— Нечего лезть нам, куда не следует. Время только зря теряем, ежели так будем каждого встречного спасать, так ни в жизнь не доберемся до цели, а зима на носу совсем. Чего делать будем, когда холода нагрянут? Ни запасов, ни припасов, только и всего, что одежонка теплая. А ну как ловушка это? А если…
Белоглазый резко обернулся, встретившись с жрицей взглядом.
— Великие силы, ну не девка, а заноса трескучая, хуже комара над ухом! Мы все равно пойдем. Ты же жрица, так? В голову не приходило, что иногда нужно и добро творить? Ты бы пошла в речку на себя поглядела, всю рожу перекосило, ажно треснет сейчас. А на руки глядела? Под ногти заглядывала? Нельзя по земле ходить, как хворь ненасытная. Хочешь камень мой? Ты его получишь. Да только вот не сносить тебе головы, покуда дойдем, если так и будешь свою злобу, как с ведра расплескивать. Сила — силой, а добро всегда возвращается сторицей. И тебе почиститься давно пора, кисель свой багровый разбавить, да остудить.
Гату долго терпел. Уж от кого от кого, так от Люты старческого брюзжания не ждал, а поди ж ты! Совсем девчонка, даром, что коса ниже попы, а умишка да терпенье с ноготок. Разве что сам белоглазый, пусть и раздражался от ворчания бабского, да только ухо все одно востро держал. Люд он разный бывает, чудь-то всякого на своем веку повидал.
Светозар вновь отпустил сокола и тот свободно парил над головами путников, то улетая чуть вперед, то возвращаясь и что-то клекоча. Люта заметила, что Светозар иногда вел себя как-то странно. У него действительно была связь с гордой птицей. Еще до того, как сокол на плечо ему опускался, охотник знал о том, что впереди их ждет. Он будто бы замирал на мгновение, а взгляд мутнел и устремлялся в одну точку. Лютка может и не заметила бы, коль не видела подобного раньше.
Было ей лет восемь, решили они с другими девицами погадать на суженного ряженного, побежали клевер четырехлистный искать, чтобы имечко-то суженного узнать вскоре. Искали долго, а нашла Любаша, схватилась за клеверок да так и застыла. Смотрит глазами белесыми вдаль, губы одни только шевелятся беззвучно. Уж испугались тогда девки не на шутку и давай трясти статую живую. Очнулась Любаша, посмотрела на взъерошенных подруг, улыбнулась и проблеяла, аки дурочка:
— Чего это вы, смешные такие?
Ей-ей напомнил Светозар Люте подружку из детства. Разве что после дурачка не строил, но вид, будто бы нужно ему сокола послушать, делал. Этот еще, с сестрой похищенной. Оказалось, Братислав звать его. Не нравился он Люте, было что-то в глазах его недоброе, скользкое, хитрое. Да только кто ж ее, жрицу смерти, слушать будет. Вокруг же одни чистоплюи! Девушка хмуро обвела взглядом попутчиков и потерла плечо, где под рукавом платья шрам был. Он все еще давал о себе знать, то зачешется, то заноет, будто бы свежий совсем. Наивность дорого может обойтись, уж этому Ягиня ее научила.
— Убей его.
От спокойного тона наставницы Люту передернуло. Стоящий перед ней на коленях парень крепко зажмурился и замычал сквозь тряпицу.
— За что? Не сделал он мне ничего, заблудился просто, — буркнула Люта, непокорно встряхнув косой.
— Сейчас не сделал, потом сделает, — заупрямилась Яга. — Сделаешь? Как только отпустим тут же за подмогой побежишь да с дружками вернешься, так?
Ведьма зыркнула на бедолагу, от чего тот повалился на бок, с такой готовностью головой замотал, чтобы доказать, мол, да чтобы он, сдал, да не в жизнь.
