На поляне было необычайно тихо, разве что хрупнет где-то ветка под зверем или же подаст голос птица. Даже ветер и тот стих, поддавшись лесному безмолвию и покою, не колыша и листочка на дереве. Люта запрокинула голову и посмотрела наверх, невероятно синее безоблачное небо затопило сознание, развеивая тяжесть последних дней, проведенных в бесконечных наставлениях и учебе. Пахло душицей и мятой, Яга снова заварила свой травяной чай. Иногда Люте казалось, что в нем есть что-то еще, потому что как бы она не старалась, а у нее не получалось заварить такой же. Уж сколько не выспрашивала, все без толку, не признается старая.
Девушка прикрыла веки, наслаждаясь теплом и коротко рвано выдохнула. Не получалось дышать глубоко и ровно, боль в боку не давала сосредоточиться. Хоть сколько Ягиня говорила ей, мол, научишься дышать, боль и перестанешь чувствовать, да только как тут дышать научиться, когда, что ни движение, так будто режет кто на живую. Люта слегка пошевелилась и тут же поморщилась. Ну вот что ты будешь делать с этой напастью! И надо же было так неудачно упасть с Тодорки.
Девушка, кряхтя и держась за отбитый бок, поднялась с травы и медленно побрела в дом.
— Что, сильно жизнь побила? — насмешливо отозвалась Яга от печи. Она подхватила чугунок с отваром и поставила его на подоконник остывать.
— Не жизнь, а Тодорка, — проворчала в ответ Люта, глубже вдыхая аромат трав.
— Ой ли! Тодорка ее тут катает, а она еще и жалуется, — Яга замахнулась полотенцем на ученицу, глядя как та, охая и подвывая, пытается отскочить.
— Говорила же, нечего мне на лошадей влезать, вот не умела и не надобно!
— Откуда ж знать тебе, что надобно, а что нет? Сказано будешь учиться, значит будешь.
Люта на это только фыркнула, опасливо косясь на полотенце в руках наставницы. А ну как превратит это полотенце в змеюку и кинет в ученицу, она и не такое может. Девушка опустилась на скамейку, облокотилась на бревенчатую стенку и вытянула ноги.
— Скажи, Ягиня, а могло быть так, чтобы не стала я такой?
— Эт какой?
— Убийцей.
Яга грохнула глиняной кружкой по столу и раздраженно обернулась к ученице. В глазах женщины сверкнули молнии.
— Эк как ты заговорила, убийцей! Не стала бы убийцей, стала бы мертвой! Уж выбирай, чего тебе больше надобно.
— Но Морана отметила меня, значит зло во мне, так? — Люта говорила тихо, глядя себе под ноги, не поднимая глаза на рассерженную наставницу. Стыдно было и за то, что делала и за то, что должна будет сделать, но должна ли?
— Отметила она тебя уже давно, — истерзанное полотенце шлепнулось на стол, а удивленный взгляд Люты наконец-то был направлен на Ягиню.
— Не правда, сама я ее впустила и силы эти от нее получила, иначе давно б уже колдовала направо и налево. Я ж помню, помню, как Броня сказала мне помолиться Моране и сила ко мне придет. Я ж с дуру так и сделала!
Вскрик Люты оборвался звонкой пощечиной. Девушка схватилась за ужаленную щеку и поджала губы, со злостью глядя на Ягиню.
— Придти-то пришла сила, да не Мораны, глупая ты девица в голове водица! Сила рода пришла к тебе, твоего рода. Все женщины в роду были с силами, у кого меньше у кого больше, все они Моране молились с детства, да на тебе прервалось все.
— Как так прервалось?
— Так сама же знаешь, как. Что тебе тетка сказала перед смертью, ну-ка вспомни.
«И мать твоя померла не сама. Ужо я подсобила…».
Вновь Люту злость взяла жгучая. Быстро боль да обида забывается, когда живешь в покое да сытости, вот только нельзя забывать, не ей уж точно.
