишь два красных полных ярости глаза. От макушки к ногам тени спадали извивающиеся как черви волосы цвета воронова крыла, окутывая силуэт подобно прогнившему могильному савану. Грянул гром. В тяжелых небесных раскатах слышались голоса богов. Их гнев сотрясал землю.
Гату резко обернулся, перехватывая выброшенный вперед кинжал. Он сжал предплечье убийцы, опуская глаза вниз. Опоздал. Удар бы стремителен, как росчерк молнии и неотвратим, как судьба. В глазах стало тесно от рези. Голова упала на грудь. Темнота.
Он снова стоял на краю обрыва. Клокочущие языки земных недр, хищно поднимались заполняя голодную бездну пламенным океаном. По спине пробежали мурашки. Тень медленно кралась за спину. На этот раз Гату попытался обернуться сразу. Ничего не вышло. Тело полнилось тяжестью, словно стало стократ тяжелее. Движения выглядели медлительными и слабыми. Сверкающий росчерк проклятого металла пробил плоть прежде, чем белоглазый успел помешать.
«Кто ты?».
Молчание. И резкая боль, вспышкой пронзающая все тело, разрастаясь подобно лесному пожару.
Раскат грома грянул, аж земная твердь затряслась. На лицо упали тяжелые капли дождя. Лава у подножия скалы зашипела, исторгая облака пара. Гату снова стоял на самом краю, глядя в бездну. Тень за спиной замахивалась для удара. Не обращая внимания на убийцу, белоглазый шагнул вперед. Кинжал нашел лишь пустоту. Тело вспыхнуло, как солома, мгновенно чернея от сажи. Он кричал от боли, но ветер относил слова прочь.
«Гату, опасайся людских ведуний и ворожей. Ты слишком доверчив. Я вшила в твой пояс свою любимую иглу. Однажды она отведет от тебя злые чары, — в голове зазвучали слова Шерры, сказанные несколько лет назад. — Храни ее, а она сохранит тебя. Но коли смерть будет дышать в затылок, рвани и кинь по ветру! На конце той иглы будет спать твоя смерть».
Он стоял на краю бездны. Грохот в ушах заглушал шаги за спиной. По щекам стегал бешеный ливень, волосы липли к спине, а твердь под ногами стонала в мучительной агонии. Пальцы скользнули за пояс, нащупали тайник, надрывая нитки. Гату почувствовал укол. В ладони лежала игла из темного металла, а подушечка безымянного пальца кровила. Вспышка молнии, отразилась в его глазах, по спине снова пробежали мурашки. Белоглазый не глядя кинул иглу в пропасть, разворачиваясь к убийце. У самого лица застыла тень, победоносно сверкая краснющими очами, полнящимися голодной ненависти.
Кинжал вошел в живот Гату по самую рукоять. Чудь замер, вслушиваясь в свои ощущения. Тень застыла напротив. В следующий миг она закричала. Этот вопль был полон ярости и негодования. Он был пропитан бессилием и скорбью. За спиной белоглазого ревела лава, в воздух взлетали пылающие камни закипающего бедствия мира. А Гату смотрел на обмякшую тень, что упала к его ногам. В пляске теней начали проступать очертания.
«Что это, палач?».
Белоглазый завороженно следил за убийцей, не видя, что за спиной пронесся могучий селезень. В клюве его была зажата игла.
«Гату, почему я не могу больше дышать?».
«Гату, ты должен мне».
Мир вспыхнул. В ушах застучали кузнечные молоты. Тело согнулось пополам. Из глаз прыснули горячие слезы. Хватая ртом воздух, чудь жадно глотал воду из миски. Убрав ее от лица, он понял, что сидит. По коже еще бегали мураши, а мышцы сводило судорогой. Незнакомая женщина приложила ладонь ко лбу белоглазого грубо и бесцеремонно.
— Жарит будь здорово, — пробормотала она, забирая миску. — Но это хорошо, значит дух начал бороться.
— Где я? — пробормотал чудь, борясь с головокружением.
— У меня, — ответила женщина и расхохоталась. — Нет, это ж надо такому приключиться. Даром я что ль всю жизнь корячилась! Ох и заживу теперь.
— Что со мной случилось? — Белоглазый не мог разделить ее веселья, с трудом соображая, как оказался в незнакомо месте.
— Уж не чудо приключилось, — хохотнув ответила бабонька, стуча ножом по доске.
Он сидел на лежанке из соломы. Рядом печка. Добротно сложена, домовой поди аки петух ходил от восторга. Окна есть на бревенчатых стенах, не землянка, стало быть, изба. На стенах множество полок с кадками, крынками. Развешана всякая всячина, тут тебе и грибы, и ягоды, и коренья.
— Ведьма ты, что ль? — Гату снова попытался внести ясность в положение.
— Иди ты, — буркнула женщина, не оборачиваясь.
Нож размеренно стучал по доске. Она нарезала кубиками репу. А еще пахло травами и выпечкой. Белоглазый тотчас почувствовал, что заурчало в животе.
