Беляна болтала пуще прежнего. Её рот не затыкался ни на миг, словно девушка боялась любой передышки. Присмиревшая по первой, она старалась вернуть расположение спутников, все время заполняя разговорами. Дюже милостивая да сердечная Латута с радостью ей поддакивала. Толстуха вообще не любила скандалов и свар, а потому с готовностью помогала замять произошедшее.
Светозар, хмуро наблюдавший за всем этим представлением, как-то окликнул Гату и вполголоса сказал:
— Надо гнать брата с сестрой. Девки друг другу не спустят.
— Знаю, что не спустят, — ответил чудь, немного погодя. — А варяги не простят смолянам столько убитых.
— Нурманы сами за смертью пришли. Убивать, грабить, уводить в рабство, — парировал Светозар.
— Так-то оно так, да и не так вовсе, вроде бы, — обронил Гату, оглядываясь на Беляну.
— Объясни, — охотник выглядел изумленным.
— Это не мелюзга какая-то была, варяги при конунге пришли. Резня резне рознь, — ответил Гату, встретившись глазами с Светозаром. — Пободались бы да разошлись, друг другом довольные. И руки размяли и на откуп сторговались.
— А ежели нет?
— То мы не узнаем больше. Смоляне сами не дураки подраться, то все знают. Да токмо слыхивал я и другое о них. Нет согласия там и уже давно его нет. Всего восемь драккаров супротив Смоленска. Не мало ли, как по-твоему?
Светозар задумался. Восемь кораблей, немногим меньше сотни воинов. Выглядело действительно не шибко внушающе.
— Не понимаю, — признался он. — Ежели ты говоришь там конунг был, то почему так мало? Из малокровных что ль?
— Я думаю, они заранее обо всем сговорились — конунг и смолянский староста, али воевода, али из немирных купцов кто, поди ж знай. Нурманы нападают, берут город в кольцо, жгут, да не особо усердствуя. А когда до драки бы открытой дошло, неугодных свои и выдали. Викингам богатство, да потеха ратная, а заговорщикам воинское подспорье для делишек своих.
— Круто ты завернул, чудь, — хмыкнул охотник, но все же задумался. — Не шибко-то ты в людей веруешь?
— Слепо верят лишь те, кто от правды бежит, — было ответом.
Поняв, что продолжения не будет Светозар снова нахмурился. Он никак не мог привыкнуть к обыкновению белоглазого говорить так, словно лишь его слова истина, и иного сказу быть не может.
— А брата с сестрой все же гнать надо, — напомнил охотник.
— Пусть идут с нами, ежели им то угодно, — пожал плечами Гату. — Сами путь выбрали.
— Не понимаю я тебя, — посетовал Светозар. — То никому не доверяешь, то абы кого, да еще после такого за собой тащишь.
Чудь немного помолчал, снова обернувшись к Беляне. От охотника не укрылось, что белоглазый изменился в лице. Его словно что-то угнетало, ни то печаль или быть может… сложное решение? Беляна весело щебетала, то и дело бросая колкие взгляды на Люту. Та же шагала, вздернув подбородок, едва ль не спотыкаясь.
Меж тем началось редколесье. Укромные чащи, скрывавшие путников все это время, оставались позади. Ястреб парил в небесах и вроде бы ничего не сулило бед, однако ж все подобрались, словно эту самую беду учуяв. Внезапно погода испортилась. Поднявшийся ветер стал лишь первым предвестником этих перемен. Вскоре небо стянули тяжелые грозовые тучи, то и дело искрящиеся сполохами молний.
— Эка Перун разохотился, — посетовал Братислав обманчиво уверенным голосом. — Переждать бы где, пока копья его не полетели.
Но спрятаться от дождя, который таки ударил, было негде. Капли срывались с небес сплошной стеной, словно и не дождь это вовсе, а небожители лили на землю воду из исполинского ведра. Не обращая внимания на возражения спутников, которые уже были готовы хоть под телегу схорониться от такой напасти, Гату гнал отряд вперед. Набросив поверх головы плащ, чудь упрямо топал, держа лошадь под уздцы. Кобылицы то и дело фыркали и рыпались, но крепкая хватка белоглазого не давала разгуляться.
