Пожалуй, более смурного дня для Люты не было с той поры, когда Изу-бей увез ее из отчего дома, надругался, а после отрубил голову жениху, чей образ она с детства в сердце лелеяла. Гату не стал отводить ее в сторону, он не стал выговаривать ей как обычно, воспитывая и поучая, словно дитя неразумное. Белоглазый кричал, распугивая птиц и зверей, заставляя съеживаться даже Светозара. Латута и та зад свой трясущийся спрятала за деревом, впрочем, безуспешно.
— Дрянь черная! Ведьма сумасшедшая! Ты что творишь, ты кем себя возомнила, смертью самой?! Так косу чего не возьмешь, да в открытую махать давай, чтоб не обманывался люд, глядя в глаза твои бесчестные! Я, о чем просил тебя, о чем, спрашиваю?!
— Сонное зелье ты просил, — промолвила Люта, помертвевшими губами. Ее будто все силы разом покинули. Стояла, что на площади перед казнью, камней не хватало в руках разгневанного люда и по лбу, по лбу мерзавку. А чего мерзавку-то? Чего на этот раз сдюжила не так? К груди будто кто головешку прямиком из огня приложил, ужо так ужалило. Злые слезы в глазах закипели, да не пролились, не увидит чудь слез ее. Только и может, что грязью поливать, винить во всех грехаха да бедах. Ведьма черная, ведьма гадкая, ведьма, ведьма… Ведьма!
— Не травила я никого! Слышишь, не убивица я! Ведьма — да, душ собирательница — да, но не убивица! Не душегубка! Не в этот раз уж точно. Не знаю отчего нурманы те померли.
— Замолчи, умолкни, ведьма, — прорычал Гату. — Зелье ты дала, от него нурманы и загнулись. Твои руки прикоснулись к смертям и отправили их в чертоги Мораны. Знаю, — покуда Грула вытаскивал — ты молилась, приносила жертву своей богине, да смеялась над доверчивостью моей, так? Не видать доброты тебе от меня, и доверия не видать. Кому хочешь молись, кому хочешь верь, а на меня даже смотреть не смей.
Люта обвела взглядом поляну. Грул лежал рядом с костром и угрюмо разглядывал проплывающие облака. Ему все еще было не хорошо, пусть и волчье нутро быстрей восстанавливалось нежели человеческое. На Люту он не смотрел с момента появления в лагере, натерпелся. Светозар хмуро рассматривал стрелы, ковыряясь в оперении, ему все не нравилось с самого начала. Не только Люта, но и вся компания, что подобралась, будто в наказание ему за смерти товарищей охотников. Латута так и стояла за деревом, оттуда доносились всхлипы и утробное сморкание.
Взгляд ведьмы остановился на брате с сестрой. Братислав что-то тихо шептал Беляне, стоя рядом с лошадьми и поглаживая их по гривам. Можно было бы отвести взор и возразить Гату, вступить с ним в жаркий спор, кричать еще громче, но счастливый блеск в глазах Беляны заткнул рот Люты и потушил головешку в груди, оставляя легкое тление.
Ей нужен совет.
Девушка отвернулась от белоглазого и сделала шаг в чащу. На руке сомкнулась огромная ладонь и сжала до хруста костей.
— Куда собралась? Мы не закончили разговор. Покуда не объяснишься, никуда не денешься.
— Отпусти, — Люта посмотрела Гату в глаза и дернула запястье из железной хватки. Острые когти черканули по белоснежной коже, оставляя красные линии с маленькими каплями крови.
Он не стал делать еще одну попытку остановить ведьму, а просто махнул рукой, мол, да иди ты, пропащая, отвернулся и побрел в другую сторону. Люта, перед тем как нырнуть в густые и такие гостеприимные объятия леса, последний раз обернулась и бросила взгляд туда, куда устремился Гату. За ним след в след, чуть ли не вприпрыжку побежала, подобрав юбку, Беляна. Люта тяжело сглотнула, и отведя тяжелые ветви куста в сторону, исчезла в лесной темноте.