— А-а-а! Жракать-то хочет, нутрина! — она опять засмеялась. — Точно говорю, поправляешься. Гату, ты должен мне…
Женщина обернулась, цокая языком, глядя в потолок. Ей было около сорока лет. Русые волосы, в которых уже начала пробиваться седина. Широкие бедра и такие же широкие плечи. Бабонька была коренаста и походила скорей на лесоруба, чем на ведунью. Ее зеленоваты глаза светились азартом. Она явно была довольна собой.
— Должен будешь мне самоцветов всяких. И жемчуга речного, да поболе! Он мне дюже люб. Бусы сплету, буду такая вся ходить, да женихов охмурять! Га-га-га! — женщина вновь расхохоталась, да так, что даже закашлялась. — Да шучу я! Чего пыришься? Ну током не про камушки шучу, само собой. Их ты мне отсыпаешь не скупясь, чудь белоглазая.
— Звать-то тебя как? — спросил Гату, понимая, что на предыдущие вопросы она не ответит из вредности.
— Щепетуха я, — с достоинством ответила женщина, упирая руки в бока. — Ведунья местная. А мы древляне, чтоб ты знал. Тебя бабы синеглазые приволокли полудохлого.
— Давно?
— Недавно. Месяц назад то бишь.
Гату дернулся, словно плетью огрели. Да в сердцах сплюнул под ноги.
— Эй-эй-эй! Ишь ты разошелся! Поплюй мне тут! Сейчас прочь выставлю.
— Прости, хозяйка, — ответил Гату. — Для меня худо то, что сказала ты. Где родичи мои?
— Про-о-о-сти, — передразнила его Щепетуха. — Лечишь их, окаянных, выхаживаешь, ночами не спишь, а они на пол харкают. Думаешь, ты на пол мне плюнул? То ты мне в душу саму плюнул, так и знай, чудь ты белоглазая!
Гату резко поднялся. Голова все еще кружилась, но он справился. Лопатки уперлись в потолок. Ведунья немного присмирела, но виду не подала, все же ответив:
— Бабы твои на улице. Месяц назад встали по углам моей избы, стало быть, и стоят пырятся. Убрал бы ты их уже по добру по здорову. Народ у нас терпеливый, да токмо бабы твои уже всем по самое, значится, горло поперек.
— Чем же тебе мешают девы зрящие? — спросил Гату, ухмыляясь.
Он чувствовал себя прескверно, но все же в тело начинала возвращаться сила. Очнувшись ото сна, Гату не сразу вспомнил, что с ним сталось. Чего-то он и не знал, в забытье провалившись.
— Ха! Вы только посмотрите на него! — заносчиво выпалила Щепетуха, делая вид, что злится. — Где это видано, чтобы на улице и денно и нощно стояли бабы аки столбы на капище? Так ежели б они просто стояли там. Они же пырятся! Сверкают в ночи синими зенками своими. А мы к такому не привыкли. Ко мне селяне ходить из-за вас бояться стали. Ладно бы бабы твои еще просто стояли да пырились, так они иногда шептать начинают!
— Зрящие девы у стен дома — это добрый знак и удача роду на два колена, — ответил Гату. — Они гоняют ночную нечисть, да удачу наводят. Хранили они покой мой, да твою избу.
— А я просила о том? А?
Понимая, что с ведуньей без толку спорить, Гату еще раз поблагодарил хозяйку и вышел прочь.
— Далеко не уходи. С тобой староста побалакать просился. Я пошлю за ним! — прокричала в след Щепетуха.
Оказавшись на улице, Гату тотчас наткнулся на Миту. Дева просияла, сверкнув глазами. Подойдя к мужу, она встала на цыпочки и поцеловала его в лоб. Гату ответил тем же. Подошли Шерра, Ресу и Вия, обнялись. Им было, о чем поговорить, но место не располагало к беседе. Вокруг тотчас начал собираться народ, едва Гату на порог вышел. Селяне повыскакивали из избушек и землянок, собираясь, как на ярмарку. Сами пришли, да деток приволокли. Эка невидаль, пятеро чудей пожаловали, да самый главный белоглазый не издох!
Меж тем, люди не выказывали ничего дурного. Иные просто смотрели, да улыбались, болтая между собой. Другие подходили, мужики в основном, по плечу Гату хлопали, представляясь. Белоглазый было, осерчав по началу, немного смягчился. То были простые люди, бесхитростные труженики. Разве ж можно их винить, что из домов повыскакивали, увидав чудь белоглазую? Это раньше чудской род в города людей часто захаживал, дары привозил, да чудеса показывал. Прошли времена те. Память быстро повыветрилась. Иные и не знают теперь, кем они приходились роду чуди, кой выродился.
Расталкивая мужиков появился староста. Статный такой, широкоплеч, да высок. Усы и борода чернющие, ни волоска белого! А глаза меж тем хитренькие, хоть и беззлобные.