— Отпусти его! Опоить же можно. Травок дадим успокаивающих и память путающих, да и пусть бежит себе. Не вспомнит даже, а коли вспомнит, так не поверит себе ж, — взмолилась Люта.
— Эх ты, добросердечие никого еще не спасало, дура. Селянам, что в лоб, что по лбу, сейчас друг, а скажешь, чего не по нему, так врагом мигом воротишься.
— Я и не увижу его больше, отпусти.
— А знаешь, Лютка, ты моя сердечная, будь по-твоему! — хихикнув ответила Ягиня, одарив ученицу ледяным взглядом.
Люта на то лишь плечами пожала. Пусть живет. И уж так суждено было выпасть на судьбе, что повстречались они. Случайно. А может и нет. В тот день молодая жрица по обыкновению собирала травы в закатных сумерках. Закрывающиеся бутоны иван-чая, да сулькавицы, жимолости болотной, да мятной павилики, годились для ритуальных отваров лишь сорванные на последних лучах солнца. Напитавшиеся силы за день, не успевшие ее отдать земле во мраке ночи, они были дюже хороши для создания различных мазей и эликсиров. Люта ползала на четвереньках, разглядывая полузакрытые бутоны цветов, как вдруг услышала женский крик.
— Да кто ты такой, чтоб меня поучать? — визжала неизвестная, судя по голосу совсем юная девушка.
— Я-то, кто? Щас ты у меня узнаешь, кто, стыдоба гулящая!
— Рот свой поганый прикрой, Ерёмка! — вступил новый голос.
— Да, что ты с ним говоришь? — заговорил третий мужчина. — Он твою бабу оприходовал, твою честь изуродовал! Сносишь? Может еще водички им поднесешь? Гляди ж, запыхались! А? Сносишь, тютя?
Тот, что подстрекал неизвестного к расправе, явно был зол похлеще товарища. Люта бы, может, и мимо прошла. Ну, подумаешь, диво, подгулял кто-то! Да только новые голоса зазвучали.
— Ерёмка, давай, не тушуйся! Отходи его как надо, — вторили новые голоса. — Никто не узнает!
— Я всем расскажу! — прокричала девушка.
— Расскажешь, что? Что по лесам в чернике подол задираешь? Тебя бабы камнями забьют, будешь жить в хлеву, да дерьмо за лошадьми убирать!
— Ну все, молись, тварь! — прорычал некто, по-видимому тот самый Ерёмка.
Женский крик огласил окрестности истошно и душераздирающе тяжко.
— Не надо, ребятушки! Заклинаю, не губите его! То я же! Ну, пожалуйста!
Люта замерла, слушая жалостливые мольбы девушки. Сердце екнуло. Не выдержала. Побежала на крики, ажно запыхалась, когда на самосуд человечий выбежала. Трое молодых парней дубасили четвертого. Тот уже был на земле. Пока били только ногами, без оружия, но лупили от души. Рядом на земле ползала зареванная девчонка, пытаясь ухватить кого-нибудь из обидчиков своего полюбовничка, но ее всякий раз отталкивали.
— А ну-ка, брысь! — крикнула Люта, стараясь, чтобы голос прозвучал грозно. — Судить кого удумали? Так в деревне старосте сказывайте, что дурного он сделал! А коли стыдно, так прикуси язык и за женой смотри лучше!
Парни, что пинали несчастного, аж остановились, переглядываясь. Послышались смешки. К Люте подошел высокий молодец, краснолицый, волосы белые, что снег, красив, но по лицу видно — зол душой, едва ль не на две головы выше ее.
— Это что тут за мурашка носопырку задирает? — весело проговорил он, вставая вплотную и нависая над девушкой. — Солнышко, я ж тебя сейчас отшлепаю.
— Руку поднимешь, без руки и останешься, — гордо ответила Люта, выдерживая его взгляд.