Люта была вне себя от злости. Все планы, все чаяния, все летело в тартарары. Они либо сбились с пути, либо вот-вот собьются, Гату как белены объелся, едва ль на людей не кидается, Белка эта еще шалопутная, чтоб ей пропасть! Сжимая и разжимая кулачки, девушка шагала, то и дело сбрасывая налипающие на лицо волосы. Наконец, не выдержав, она догнала Гату, одернув того за меховую оторочку на запястье.
— Нужно сделать привал! — заявила жрица.
— Место найдем — сделаем, — даже не глянув на нее, ответил белоглазый.
— Ты, по-моему, не шибко-то ищешь, — заметила Люта, добавив: — Нужно испрашивать лешего.
— Не нужно.
— Нет, Гату, нужно! — вспылила Люта, окончательно выходя из себя. — Дороги нет! Куда идем — не ведомо! Не ровен час, нарвемся на разбойников или того хуже дружков вчерашних варягов. Надо переждать бурю.
— Место найдем — сделаем привал, — нехотя ответил Гату. — Я не заплутаю.
— Понятно, — буркнула жрица, и отстав от чудя, начала ворожбу.
Не останавливаясь, стараясь шептать так, чтобы ее не подслушали, Люта бормотала себе под нос заговор, а пальцы быстро-быстро шевелились, будто перекладывая в ладонях мелкие камешки.
Хозяин дубрав и властитель опушек,
Лесной господин, свое слово яви,
Дорогу открой сквозь ненастья, тревоги,
На ложе из листьев и трав приведи.
Люта повторяла слова снова и снова, но не чувствовала отклика. Леший то ли не слышал ее, то ли не хотел отзываться.
«Странно, никогда такого не было, чтоб совсем отказывал», — подумала Люта, но упрямо продолжила допытываться.
Когда уже стало казаться, что ее так никто и не услышит, по левую руку вдруг померещилась пещера. Вспышка молнии на миг осветила округу, и Люта успела запомнить путь к темному провалу, лежащему между огромных валунов.
— Там пещера, можно переждать непогоду, — крикнула Люта, обращаясь к Гату, но нарочито так, чтобы слыхали все. — Если так будет продолжаться, нас смоет в Славутич! Надо переждать.
— Не подходящее место! — буркнул Гату, как всегда не оборачиваясь.
— А по мне самое, что ни на есть подходящее! — вновь выкрикнула Люта. — Кто хочет обсохнуть и отдохнуть, идите за мной!
Латута неуверенно, но все же потянулась за жрицей, боязливо поглядывая по сторонам. Светозар, который уже битый час тащился, согнувшись в три погибели, пряча за пазухой сокола, тоже не возражал, молча свернув с пути. Даже Грул, что так и лежал в телеге, встрепенулся.
— Давай отдохнем, чудь! Сил нет это терпеть. Я тут уже с яблоками плаваю, едва ль не тону.
— Ну, будь по-вашему, — устало ответил белоглазый и повернул лошадей.
Люта шла первой, едва не подпрыгивая. Эка невидаль, согласился белоглазый. Никак начал уразумевать кто тут кого понукать может и будет. Оказавшись у входа в темный провал между валунами, жрица немного замешкалась. Оглянувшись в поисках поддержки, она вдруг поняла, что никто не собирается лезть туда первым.
«Тоже мне мужи, ни поддержки, ни души», — мстительно подумала Люта и наощупь полезла внутрь.
Руки вслепую шарили по камням, то и дело натыкаясь на какие-то гладкие предметы. Те были отшлифованы до идеально ровной поверхности, как бывает с камнями в ручьях. Осторожно проползая на четвереньках, Люта двинулась вглубь пещеры, касаясь стены. Пахло сырой землей, а еще было тепло. По первой ей показалось, что это после дождя кожа так реагирует на отсутствие ледяных капель. Света по-прежнему не было и приходилось все делать на авось. Позади кряхтели попутчики, да фыркали лошади, оставшиеся снаружи. А ход уходил все глубже, тут-то Люта и поняла, что ей не показалось. Действительно из пещеры — ни то норы, откуда-то из мрачных земных недр, веяло теплом.
— Не ходи дальше, — окликнул ее Гату, и Люта в глубине души его за это поблагодарила. Лезть дальше уже совсем не хотелось.
Кожи на руке коснулась шерсть. Жрица едва не взвыла от неожиданности, но тотчас смекнула, что это Грул перекинулся в волка и полез разнюхать, что и как.