Ей нужна была Ягиня. Она хотела услышать насмешливый тон, что лучше всего приводил ее в чувство и помогал думать. Она отошла как можно дальше от стоянки и упала на колени прямиком в листву. Руки очистили небольшую полянку, кинжал расчертил руны на стылой земле. Люта сделала глубокий вдох, успокаивая рваный стук сердца, и шумно выдохнула, делая надрез на ладони и окропляя рисунок кровью. Лезвие сделало круг и воткнулось в точку замыкающую линию. Покуда она не прервется, связь будет держаться. Рука с раной зависла над рунами, черный камень на кольце полыхнул тьмой, проявился серп Мораной дарованный, шепот пронесся меж деревьев, посылая отчаянный зов помощи:
— Ягиня, услышь меня! Приди на зов, не откажи в помощи. Не сдюжу я…
Несколько соленых капель сорвалось в круг и впиталось в благодарную почву. Порез на руке забился, будто кто пальцем надавил и поковырялся, отчего девушка зашипела, борясь с желанием сжать ладонь в кулак и отпрянуть, баюкая и лелея рану.
— Чего ты там не сдюжишь, — раздалось ворчание прямиком из камня на кольце.
После гибели Хатум кольцо никак не проявляло себя и Люта думала, что стало оно бесполезной побрякушкой, да только Ягиня поколдовала над ним, расщедрилась для ученицы, каплю своей крови пожертвовала да подсказала, как связаться с ней в случае чего. Надолго сил кольца не хватит, но перекинуться парой слов и того не мало.
— Все не так идет, — выпалила в отчаянии Люта. — Только и вышло, что жен чудских пленить, а дальше, хоть топись!
— Дура, — рявкнула Ягиня. Голос звучал глухо и хрипло, но злость слышалась, да и камень полыхнул чернотой так, что девушка вскрикнула от пронзившей ладонь боли. — Не важен путь, каким ты идешь, важна цель. Если ты приближаешься к ней, значит все идет как надо.
— Меня обвинили в том, чего я не делала!
— Так разберись! — от гневного окрика с веток повспархивали стаи птиц, мимо пробегавший заяц дал такого стрекоча, что пролетел смазанным пятном. — Я тебя не ныть учила, паршивка. Где вы?
— У кривичей мы, рядом со Смоленском, — прохрипела Люта. Держать руку над рунами становилось все тяжелей, ее словно вниз тянуло с каждой минутой сильней. Боль уже была похожа не на биение сердца под кожей, а на разъедающий яд. Так больно!
— Будь осторожна, дальше земли Чернобога, люд ему там поклоняется и нечисть. С Мораной связь ослабнет, как и со мной. И еще…
Неожиданно кинжал, что замыкал круг связи, упал на бок, резкий ветер толкнул Люту в грудь и опрокинул на спину, листья, подхваченные дуновением, запорошили руны. Девушка чертыхнулась и встряхнула ладонью с кольцом. Боль прошла, осталось только небольшое жжение. Очевидно связь с Ягиней прервалась и восстановить силенок не хватит, и так долго продержала.
Люта провела тыльной стороной ладони по лбу собирая влагу, что выступила от неимоверных усилий. Чего-то не успела ей Яга сказать, а значит ожидать можно что угодно. Она усмехнулась, вспоминая презрение в голосе наставницы после ее жалоб и это гадкое: «Так разберись!». Знать бы еще с чем разбираться.
Впрочем, стоит начать с начала. Люта медленно брела обратно в лагерь, снимая слой за слоем с воспоминаний. Вот Гату попросил ее дать сонное зелье, вот она поняла, что ежели и давать, то только лучшее, а готового нет, значит надо делать, а времени мало. Вот она просит Латуту с Беляной помочь собрать нужные травки да корешки. И все вроде бы в порядке, она проверила, что ей принесли и ни в чем ошибки быть не могло, так почему сонное зелье превратилось в…
Люта остановилась как вкопанная, между бровей пролегла складка, ладони сжались в кулаки. Спустя два удара сердца Люта услышала смех, но не сразу поняла, что он принадлежит ей, в груди клокотало и она никак не могла успокоиться, усмирить эту щекотку внутри, от которой на глазах выступили слезы, а душа сжалась в испуганный дрожащий комок.