— Ой, ну раз так, то ухожу! — замахал руками детина, притворно пугаясь, чем вызвал хохот дружков. — А ты ничего такая! Справно балакаешь, да и с виду хорошенькая. Откуда будешь, милая?
— Не твоего ума, родненький, — ядовито огрызнулась Люта, и обернувшись на лежащую на земле девушку, добавила, — Шла бы ты поскорей да друга своего сердечного забрала.
— Ты храбрись да не заговаривайся, луковка, — заявил стоящий рядом парень, в котором Люта тотчас узнала спасенного однажды от Ягини. — Сказал Алешка же, отшлепает!
— А ты уже и смел стал, я погляжу? — протянула Люта. — Позабыл, как листочком на ветру трясся? Хороши травки были… И память потерял, и совесть.
Люта проигнорировала очередную угрозу, и не дожидаясь ответа, направилась к девушке. Пройдя мимо краснолицего, она протянула руку девице, уверенно поднимая ту с земли.
— Идите уже. Кончилось все. Помяли слегка, и хватит. То ж и справедливо, если на чистоту, — сказала Люта, как вдруг почувствовала боль.
Веселый до этого парень ухватил ее за ухо, да так крепко, что не вырвешься.
— По добру не понимаешь, мышка-норушка?
Ох и полыхнула тут жрица. Как лягнула подлеца, в пах метя. Да тот так высок был, что не попала. Однако ж, парень ухо выпустил. Едва Люта развернулась, как хлесткая пощечина врезалась в её щеку. Она повалилась на землю, не веря в происходящее.
«Ты поднял на меня руку?»
«На меня?»
«НА МЕНЯ, МРАЗЬ?»
Злоба подобно яду, прыснула в вены Люты. Она вскочила, не помня себя. Глаза в миг почернели, словно луну тенью сокрыло. Кулаки сжались, да руки затряслись.
— Эй, ты чего? — испуганно проблеял парень, даже отступив на шаг.
Люта уже не походила на божью коровку. Как и на кузнечика, мурашку и вообще тщедушную и миловидную девчушку.
— Никто не смеет поднимать на меня руку! — прорычала она и закричала.
Закричала Люта так, что у парней перед ней стоящих, ушла земля из-под ног. Они попадали, закрывая уши руками. Кто-то было хотел бежать, но неистовый вопль жрицы лишал сил и духа.
С земли раздался девичий испуганный визг, а парни и головы не смели поднять. Ухмылки скабрезные вмиг с лиц слетели, а рты пооткрывались, да слова оттуда не вылетело ни одного. Дохнуло мертвенным холодом, сковывая обидчиков по ногам и рукам, не давая и глазом моргнуть. Люта достала кинжал из-за пояса и зло полоснула по ладони, красные капли оросили траву под ногами.
Неистова Мара, яви свою кару,
Открой ледяные очи, приди в темной ночи,
Серпом жизнь секи, да тонки нити рви,
Гневная Мати за все воздати,
Гой! Черна-Мати! Гой-ма!
С последним восклицанием по молодцам словно мороз пронесся, инеем покрывая, замораживая, в глыбы льда превращая. Так и застыли они навсегда статуями ледяными посередь поля. Оглушительный визг пронесся и всколыхнул стайку птиц, что гнездилась на ближайшем дереве.
— Ведьма! Ведьма черная!
Девица, что до этого молча таращилась на происходящее, подхватила своего милого полюбовника, и так драпанула, что только пыль столбом, да пятки в лаптях мелькают.
— Дура! Я ж тебе жениха нового спасла, заместо муженька обрыдлого! — крикнула ей вслед Люта и сплюнула.
«Ничего оклемается, поймет, что так и лучше им», — сказала сама себе Люта и устало раскинулась на траве.
Сил не оставалось, все в колдовство да злость ушло. Говорила ей Ягиня, не пускай в ход чары, когда сердце неспокойно, иначе все на злость ту и спустишь. С холодной головушкой ворожить надобно, чтобы знала сила место свое и расходовалась с умом.