— Ежели не померла бы мамка твоя, так и молилась бы с ней вместе Моране Черной Матери. И сила бы проявилась раньше, и знала бы науку колдовскую, а не сейчас заглатывала бы все скопом, до каши склизкой в голове. Пойми, Люта, все, что происходит с тобой — твоя судьба. Не быть тебе женой, не быть матерью, не быть простодушной селянкой, не про тебя все это. Вот только не потому что Морана тебя отметила, а потому что ты свой выбор сделала, и не спорь!
Ягиня прикрикнула, видя, что Люта уже готова возмутиться, мол, да как же так, сама говоришь — судьба такая, а тут же противоречишь.
— Тебя кто заставлял кости окроплять да в верности клясться? Верно, никто. Ты выбрала путь мести, а не смерти, так будь добра идти по выбранному пути с достоинством, а не сомнениями.
— Ведьма, просыпайся, ведьма я тута поесть поляночку наметала, а ты все бормочешь тут чегось, да мечешься аки в бреду каком. Ведьма!
Громкий бас раздражал слух, а крепкие руки трясли что есть мочи Люту, которая изо всех сил цеплялась за сон и аромат душицы и мяты, пропитавший все избушку Ягини. Но неугомонная Латута трясла так, что и душа могла ненароком вылететь из тела.
— Да отстань ты! — ругнулась на попутчицу Люта, отмахиваясь от назойливой девки. — Встаю уже.
— Ну ты и спать, — протянула Латута, плюхаясь обратно на бревно перед небольшим костром. — Я уже и умылася, и кушать приготовила, и девок энтих обсмотрела в который раз, а все одно не пойму, на кой они тебе. Да ты кушай, давай, чего моргаешь?
Люта на очередную бессвязную тираду только вздохнула тяжко, в очередной раз представив, как отрезает девке говорливой язык, и не спеша отправилась к речке. Хотелось не просто умыться, того лучше поплавать, да только вряд ли время у нее есть на то, кто знает, когда гость дорогой пожалует.
Обратно вернулась быстро, оглядела поляну, гость не прибыл еще, зато девка толстая опять скачет вокруг застывших жен. И неймется же.
— Отойди от них, Латута, — спокойно попросила Люта, беря в руки лепешку и надкусывая.
— Дык думаю, можа покормить бедолаг, а? Расколдуешь их на пяток минуточек, а я быстренько им скормлю чегось. Помрут же еще.
— Не помрут. Они под заклятием этим могут годами лежать и ничего им не станется.
— Ох ты ж батюшки, — запричитала девка и опустилась осторожненько рядом с Лютой. — Я вот чо думаю, ну пошто они тебе, болезные? Они ж зла никакого не сделали, ну отпусти бедненьких. Можа муж энтот и за так тебе поможет. Не все ж злыдни какие.
Люта проглотила кусок лепешки, отхлебнула водицы и медленно подняла взор на Латуту, пристально глянув той в глаза. Простодушная девица поежилась, уж вроде и не боялась ведьму, а в такие вот мгновения хотелось убежать с криками прочь.
— Тебя то волновать не должно. Ты пошла за мной, не спрашивая ни кто я, ни куда иду, а значит молчи и выполняй то, что прошу, а ежели не можешь, так уходи, я не держу. Не было еще человека, который за так бы мне помог, всем надо было чего.
— А я? — Латута так проникновенно сказала это, что Люте на мгновение стыдно стало, но только на мгновение.
— Так ты ж сама сказала, что с ведьмой путешествовать мечтала. Значит и со мной пошла не за просто так.
Латута примолкла и сникла. В сторону жен она больше не смотрела, разве что бросала на Люту взгляды беспокойные и виноватые, отчего девушке хотелось весело фыркнуть и засмеяться. Надо ж быть такой дурой бесхитростной.
Внезапно лес встрепенулся, весь зашевелился, прокатился ветер, приподнял подол платья, взлетел повыше, взъерошил волосы черные и шепнул на ухо Люте, отчего улыбнулась она и встала, расправляя юбку смятую. Пожаловал гость дорогой.