— Гату, где мы? — обронила Люта. — Что ты видишь?
— Это заброшенное капище, но похоже давно опустевшее, — ответил тот.
— Может уйти? — буркнул Светозар.
Судя по шуршанию, он впотьмах пытался нащупать в походном мешке огниво и лучину. Вскоре и правда полетели искры, высекаемые кремнем о кресало. Лучинка вспыхнула, гневно подрагивая. Даже она успела подмокнуть, но все же горела. Люта почувствовала, что в животе у нее похолодело, но первый испуг тотчас сменился торжеством, когда она услышала, как охнула Беляна. Под ногами лежали кости, при том не только звериные.
Робкий огонек вырывал из лап тьмы пространство пещеры, украшенное на весьма специфический манер. Птичьи черепа, лежащие вдоль стен, перемежались с человеческими. На земле под ногами, сплошь и рядом валялись кости. Все они были отполированы до блеска, словно хозяин места сделал это нарочно. На стенах красовались довольно необычные рисунки. В образах, оставленных неизвестным творцом, не угадывались ни человеческие, ни звериные лики. Но все были разными. Объединяло изображения лишь одно — они казались до жути пугающими. Люта задержалась у одной картинки. На ней было существо, похожее на волка, но стоящее на двух ногах. У зверя было три глаза и через чур вытянутая морда. В одной лапе существо сжимало странное оружие похожее на косу, в другой колокольчик.
— Что за жуть-то такая? — проблеяла Латута, стуча зубами ни то от страха, ни то, еще не отойдя от холода.
По началу никто не ответил, как вдруг за спиной селянки пророкотал утробный голос белоглазого.
— Давно сгинули, а ты ж гляди, селянка несведущая и то тотчас признала. Только не жуть это, а жудь.
— Никогда не слышала, — протянула Люта, зачарованно разглядывая рисунок.
— Так про них сейчас и не сыщешь того, кто б слыхивал, — ответил Гату, на удивление спокойно. — То дети старых богов, вы и имен-то их выговорить не сможете.
— Здесь остаться можно? — Люта не выглядела напуганной, но всем своим видом старалась показать, что готова ловить каждое слово Гату, боясь спугнуть его откровение.
— Я уже говорил, место мне не нравится, — подумав, ответил белоглазый, и сам внимательно осматривая рожу древней твари. — Да только раз уж сунулись, ничего не поделаешь. Ворожила?
Люта не сразу поняла, о чем идет речь и, что обращается белоглазый к ней. Спохватившись, она потупила глаза, но все же твердо ответила:
— Да. Лешего просила об убежище.
— Он тебя не слышал.
— Откуда знаешь?
— Сам пытался дозваться, — ответил Гату, глядя на Люту испытующе. — Ты не почувствовала ничего странного?
— Вроде и нет… — протянула жрица, собираясь с мыслями. — Тихо тут и тепло. Меня словно поманило что-то.
Послышался шорох, сопровождающийся клацаньем когтей по камню. Грул вернулся, и обратившись в человека, тотчас выпалил:
— Место как место. Внизу колодец с родниковой водой. Кто бы тут не жил, он явно сюда не захаживал многие лета.
— Пойду воды набрать, — тотчас вызвался Братислав, но белоглазый опустил руку на его плечо, останавливая.
— Снаружи набери, ручейков от дождя бежит много, — покровительственно пророкотал чудь. — Тут лучше не пить.
— Так Грул же ска… — начал было Братислав, но Гату молча развернул его, подтолкнув к выходу.
— Снаружи.
Уставшие и мокрые люди не сговариваясь начали рассаживаться. Латута осторожно осведомилась, нельзя ли прибрать кости, но Люта лишь покачала головой. В глубине души она уже не рада была тому, что завела отряд в эту пещеру. Капище явно оставили многие годы назад. Здесь не чувствовалось присутствия нечисти. И все же что-то было не так, да только вот что, никак не удавалось понять и осознать.