Люта зевнула и так удобно ей стало, да хорошо, что уснула она, а проснулась от криков. Голову приподняла и тут же подскочила, как ужаленная. Селяне, толпа целая с вилами и топорами, перли в ее сторону. Раздавались крики, особенно один выделялся, визгливый такой, напоминающий недавно спасенную бабенку.
— Говорю вам, убила парней наших, мужа моего Ерёмушку в лед превратила, ведьма проклятущая! Вон они стоят горемычные аки столбы какие. Ой, что деется-то! Под носом самым упыриха живет!
Люта от злости чуть было в ответ не заорала, что, мол от шеболды слышу, да не ко времени то было. Оглянуться не успела как зажатая, что в тисках, в толпе оказалась. Уж на всех селян ее сил точно не хватит. Думала все, конец ее пришел, уж на болотах страшно так не было, как пред этими оголтелыми. Но нет, судьбе не то угодно было. Ржание конское прогремело похлеще боевого клича.
Тодорка влетел в толпу, как таран, копытами путь прорубая, а кого и попросту кусая. Если б не он, гореть ей на костре. Да только успели ж паршивцы ножиком по руке чиркнуть в надежде остановить. Прискакала на коне к избушке. Волосы дыбом, кровь по руке стекает и икота от страха испытанного. Яга тогда только хмыкнула, слушая жалобы Люткины на несправедливость, злобных молодцев и глупых, да к тому же слабых на передок селянских баб.
Встряхнув головой, жрица отогнала воспоминания. Глядя на голубоглазого, светловолосого парня, что зазывал спасать свою сестру из плена разбойников, она отчетливо помнила этот невинный взгляд девицы, а после ее же злость и гонение Люты с вилами. Чем чище и искренней старается выглядеть человек, тем черней у него за душой.
«Интересно, а селян, что зло ото дня ко дню делают да вины своей не ощущают, Гату как обозвал бы? Наверное, оправдал, то ведь селяне, они все оправдывают злыми происками ведьм, да нечисти, а не своими поступками».
Как сказал Светозар, до разбойников оставалось всего ничего. Спрятались они в лесу и вроде как даже клетку сокол разглядел, да только неясно в ней ли девица, али где.
— Слышь, белоглазый, давай сползаю туда и обратно, — дернул Грул за рукав Гату. — Меня они не увидят и не учуят, а я тенью метнусь, гляну. Может и сдюжим чего.
Гату обвел тяжелым взглядом всю компанию. Люта стучала по траве носком лаптя, всем видом недовольство показывая, Латута мух считала, ей все ни по чем, а вот Светозар хмуро смотрел в ответ.
— Чего думаешь? — спросил чудь у охотника.
— Чего-чего, — пробурчал тот в ответ. — Девку жалко, то всем понятно, но ежели там целый стан разбойничий, то не справимся. Тебе сил набраться бы, хоть и заживают раны, да бойня та знатно подкосила. На баб надеяться, пусть одна из них и ведьма, себя не уважать, волколак и тот на мече легко осядет, как на него сразу толпой попрут. Вот и получается, что сил тех сокол поклевал да сплюнул. Даже десять разбойников и то проблема, а там кто знает сколько их на самом деле.
— Верно, — обронил Гату и кивнул волколаку. — Проверь, ежели что ночью пойдем, может и выгорит схитрить как.
— Отравить, к примеру, — буркнула Люта под пристальным взглядом Гату и тут же отвернулась, мол, ну, нет так нет.
Волколак вернулся, когда солнце стало клониться к горизонту. Вышел из леса человеком, будто и не оборачивался, и прямиком к Гату на поклон. Люту это в особенности злило. Идут по ее наущению, а главный этот белоглазый, чтоб его нечисть сжевала и выплюнула.