Сдержанный рык и испуганный возглас Латуты, а после и ее обморок, подсказал, что гость явился пред очи ясные. Когда из-за деревьев на поляну выступил чудь про которого так много Люте рассказывала Ягиня, девушка на миг даже дыхание задержала, так любопытно ей было. Поначалу подумалось, что и не человек он вовсе: ручища могучие ниже колен, патлы седые спутанные на плечи спадают, а глазища-то как сверкают со зрачком вертикальным, будто змеюка какая. Чудь белоглазая. В миг в памяти слова Ягини пролетели птицей испуганной:
— Попадется синеглазый, говори с ним быстро да движений резких не делай, а не то догонит в миг и разорвет, что и не было. Ежели все равно ринется на тебя, порошок держи в кулачке дурманный, подберется, а ты ему в морду дуй. Понятно?
— Понятно. А ежели не синеглазый попадется?
— А ежели не синеглазый, то обратно я тебя не жду.
«Не синеглазый, — как-то обреченно подумала Люта. Не стоило сомневаться, что с ее-то удачей непременно белоглазый прискачет. — Вот же волчище…».
Сам волколак нигде не виднелся, даже хвост не промелькнул, вестимо надеялся, что чудь под шумок освободит серого от повинности служения. Ну да не на ту напали.
— Убьешь — с женами своими можешь попрощаться! — через чур громко прокричала Люта, выдав с головой свой страх. Она дернулась было в сторону окаменевших на земле женщин, но остановилась.
Чудь замер, глядя словно сквозь нее. Нельзя было во взгляде том разобрать эмоций и желаний. Он молчал, но молчание то было красноречивее любых ругательств. Люта почувствовала трепет перед древней, чуждой ей силой. Она словно смотрела в темный омут лесного пруда, ни дна не видать, ни того, что во мраке скрывается.
Люта сделала шаг назад и показала чуть подрагивающей рукой на статуи.
— Заклятие на них только я снять могу, так что говорить со мной тебе придется, а то и что скажу исполнять.
— А ты выросла, — наконец, проговорил чудь низким тягучим как сосновая смола голосом.
Видно было, он торопился и путь его сильно измучил. Под глазами пролегли тени, от тяжелого дыхания грудь медленно поднималась и опускалась, словно бы через силу выталкивая воздух из легких и вбирая его обратно. Он был не просто худой, а изможденный работой ли или едой скудной, кто поймет, да только все равно сила чувствовалась в нем не дюжая. Было в нем что-то такое… Будто на зверя дикого смотришь. Едва ль подбородком поведет, а такая животная грация. Сразу понятно, ежели прыгнет, за порошочком-то рука не успеет метнуться.
Люта прищурилась, недоумевая, откуда бы знать ему выросла она или нет, ежели видятся впервые. Сцепила руки на груди и строго посмотрела прямо в страшные глазищи чуди. Не время предаваться сомнениям или жалости, на поиск другого такого времени нет совсем, да и кто знает, найдется ли, Ягиня говорила кучка их осталась.
— Чего тебе надобно, жрица?
— Ангатир.
— Ангатир, — медленно повторил за ней белоглазый и почему-то хмыкнул.
Теперь он смотрел на нее иначе. От ярости и сосредоточенного вызова и следа не осталось. Но что же это? Жалость? Тоска?
— Дев чудских отпусти. Ни к чему тебе пленники.
— Приведешь к камню, отпущу, а пока что будут они для меня заверением, что выполнишь ты свою часть уговора.
Гату вздохнул и отвернулся, глядя на своих жен.
— Тебя когда-нибудь обманывал чудь?
Люта несколько смутилась. На все вопросы и требования белоглазый отвечал непроницаемым спокойствием. Он то ли жалел ее, решая, убить или нет, то ли собирался отговорить.
— Я не торговаться тебя позвала. Цена вот она, перед тобой, за услугу кою ты мне окажешь.
— Не могу я камень тебе отдать, как не понимаешь? Ты вообще представляешь, что просишь? Иная бы на твоем месте просила самоцветов, да речного золота, а ты что? В наместницы темных богов метишь? А не тонка ли шея лебединая для такого бремени? Ноженьки не подломятся?