Побросав мешки с поклажей, путники улеглись кто на что, один за другим проваливаясь в сон. Живительное тепло прогоняло тревогу, заставляя рассудок подчиняться пленительной дреме. Ну, кости и кости, подумаешь…
Когда девушки и Братислав вовсю захрапели, Грул и Светозар, переглянувшись, посчитались кому первому тянуть дозор. Выпало Светозару. Охотник спокойно, как всегда, принял жребий судьбы, присев у входа в пещеру, облокотившись спиной на камень. Сокол взгромоздился ему на плечо и принялся чистить перья, словно не собираясь оставлять хозяина на произвол скуки в ночную пору. Грул долго ворочался, пока наконец не забылся тревожным сном.
Было очень тихо, если не считать шумом нескончаемый барабан капель снаружи, да отдаленные раскаты уходящей грозы. Гату сидел напротив изображения жуди, думая о чем-то своем. Наконец, кивнув охотнику, он мотнул головой в темный провал пещеры, шепнув:
— Гляну на этот колодец. Будь на чеку.
Он видел во тьме так же ясно, как днём. Ступая по земле, чудь дивился тому, что все время ловит себя на мысли, что уже видел это место. Проход и правда выглядел знакомым. Недолгий спуск привел Гату к выложенному камнями колодцу. Это явно было рукотворное творение. Заглянув внутрь, белоглазый уставился на свое отражение в темной воде. Поверхность выглядела спокойной и гладкой как зеркало.
В ночи мелькали факелы. Десятки дрожащих тревожных огней. Чудскому народу нипочем было освещать себе путь, да только несли факелы не за светом. Земляной народ шел творить судилище. На глазах всепоглощающего пламени они собирались явить подземным заоблачным и предзвездным богам свою правду. Гату шагал среди многих, боязливо озираясь. Его то и дело касались чужие руки. Кто-то похлопывал по плечу или взъерошивал волосы. Его подбадривали, непрестанно торопя.
Ком подкатил к горлу. Он неосознанно потянулся рукой, тотчас ощутив боль. На шее остался свежий и очень болезненный синяк. Даже отпечатались пальцы душителя. Молодой ходящий все еще не мог поверить в то, что с ним происходило сейчас, и чуть не произошло этой ночью.
Траурная и скорбная процессия тем временем спустилась по узкому коридору под землю. Гату шагал очень медленно. Он не хотел видеть того, чему должно было случиться. Он противился этому. Он не смел это принять.
В факельном кругу застыли его ближайшие родичи. Семеро чудских дев и двое ходящих — отец и дед. Они смотрели на него тепло и в тоже время грозно. Гату даже нутром чувствовал тяжесть, словно сами небеса обрушились на его молодые и еще не привыкшие к такой ноше плечи. В центре круга зиял провал в земле — тёмный колодец, выложенный круглым камнем, а рядом лежало тело, связанное по рукам и ногам.
Кано заметил брата и выпучив очи заревел, брыкаясь, пытаясь встать. Путы крепко держали его тело, однако ж ему удалось перевернуться, поднявшись на колени. Глаза братьев встретились. Они были так похожи. Белесые, словно молоко очи. Одинаковые прямые и острые носы. Серебристые пепельные волосы. Дети рода. Близнецы.
«Что же ты наделал».
«Не надо, брат!».
Отец и дед подошли к Кано, подхватывая его под локти, и поставили на ноги. Несмотря на все происходящее, он пытался держаться. Гордо вскинув подбородок, Кано уставился на отца, в надежде, что тот дрогнет. Не тут-то было. Мужчины замерли, глядя перед собой, не обращая внимания на пленника. Настал черед матери. Послышался шелест ее шагов, степенных и мягких. Женщина с лазурными чистыми, словно летнее небо глазами, остановилась подле юноши. Опустив ладони на его щёки, она поцеловала сына в лоб, а потом с чувством плюнула в лицо. Отвернулась и пошла прочь. Отойдя на три шага, женщина оглушительно взвыла. О, сколько отчаяния и скорби брезжило в этом кличе. Мать не просто прощалась с сыном, она словно вырывала из себя часть, ту, что дала ему жизнь. Это был полный боли и ненависти вой, в котором не чувствовалось ничего живого. Так кричат неистовые духи и потерянные души. Вторя ей, принялись визжать другие женщины, а пространство пещеры подпевало им эхом, стократ усиливая и без того жуткий звук.
Гату подошел к брату на негнущихся ногах и выдернул у того изо рта кляп.
— Гату, это было наваждение! Ты же меня знаешь! Я бы никогда…
— Кано, не надо, — прошептал в ответ брат, дрожащим от подступающих слез голосом. — Все кончено.