— Много их там, больше десятка в самом стане, девка в клетке, прав был сокол. По лесу расставлены ловушки, там еще шесть человек, чуть что сразу знак дадут, напрямки точно не получится. Их бы отвлечь чем. Вон, той же Латутой, чем не баба для привлечения внимания?
Латута грозно показала кулак волколаку, в ответ тот оскалился.
— А это идея, — Светозар задумчиво окинул взглядом дородную девку, та аж зарделась вся. — Я не о тебе Латута, я об отвлечении. Костер разожжем в нескольких местах, им так и так проверить надобно будет, для того разделиться придется, а значит часть с лагеря уйдет. Гату с Грулом могут за девицей двинуться, они тихие, просочатся и не заметишь, а ежели заметит кто, отбиться и убежать смогут.
Вперед тут же вышел Братислав и стукнул себя кулаком по груди.
— Я с вами пойду, моя сестра испугаться может, — он словно бы виновато на Гату взглянул и продолжил: — а меня увидит, тут же в спасение поверит.
Гату на мгновение замешкался. Одно дело волколаку довериться, сработались уже, да и договор держит Люткин от предательства, другое дело парень незнакомый и очень уж настойчивый. Гату отмахнулся от дурных мыслей, таким макаром скоро в Лютку, брюзжащую превратится, и будет всем в нос тыкать неверием.
— Добро, ждем ночи и расходимся. Латута с Лютой и Светозаром огни на разных сторонах разводят, мы ждем отхода караульных.
Так и поступили, разве что Лютка, как в сторонку они отошли со Светозаром и Латутой, в руки сунула им порошочки очередные и наказала в огонь сыпануть, да самим не дышать, не то спать будут аки младенцы в обнимку с разбойниками. Светозар по началу головой замотал недовольно, да Люта шикнула на него:
— Не травлю я никого, уснут они, а утром проснутся будто и не было ничего. Какая никакая, а помощь. А ну заварушка начнется, так хоть часть спать будет сном младенческим.
На том и порешили, разойдясь в три стороны.
Первый костер Светозар зажег, сыпанул порошка Люткиного нехотя, закрыл лицо тряпкой и побежал обратно в лагерь, второй догнала его Лютка, а Латуту так и не дождались.
— Вот дуреха! — выругалась Люта, нервно меряя шагами землю. — Говорила же, не дыши! Вот как чуяла, что лопухнется.
— Идти за ней надо, — Светозар внимательно посмотрел на Люту и наклонил голову в бок. — Впрочем, не подруга она тебе, не уж-то дело есть до девки?
— Не подруга, — кивнула Люта и остановилась. — Но из вас из всех она единственная, кто со мной добровольно и бескорыстно пошел, а значит в спину не ударит.
С этими словами девушка шагнула в темноту леса, туда, куда ушла Латута. Селянка лежала недалеко от костра, раскинув руки и ноги, и громко храпела. Люта подкралась поближе, хоронясь за деревьями и думая, успел кто из караульных дойти сюда или же и не дойдут вовсе. Уж как бы не напороться. Кто-то тронул ее за локоть, и девушка чуть не заорала на весь лес, благо выдержка была, да и Светозар то оказался. Он напряженно обвел глазами пространство и, вытащив стрелу из колчана, кивнул Лютке, мол, иди, прикрою.
Люта выползла из укрытия и маленькими шажками, постоянно оглядываясь, двинулась к Латуте. Сонный порошок к тому времени уже весь выгорел и опасности не представлял. Девушка нагнулась над селянкой, что-то пробормотала и дунула с ладошки в лицо. Храп усилился, отчего Люта скрипнула зубами. Вновь повторила наговор и дунула еще одну порцию порошка в лицо. Ничего. Латута разве что почесалась во сне и рукой махнула, будто бы отгоняя муху надоедливую.