— Дура! Дура наивная! Ведьма недоученная! Девка без роду и племени! Нашла кому довериться.
«Доверие — путь к предательству».
— Когда ж я тебя слушать научусь, Ягиня, — прошептала, на силу успокоившаяся Люта.
Девушка обняла ствол ближайшего дерева и прислонилась лбом к коре. Несколько глубоких вдохов и выдохов помогли обрести давно потерянное равновесие и покой. Ухала сова, слышался треск веток и шорох листьев, стрекотали сверчки и дурманяще пахло мхом, землей и древесиной.
Когда она стала такой потерянной? Когда встретила его, белоглазого? Ужель так почву из-под ног выбил своей моралью, глазищами упрекающими, будто отец с того света пришел и пальцем погрозил, будто Милослав укоряюще глядит с небес, будто все, кто умер по ее вине смотрят прямиком в душу и не дают забыться, претвориться обычной девчонкой, что пустилась в приключения, отказавшись как все детей рожать да нянчить. А ведь нужно-то только камень забрать, так чего ж все так сложно стало. Почему на ее совести снова смерть, боль и ярость. Стоило только поверить на чуточку, что нужна, что не так уж и плоха, как по носу опять получила. И это он-то ей про недоверие сказывал, мол, нельзя так, людям-то не доверять, а сам…
Люта решительно оттолкнулась от дерева и вернулась в лагерь. Как только нога ступила на поляну, взгляд нашел Беляну и Латуту. Первая о чем-то довольно Гату вещала, что угрюм-горой нависал над костром, а вторая над волколаком хлопотала, то горяченького ему, то под голову чего помягче. Спелись.
— Латута, Беляна, — окликнула Люта девушек и как только те вскинули головы, обращая взоры к ней, продолжила: — Вы где травы собирали?
Латута задумчиво губешку пожевала да и махнула рукой вправо.
— Ну дык, где сказано было. Вышла, значитца, из леса и вот там вота в поле набрала травок запрошенных, сама ж проверила. Я все как надобно насрезала.
— А ты? — Если на Латуту Люта не смотрела, покуда слушала ответ, то в Беляну взглядом уперлась как ногой в камень речной для равновесия. Фырканье волколака и смурные взгляды Гату со Светозаром она игнорировала. Разве что Братислава в поле зрения держала, кто знает, чего вытворит, чтобы сестру защитить.
— Там же, — хмыкнула Беляна, не отводя взора от черных глаз ведьмы.
— Да не уж-то? — протянула Люта и сделала еще шаг вперед. И так у нее плавно получилось, так проникновенно, что улыбка Беляны стала тусклей. — А покажи, где собирала. Пойдем, Беляна, глянуть хочу, где буркуна ты мне нарвала, что он и так будучи сам по себе ядовитым, стал смертельным. Чего притихла, Беляночка?
Громкий голос Люты перешел на змеиное шипение, а с последними словами подскочили все на поляне, особенно Беляна, да не от страха, а от возмущения.
— Ты в чем обвинить меня пытаешься, ведьма? Гату, усмири попутчицу свою, не то патлы все ей повыдергиваю со злости. Ишь, чего удумала, на меня записать мертвых, когда сама в крови по колено танцует.
— Замолкни! — рявкнула Лютка и ринулась в сторону наглой девки, да Светозар перехватил поперек живота, дернув на себя и припечатав к груди, руки держа в хватке грубой, чтобы колдовать не вздумала. Да только разве ж остановишь ведьму, ежели в огне ненависти она горит.
Костер, рядом с которым Беляна с Гату стояли, полыхнул на три аршина ввысь, что всем отпрянуть пришлось, закрывая лица руками.
— А ты меня не затыкай! — закричала взбеленившаяся Беляна, испуганная силой Люткиной. — Сама виновата, говорить надо было, что с могил срывать цветы нельзя!