— Гату, не надо! Я молю! Брат! Милый брат! Не надо! Заклинаю тебя!
Брат не отвечал, приняв тело пленника из рук отца и деда, он развернул его лицом к колодцу. Ноги Кано подкосились. Парень упал на землю, извиваясь, силясь отползти, не переставая крича:
— Братик! Миленький! Не надо! Пожалуйста, Гатушка! Не надо!!!
Он не выдержал. Слезы хлынули из глаз. Рыдая навзрыд, Гату схватил брата за грудки и несколько раз ударил кулаком по лицу. Брызнула кровь из разбитого носа и рта, а Кано кричал, не замолкая:
— Гатушка! Заклинаю тебя! Пощади, меня. Братик мой! Братик мой любимый, единственный! Пожалуйста, Гатушка не надо!!!
Он бил брата снова и снова в надежде, что тот замолчит, а потом упал ему на грудь, заливаясь горючими слезами. Их глаза встретились в последний раз. Вплотную. Пот одного смешался с кровью другого, слеза к слезе, лоб ко лбу. Взревев, как раненный медведь, Гату вскочил и поднял тело брата. Он шагнул к колодцу, чувствуя, что ноги вот-вот подкосятся. Кано отчаянно боролся, извиваясь, как уж. Брат уже не мог его держать. Не было сил. Руки разжались, и тело рухнуло в темные воды подземного колодца. Всплеск был такой силы, что на лице Гату остались капли. Ему показалось, что из пучины на него в последний раз глянул брат.
Белоглазый очнулся, вздрогнув. Он стоял на коленях перед колодцем, глядя на свое отражение. Вокруг было тихо, как в могиле. Поднявшись на ноги, он почувствовал головокружение. Руки тряслись, а грудь вздымалась, выгоняя наружу тяжелые стоны. Гату облизал намокшие губы, почувствовал солоноватый привкус собственных слез. Когда он вернулся наверх, Светозар опасливо на него покосился, но так ничего и не сказал.
Присев подле Люты, чудь некоторое время разглядывал ее лицо, будто силился в нем рассмотреть что-то известное только ему. Рука сама потянулась к голове жрицы, осторожно касаясь волос. Он гладил ее с внезапной нежностью и трепетом, боясь разбудить и потревожить. Гату еще некоторое время вглядывался в лицо Люты, а потом прикрыл глаза и тотчас провалился в мертвецкий сон.
Латута бежала по деревне, то и дело спотыкаясь о камни. Ее лицо горело от стыда и обиды. Дыхание давно сбилось, а грудь вздымалась от ежесекундных всхлипываний. Позади слышались озорные крики и гиканье. Невзирая на усталость и очередной раз упав, девчонка рванула из последних сил к родной избе. На пороге стояла мать. Надежда отступила, когда Латута завидела выражение её лица. Взгляд матушки был красноречив и не сулил защиты.
— Ну, что, допрыгалась? — ледяным тоном процедила та сквозь зубы. — Мало что страхолюдина, мало что криворукая, так еще и на передок слаба!
— Матушка, — взмолилась Латута, косясь за спину, где уже столпилось с десяток сверстников, тычащих в нее пальцами. — Это враки все! Мы ж не похоти ради, мы жениться будем.
— Ну ты и дура! — злобно бросила мать. — Жениться она будет! Что поженихал он тебя на сеновале, то да, да токмо за такую корову и стога сена опосля не дадут.
— Матушка, — завыла Латута, заливаясь слезами. — Да как же… Да что же ты со мной…
— Не матушка я тебе, блудовница ты обрыдлая! — крикнула женщина, замахиваясь на дочь подвернувшейся под руку метлой. — Прочь с глаз моих, позор семьи!
Сотрясаясь от всхлипываний и закрыв лицо руками, она пошла прочь. За спиной все так же гикали и кричали, понося ее по чем свет. Латута шла, трясясь от обиды. Она пыталась отмахиваться, хотела найти в себе силы, что-то сказать, но слова путались во рту, выплевывая слоги в бессвязную кашу. Она икала, то и дело заходясь в рёв. Девушка шла версту, а может и все три, покуда злобный и потешающийся гомон не исчез вовсе.
«Надумала себе, дура… Корова… Жирная! Жирная! Жирная!!!».