Люта было собиралась что-то ответить, но чудь продолжил, медленно шагая к ней навстречу.
— Ты задумала выпустить в мир великое зло. Все мое племя полегло, чтобы эту гадь впотьмах штолен упрятать. Думаешь, одна сдюжишь с ним управляться? Девочка, иди к речке да погляди на себя! Куда ты лезешь?
Разозлилась Люта, выхватила кинжал из-за пояса и тут же подскочила к женам чудским. Склонилась над одной из девиц, занеся острие над самым глазом открытым и взглянула на чудь исподлобья.
— Значит умрут они, белоглазый. Наставлять да стращать меня не надобно! Зла и без камня в мире этом полно лукошко, уж мне можешь не рассказывать. Одну убить успею, а остальные так камнем навсегда и останутся, никто их не расколдует. Так что выбор твой не велик. Либо помогаешь, либо в одиночестве подыхаешь.
— Опусти кинжал, ведьма. Не понимаешь ты, чего просишь. Не даст тебе камень ни богатств, ни силы, одно горе принесет и еще большее горе тем, кто дорог тебе. Ежели не для себя камень тот ищешь, так тем более прекрати. Не может быть добра от той пакости, что ото всех спрятана.
Кинжал опустился чуть ниже, чуть ли не до яблока глазного. Кадык чуди дернулся, глаза немного расширились, а зрачки вертикальные, казалось бы, совсем в нитку сузились.
— Не твоего ума дела, зачем камень надобно достать мне, — процедила Люта. — Знаю, женами ты не пожертвуешь, а значит приведешь к камню. Когда в руках моих Ангатир окажется, тогда и жены твои обратно вернутся. Таково мое условие и другого не услышишь. Чтоб мне пусто было! Чтоб не сносить мне головы! Да закляни меня река, да услышьте горы, оттаять женам чудским только на мою просьбу твоим согласием. Решай, белоглазый!
Чудь замер, пристально разглядывая девушку, что так опрометчиво занесла кинжал над одной из жен. На лице его отразились все муки выбора и можно было бы упрямиться до последнего, да только и так от народа его крошки остались.
— Жалко тогда передумал, — угрюмо промолвил белоглазый, покачивая головой, — на полянке-то…
Люта не поняла, о чем толковал белоглазый. Только еще больше осерчала.
— Ну?
— Ладно, сходим за камнем. Будет тебе Ангатир, хоть и предупреждал я.
— Клятву дай.
Чудь возмущенно вскинулся, да только черные глаза смотрели неумолимо. Он кивнул на кинжал в руке девушка.
— Ты купец, тебе в грудь бить. Давай зарок.
— Я — Люта, дочь Любомира. Клянусь, как только получу камень, Ангатиром чудским племенем названный, так жен твоих расколдую, белоглазый.
Люта прочертила лезвием по ладони, оставляя узкую кровящую дорожку. Сжала кулак до боли, аж костяшки побелели. Из кулачка на траву несколько алых капель упали. Затем Люта убрала кинжал и медленно встала, отходя от окаменевших дев.
— Как звать тебя? — обронила она, ожидая от белоглазого ответной клятвы.
Какое-то время мужчина молчал, слышно было только тяжелое дыхание. Кажется, незнакомец словно сомневался, стоил ли говорить имя врагу своему.
— Чудь белоглазая, — мстительно буркнул он, с вызовом буравя жрицу взглядом.
— Мне нужно имя, чтобы принять клятву, — упрямо процедила сквозь зубы Люта.
— Я — Гату. А клятвы ты от меня все одно не получишь. К камню приведу, но отдать не обещаю. Не в моих это силах. Я — ходящий, а они, — он кивнул на дев, — зрящие, тобишь хранительницы. Ты пленила их, что теперь с камнем станется, даже мне не ведомо.
Люта кивнула, делая вид, что соглашается с его доводами. В глубине души она рычала от недовольства. Все с самого начала пошло наперекосяк. Сперва дева старшая, дикая, аки рысь, чуть ее не подрала. Теперь этот явился, муженек-пирожок, смотрит как на червя, разговаривает как с дурой. Ничего-то он не обещает, хоть ты режь его, упрямый как баран.