Вся поляна замерла, даже Люта и та застыла в руках Светозара, судорожно хватая воздух ртом. Тяжелый голос Гату разрезал тишину:
— А ты-то откуда знаешь, чего и откуда срывать нельзя?
Беляна закрыла рот руками, глаза бегали от Гату до Лютки и обратно, рядом, как по волшебству, Братислав нарисовался, да и закрыл собой сестру непутевую.
— Гату, не серчай. Вам она зла не желала, токмо нурманам поганым. Сиротами мы из-за них остались. Вот Беляна и… — парень бросил острый взгляд за плечо, глядя на притихшую сестру, — воспользовалась возможностью… отомстить. Нас бабка, ведунья деревенская приютила, ничему не учила, да Белька сама нахваталась того сего. Видимо тогда и запомнила, что ежели сорвать травку с могилы, так та любое зелье в яд превратит. Прости ее, она ж девчонка совсем, не умеет еще думать.
Последнее слово Братислав произнес с тяжелым выдохом, как с плеч груз скинул.
— Смотри на нее, белоглазый, смотри! — очнулась Люта. — Вот тебе и ведьма паршивая, вот тебе и убивица, да не та! Не всех-то собак на меня скидывать и смотреть как на погань у ног твоих. Ты ж один у нас беленький да чистенький, ты ж один можешь людей прощать, да казнить, а остальные порченные, что….
Звонкая пощечина разнеслась по всей поляне, в который раз погрузив ее в ошеломленное молчание. Латута так и держала поднятую ладонь, которой только что ударила Люту. Слезы раскаяния потекли по полному лицу, еще миг и девка заревела в голос:
— Прости, Люта, да токмо ты так кричишь страшенно-то, горюшка-то сколько в тебе! Не надо так!
Она ринулась вперед, и опешивший Светозар выпустил из рук Люту, которая, обмякнув, повисла уже в руках Латуты. После удара по щеке силы ее покинули окончательно, перегорела от макушки до пят и так все безразлично стало, словно и не ругалась мгновение назад. Крепкие руки сжали девушку с такой заботой и материнской нежностью, что захотелось расплакаться как в детстве. Ей что-то шептали, гладили по волосам и укачивали, не давая и на секунду остаться одной покуда в беспамятство не провалилась, погружаясь в глубокий сон.
Гату был зол и на себя, за то, что, не разобравшись, на Люту набросился, и на Беляну, что так нагло воспользовалась доверчивостью его, вокруг пальца обвела всех, и на Лютку, которая того пуще мысли ему путала и планы, и смуту в душу вносила, без того истрепанную. Разобраться бы, да нет сейчас слов приличных, так, чтобы понятно всем все стало, а потому лучше помолчать, с мыслями собраться, а там видно будет.
Спала Люта беспокойно. Ей снилась боль, а еще туман, в котором она брела на ощупь, боясь сделать шаг и сорваться в пропасть. Она не могла понять куда ей идти и кого искать. Внезапно поверхность под ногами содрогнулась, туман рассеялся, а перед девушкой взметнулось черное пламя. Оно шипело и жалило, и как бы не пыталась отойти от него Люта, а все одно доставал и больно хлестал по рукам, ногам, платью, оставляя порезы и ожоги.
Она точно знала, что ей нужно туда, за этот огонь, но ее не пустят, а потушить черное пламя не сможет. Божественный то огонь, не по зубам он ей, никаких знаний не хватит.
— Уходи, жрица, не место тебе на моих землях!
Голос, что, казалось, звучит отовсюду придавил к земле и заставил уткнуться носом в поклоне. Хлестнула плеть из черного огня, совсем рядышком с щекой Люты, заставляя дрожать и желать смерти.
— Я должна, — просипела она, поражаясь собственной наглости. Уж лучше б молчала.
— Ежели ты жрица жены моей, не значит то, что можешь слово молвить, — продолжал греметь голос, щека Люты расплющилась по полу, из носа потекла кровь, она почувствовала, что еще чуть и кости затрещат от давления, а после рассыпятся в труху. — Знай свое место!