В глазах уже было сухо. Слезы словно навсегда кончились, оставшись позади с криками осуждающей толпы сверстников. Сама того не заметив, Латута оказалась на берегу лесного пруда. Да и не пруд то был, а одно название. Можно сказать, крошечное оконце в болотной топи. Латута уставилась на себя, глядя на отражение. Веки распухли, щеки краснющие и пухлые. Как же она ненавидела свои полные щеки. Нога сделала полшага вперед. Кончиков пальцев коснулась вода. Еще шажок вперед и вода скрыла ноги по щиколотку. Ну же… Всего еще один и все закончится. Всего один шаг. Латута замерла, долго глядя на свое отражение.
— А, подумаешь, дело большое! — вдруг воскликнула девушка, уперев руки в бока. — Было б о чем столько судачить! Не шибко-то мне и понравилось. Не мужик — комар с кривым хоботком!
Повернувшись спиной к болоту, Латута уверенно зашагала к деревне, на ходу подобрав корягу поувесистей.
Вспышка молнии озарила пещеру. Соколок забеспокоился, переставляя когтистые лапки, но гром пришел очень нескоро. Гроза уходила далеко на восток. Дождь мало-помалу стихал. Светозар то и дело осторожно просовывал руку наружу, набирая пригоршню капель. Обмакивая лицо, он с удовольствием растирал кожу прохладной водой. Мягкая, едва видимая глазу дымка, змеей клубилась со дна пещеры. Водяной пар тянулся от теплой земли, взбираясь на колени и плечи почивших путников.
— Гостомысл! Эге-ге-гей! Спляши-ка, братец ты! — выкрикнул юноша в красной расписной рубахе. — Гляди, Фронька за дубоногого не выскочит!
— Сам напросился, — хмыкнул чернявый парень, сверкнув карими глазами. — А ну, дайте места для плясу! — Он весело гикнул, проскакивая в круг празднующих.
Ох и задал же тот молодец дрозда! Ноги взлетали, едва ль не до плеч, руки, что живые, выписывали такие кренделя! Парень плясал от души и душой, кидая озорные взгляды на Фроньку, которая, рдея от удовольствия и смущения, взирала на него.
Правда был на той свадьбе и тот, кто так же сорвал невинный взгляд девичий. Только не было радости в его сердце, а одна черная зависть. Глядел он на Гостомысла и Фроньку, а сам побелел, уже ль и не дышал вовсе. Улыбку на рожу натянул, весело ему, мол, а у самого под полой плаща кулаки сжались, да зубы скрежещут.
Гуляние пошло далеко за полночь. Молодежь никак не могла стихнуть, и когда жениха с невестой отвели в терем за скреплением семьи, стало быть, все как один ринулись к реке. Гостомысл гнался за хихикающей Фронькой, притворно стараясь ее догнать.
— Забодаю, защекочу! — весело кричал он в след любимой.
Та в ответ хихикала и на бегу корчила рожицы. А меж тем река уже была совсем близко. Кто-то попрыгал прямо в одежонке, а кто аккуратно разулся да покидал рубахи. Фронька засмущалась, но все ж поглядывала на своего Гостомысла игриво.
— Пойдем, милая! — шепнул ей чернявый парень, хватая за талию.
— Куда хватаешь? — возмутилась его милая, еще более зардевшаяся румянцем. — Смотрят все!
— И пусть смотрят! — возразил юноша. — Все ж празднуют!
— Я так не могу, — упрямо ответила девушка.
— Хочешь, пойдем, вон, — парень махнул рукой — за просеку! Там никого, а мы поплаваем в чем мать родила, — игриво добавил он.
— Хочу, — сверкнув глазами явила девица, и они бросились бежать, уже не крича, а украдкой озираясь. Не идет ли туда же кто?
Зарев(16) месячино выдался жарким. Даже по ночам стоял тягучий и потливый зной. Молодые бежали, не в силах надышаться ветром, сбивая ступнями уже выпадающую росу на стеблях трав. Их сердца бились друг за дружку, а чарующее обаяние вседозволяющей ночи лишало страхов и стыда.
— Отвернись, Гостюшка! — шепнула девушка, задрав подол, скидывая сарафан.
— Ла-а-а-дно, — протянул парень, поворачиваясь спиной.