— Рады гостям дорогим, — приветствовал староста, даже поклонившись. — Хоть и давно ты, мил человек, к нам пожаловал, да током все беседою меня обижал!
Староста заржал, аки конь, своей шутке, а окружающие тотчас подхватили. Отсмеявшись, он нахмурил брови и продолжил:
— Тишило я, староста местный, а мы — древляне, народ мирный, да себя уважающий. Изволь, гость дорогой ко мне зайти, за здравие, стало быть, откушать, да за исцеление.
— Я — Гату, — ответил белоглазый, склонив голову, как сделал сам староста. — Спасибо за приглашение. Меня одного зовешь, али родичей моих тоже?
— Всех зову! Всех, конечно же! — закивал староста, явно почувствовав себя неловко. — Ты не подумай, что я женщин твоих не уважил! Мы им и кров, и пищу, а они молчат у тебя. Так тут и стояли, как подпорочки…
— То они удачу и благо на деревню наводили, да от нечисти болотной защиту заговаривали, — подала голос Щепетуха, высунувшись из оконца. — Каждый знает, что чудские зрящие жены в селении к удаче и счастью!
— А я знал! — замахал руками староста, недобро зыркнув на ухмыляющуюся ведунью. — Я-то знал, люди вы чудские! Я своим так-то все это время и сказывал: вам защиту дают, дурьи вы головы! Сходите, поклонитесь чудским заступникам!
Пока староста расхваливал себя и свое селение, Гату с женами следовали за ним. Белоглазый сразу заприметил, что дела у древлян не особенно-то и ладились. То тут, то там попадались избы с опаленными бревнами. Дома были отремонтированы, но не выглядели новыми. Одежды селян по большей части тоже смотрелись простенько. Ни вышивки тебе, ни украшений каких, все серое, едва не дырявое. Мужиков было едва ль не вдвое меньше, чем бабонек и очень мало детей.
«Их кто-то разорил, — догадался Гату, прислушиваясь к своим ощущениям, ступая по земле. — Никак хазары тут лютовали, али еще какая погань земная, да человеческая».
Оказавшись в доме, Тишило усадил гостей за стол, который уже накрыли. Надо сказать, что для дома старосты угощения были весьма простенькие. Тарелки с ухой, да одна на всех сухая краюха хлеба. У такого хозяина и угощаться было постыдно. Уж не остался бы кто-то из домочадцев сегодня без трапезы. Но и отказать гостеприимству, да еще и старосты тоже никак нельзя было. Откушав, Гату поблагодарил Тишило, да сказал прямо, как на духу:
— Нас тоже разорили три луны назад. Жен моих в невольники угнали, насилу отбил. Спешим, мы, староста. Земля родимая зовет, не кричит едва ль. Ответствуй, чего тебе за вашу доброту надобно. Отплачу. Тебе ж известно, кто такой чудь белоглазый.
— Известно, — не стал спорить староста, явно довольный, что не пришлось ходить вокруг, да около. — Селение наше пожгли, людей порубали, деток многих сокрали, все и сам видишь ты. Помоги нам, Гату, как за себя, да людей ради прошу. Помоги, милый чудь, вернуться нам к жизни людской! Живем же, что собаки побитые. Все ведь забрали, твари раскосые! Ежели мы до осени амбары не набьем, то поляжем от голода. Сажать — нечего. Дичь бить на шкуры почти некому. Кузнеца своего нет, мотыги да серпы поправлять, поверишь ли?! Умираем, мы, Гату! Наживу издохнем, ежели до осени пропитания не сыщем.
— Каменьев хочешь? — спросил напрямик белоглазый.
— Хочу, — не стал лукавить староста. — Нам бы нанять себе варягов дружину в охрану, оружия, иструментику там сям наторговать, да зерна купить чужого. Да еще, чтобы хватило той милости годины на четыре, глядишь и выживем.
— Я слаб после хвори. Силы вернуть можно, но это не быстро. Будь по-твоему, Тишило староста. Добудем для вас каменьев. Но девы мои сейчас же уйдут. Они в таких делах не помощницы, а земля родная давно по ним плачет. Согласен?
Староста, не раздумывая, хлопнул по протянутой ладони, едва не поранившись об огромные когти, до того рад был. Прощаться долго не стали. Гату отвел жен за частокол на границе деревни, обнял каждую, в лоб поцеловал, да сказывал:
— Идите лесами. К людям не выходите. Я приду к вересени [15]. Убаюкайте его. Не дайте проснуться лиху.
Девы покорно кивнули и двинулись прочь. Шерра обернулась. Ее глаза задержались на муже. Губы чуть расступились, являя острые клыки.
— Приходи домой, Гату. Мы тоже по тебе тосковали. Не впускай в сердце чужие горести. Помни что я тебе сказывала.
Вскоре их спины скрылись за ветвями деревьев. Гату немного постоял, призадумавшись. Сунул руку за пояс, да не нашел ничего. Пропала игла, Шеррой вшитая. Сон ли то был, иль взаправду меж грез сокрылась?