«Ладно, что вести согласился да зарок потребовал и то неплохо, — подумала Люта, стараясь гнать хмурые мысли. — Все одно на крючке он, хоть и морду воротит».
— Когда выступаем? — деловито осведомилась Люта, делая вид, что все идет по ее плану.
— Мне ждать нечего, — пожал плечами Гату. — Сейчас и пойдем. Да только так ты до камня не дойдешь.
Стараясь совладать с эмоциями, Люта глубоко вздохнула, а затем выдохнула. Чудь будто специально над ней издевался, бросаясь ничего не говорящими фразами, заставляя переспрашивать.
— Так это как? — только и смогла из себя выдавить Люта.
— Идти далече, на север. Много верст… Зиму там встретим. У тебя ни одежды, ни снаряжения, ни спутников толковых.
— Мне никто не нужен, — заносчиво ответила Люта, да только чудь и слушать не стал, головой качая.
— На севере нурманы хозяйничают, а при тебе волчок малахольный, да баба падучая, это раз. Идти по двадцать верст в день придется, ты то не сдюжишь, это два. В дороге дичь бить не всегда сподручно, то я привыкший впроголодь, коли нужда, а вы сразу костьми ляжете, это три.
— Ты что-то предлагаешь? — устало протянула Люта.
— Наемников возьми, пару телег при лошадках да снеди, чтоб не выть волком.
Люта замолчала. Ей стыдно было признаться, что обо всем этом она совершенно не думала. К тому же не было денег, чтобы расплатиться за охрану и провизию. Чудь мгновенно оценил ее замешательство.
— Понятно, — протянул Гату, вздыхая. — Чему-то кроме как убивать да языком молоть как помело, тебя Ягиня научала?
— Откуда ты… — начала Люта, но Гату отвернулся, проходя мимо.
Застыв подле своих жен, он коснулся чела каждой, прижимаясь лбом ко лбу. Задержавшись напротив Шерры, чудь что-то шепнул ей. Люте удалось расслышать только обрывок фразы:
«… береги их…».
Люта хотела было возмутиться, что белоглазый не посвящает ее в свои планы, да скоро так и застыла, зачарованно наблюдая за диковинной ворожбой чуди. Гату сорвал охапку зеленого мха. Осторожно отщипывая растение, он положил его в рот каждой деве. Надорвав сосновую кору, Гату выскоблил смолу и принялся мазать женам веки, предварительно закрывая им глаза. Уложив чудских дев рядом друг с дружкой, Гату сел у изголовий. Нежно потрепав их поочередно по волосам, белоглазый замер. Он дышал все медленнее и медленнее. В какой-то миг Люта поняла, что не слышит ничего в мире кроме его дыхания и стука чудского сердца. Гату закрыл глаза и затянул странную не то песню, не то заговор.
В старой штольне ветер свищет.
Нету больше никого.
Спят кроты, уходят мыши,
Тьма клубится глубоко.
В потолке зияет пропасть,
Очи темные крадя.
Воет в стенах старой штольни
Тень, на цыпочках бродя.
Нету ей пути на волю,
Для судьбы одна лишь пыль.
Видит вместо солнца пропасть,
Вместо сердца стонет гниль.
Люту аж передернуло от слов Гату. Он шептал их так нежно, словно убаюкивал ребенка, но по спине девушки побежали мурашки. В стороне кто-то ойкнул и зашуршал. Латута, придя в сознание, уж не была рада тому. Безвольно перебирая руками, она пятилась, силясь отползти как можно дальше, что-то бормоча. Ее мелко трясло, а взгляд был прикован к фигуре Гату. Чудь простер руки над женами. Их тела медленно уходили под землю.
Закончив обряд, Гату поднялся и обернулся, проведя взглядом по лицам девушек так, словно бы не узнавал их.
— Пора идти, — наконец выговорил он, и развернувшись пошел прочь, не оглядываясь.