Вопреки страху и незавидному положению, в душе Люты загорелся костер злости. Тетка указывала, хазары указывали, Радислава язык ядовитый точила об нее, Изу-бей как хотел пользовал, белоглазый вечно недовольство выказывал. Всем-то она поперек горла, всем неудобна, а ей-то они все по нраву должны быть, всем-то угождать она должна!
— Я-то свое знаю, — Люта насилу щеку оторвала от земли, встав на руки и пошатываясь под давлением, чувствуя, как рот и подбородок заливает кровь, хлынувшая из носа, — и камень заберу!
— Ведьма, очнись, слышишь меня, очнись!
Люту трясло так, словно она на телеге по кочкам скачет. На силу глаза разлепила, а над ней Гату навис и мотыляет, что куклу тряпичную, только и дело, что голова качается туда-сюда. Все столпились, как у смертного одра, смотрят на нее, будто ожидая, что сейчас-то и отбросит копыта, с надеждой так.
— Не помру, не дождетесь, — хрипло рассмеялась ведьма, отталкивая руки белоглазого от себя и кое-как приподнимаясь на локтях. — Чего надо?
— Дык кровь-то кровь у тебя пошла, ведьмочка, — опасливо проговорила Латута, протягивая тряпицу мокрую. — От криков твоих проснулись все, а ты мечешься, землицу ногтями шкрябаешь, а потом кровища как хлынет, тут-то и давай будить тебя, а ты никак не просыпаешься…
— Поговорить надо, белоглазый, да только отойти я сейчас не смогу, ноги не держат, ты уж попроси этих, — Люта мотнула в сторону честной компании головой, — чтоб делом занялись, а мы потолкуем.
— Нет уж, — пробасил Светозар. — Ты при всех давай говори. Мы вместе идем, значит и толковать вместе будем. Доболтались уже в тихую, чуть вусмерть не разругались.
Люта обожгла лучника жгучим взглядом, отчего он только хмыкнул, мол, не боимся мы, пуганные. Покряхтев и усевшись удобней, Люта окинула всех мрачным взглядом и наткнулась на Братислава с Беляной. Беляна вызывающе вздернула подбородок и сложила руки на груди, всем видом показывая, что и не подумает уходить, и вину не чувствует, а кому надо тот пусть, что хочет, то и делает.
— Ваше дело. Впереди земли Чернобога, — скупо буркнула Люта, глядя только на Гату. — Для нас это означает проблемы, потому как я, — она ткнула себя пальцем в грудь, — Мораны жрица, а ты, белоглазый, со мной идешь, как и они все.
— Так Чернобог же муж ейный, — брякнул волколак. — Ну, Мораны же. Чего это он недоволен будет?
— Муж с женой не всегда в мире живут, — Гату тяжко вздохнул, устало проводя ладонью по лицу, как бы пытаясь смахнуть с себя все, что накопилось за не такой уж и долгий поход. — И тут не в том дело, куда мы идем, а зачем.
— Зачем? — встряла Беляна, ожидая, что вот-вот, да и выдадут тайну мрачные путники.
— За надом, — рявкнула на нее Люта, но осеклась под суровым взглядом Гату.
— Выбора все одно у нас нет, но хоть настороже будем. Дорога легче не станет, это точно. Встать сможешь? — обратился он к Люте, которая улеглась обратно и прикрыла глаза. Ее рука пошарила по земле и нащупала рядом сумку, она покопалась там и вытащила мешочек, принюхалась, призадумалась, чего-то вспоминая, и кинула в руки Латуте.
— Завари, выпью и встану, может, даже сил хватит Беляну удушить, — черные глаза сверкнули из-под приоткрытых ресниц и нашли смешливую девку, что за плечом брата схоронилась. — В следующий раз не пожалею, Беляна, слышишь? Можешь не верить, можешь молиться своим богам, да только не пожалею.
— Прекрати, — одернул ее Гату и отошел в сторону, подавая пример остальным. Пора было собираться в путь. Предстоял дневной переход подальше от разворошенного муравейника под Смоленском, а после их ждали земли, что не сулили никому добра.