— Ах ты ж…
Люта замахнулась и отвесила звонкую пощечину Латуте, отчего та, всхрапнув, подавилась и пришла в себя. Вместе с этим тренькнула тетива и Люта услышала, как сзади что-то мешком свалилось на землю. Громкий окрик Светозара заставил поторопиться.
— Бегом отсюда, они не уснули! Поднимай ее давай!
— Издеваешься? — гаркнула Люта в сторону Светозара, но тот уже не ответил, а только выскочил из-за кустов, с натянутой тетивой и бешеным выражением лица.
Из темноты на свет костра выступили пятеро. Поигрывая топорами, да кистенями мужики двинулись к гостям не спеша нападать. Светозар не решался метнуть еще одну стрелу, от всех не отобьешься. Пусти стрелу в одного и пока будешь новую натягивать, тебя порубают, только и слышали.
— А чой-то деется, а? — пробасила Латута, сонно шлепая ресницами.
— Ой дурааа, — протянула Люта, сжимая ремень сумки и думая, чего делать. Силу-то применить она может, да только дальше-то что, без сил сутки будет валяться, в прошлый-то раз худо было с тремя селянами еле справилась, а тут пятеро молодцев да с оружием. Начни колдовать, закончить не успеешь.
— Делай уже что-нибудь, — процедил Светозар, не отрывая взгляда от разбойников, каждого пытаясь прицелом охватить. — Ты ж ведьма.
— И что ж мне теперь, всех убивать что ль прикажешь? — огрызнулась Люта. — Так, то не ведьмина работа.
Волчье рычание заставило всех на полянке замереть. Ощерившийся волколак выступил вперед и грозно зарычал на разбойников, показывая аршинные клыки. Те было разделиться хотели, как вдруг затрещали сучья, закачались деревья. И тут уж такое на полянку выскочило… Косая сажень в плечах сказать, то ничего не сказать. Глазющи белые, сверкают хищно. Руки, что бревна, а на концах пальцев острые когти. В крови по локоть. Гату тяжело дышал, вздымая грудь, и прохрипел низким и тяжелым голосом:
— Покладай оружие, лиходейцы. Не то лежать будете, как дружки ваши, кто цел, кто по частям.
— Чудь белоглазая! — возопил один из разбойников, да деру дал.
Тренькнула тетива, посылая стрелу промеж лопаток беглецу, взвизгнула Латута, рыкнул Грул, на одного из противников с грозным клекотом свалился сверху сокол и завертелось. Одно было хорошо, разбойники растерялись от яростного сопротивления. Бой, что и боем не назовешь, а скорее перепалкой и неразберихой, закончился быстро. Стрелы Светозара нашли новые цели. Гату ухватил за горло сразу двоих душегубов, да о земь приложил так, что те больше и не встали.
— Чего там с Беляной этой, — устало спросила Люта у волколака, помогая подняться с земли Латуте. — Жива?
— Путем всё. Мы же здесь, — язвительно ответил Грул и покачал головой. — Ежели вечно влипать так будешь, однажды поляжем.
— Это я-то влипаю! — взвилась Лютка, тряся за волосы Латуту. Та ойкала и рыдала, будто луком кто в лицо тыкал. — Да если б не эта, сидели б в лагере и горя не знали! Кто ж думал, что настолько дура она!
— Прекрати! — прикрикнул на Люту Светозар. — Ужо, ежели спасать пошла, то неча и винить. Пойдемте отсюда, а то, кто его знает, чего тут еще водится помимо разбойников да волколаков.
Люта отпустила селянку и, злобно фыркнув, устремилась в сторону лагеря, не глядя на идущих сзади. До чуткого слуха донеслось:
— Слышь, Светозар, чо, правда, что ль спасать пошла девку? Сама что ль?
— Ну.
— Вот то весть какая! Кажется, знаешь человека, а оно потом вона как оборачивается. Чудеса!
Хохот волколака и виноватое шмыганье Латуты окончательно уверили Люту — спасать более она никого не будет.