«Все равно ж все увижу, да пощупаю», — подумал он про себя.
Гостомысл нетерпеливо переменился с ноги на ногу, а милая все не звала обернуться.
— Ну что, можно уже? — наконец выпалил он, боясь спугнуть благолепие момента.
— Можно, — ответил мужской и очень знакомый голос.
Сердце упало от неожиданности. Он оглянулся, кидаясь на голос, но не успел сделать и шага. Стоящий вплотную к нему ведун, держал у губ ладошку, с которой дунул в лицо Гостомыслу какой-то отравой. Жутко защипало глаза. Парень, костеря Белозара, ихнего ведуна деревенского, начал отчаянно растирать веки. Резь только усиливалась, нипочем не открыть! В голову что-то ударило. Юноша повалился наземь, размахивая руками, силясь достать обидчика. Чья-то сильная и грубая нога уперлась ему в грудь. К шее приставили холодный и хищный металл ножа.
— Чего тебе надо? — выдавил из себя Гостомысл.
— Пасть открой, — злобно бросил Белозар.
В открытый рот полилась какая-то вязкая и кислая гадость, скулы свело от отвращения, но вместо того, чтобы выплеснуть отраву наружу, кадык вдруг сглотнул. По горлу разлилось странное тепло. Оно двигалось подобно лесному пожару, проникая во все члены и уже скоро тело пылало невидимым огнем. Гостомысл распахнул глаза и вскочил, аки ужаленный. Ведуна и след простыл, а нутро жгло все сильнее. Парень начал судорожно срывать с себя одежду, а когда остался голым, понял, что и то не помогло. Жар стал настолько нестерпим, что хотелось на живую сдирать собственную кожу.
Кажется, он кричал, корчась в мучениях, катаясь по отчего-то ставшей острой траве. Все причиняло боль, даже незримые касания ветра. Вдруг он услыхал сдавленный всхлип. Остановился. Привстал на четвереньки. На него смотрела изумленная Фроня. Глаза девушки расширились от ужаса, руки дрожали, прижатые к груди. Гостомысл кинулся к ней, но отчего-то не мог встать прямо. Спина не слушалась. И тогда он поскакал прямо так, как был на четвереньках.
Девушка дико закричала и кинулась прочь. Она опрометью бежала туда, где не стихал гомон их друзей и сельчан. Бежала нагая, словно позабыв и стыд, и совесть. Белозар бросился за ней, не понимая, что происходит. Он кричал ей в след, но изо рта почему-то вырывались бессвязные хрипы. Фроня споткнулась и упала, да так и замерла. Ударившись головой о камень, она лишилась чувств. Гостомысл замер над ней, пытаясь растормошить.
«Фронечка, милая, очнись! Что же ты».
На лбу любимой набухала большая шишка с кровоподтеком. Кровь алой струйкой скользнула вниз по щеке. Ему отчего-то захотелось слизнуть ее. Едва язык коснулся кожи, а во рту разлился железный солоноватый привкус, Гостомысл вздрогнул. Ничто на свете не было милее и желанней этого вкуса. Рот наполнила слюна, а он с ужасом уставился на свою милую.
«Да что ж это делается?» — промелькнуло в голове.
Фроня приоткрыла глаза. Ей хватило одно взгляда на него, чтобы мертвецки побледнеть. Рот раскрылся, но не послышалось крика. Она была так напугана, что уже не могла кричать.
— Фроня, это я! Что с тобой? — пытался сказать парень, но отчего-то ничего не выходило. — Это я — Гостомысл! Это я! Гостомысл!
Ничего не выходило.
Собравшись изо всех сил, он сжал челюсти, стараясь унять полнящее тело желание снова ее лизнуть, и прохрипел.
— Го-строо-сл!
Девушка только мотала головой.
— Гор-р-р-сл! — снова попытался парень, чувствуя, как ярость наполняет сердце от бессилия.
— Гр-р-р-л! Гр-р-л! Гру-у-ул! — заревел он так, что весь берег стих. — Грул! — ревел он, стараясь заглушить самого себя.
Отовсюду послышались крики. Люди бежали кто куда, указывая на него пальцами. Их вопли сплелись воедино, а сердце Гостомысла билось все быстрее, разгоняя просыпающуюся кровь охотника. Хищника. Ночного убийцы. Его морды коснулось дыхание девушки, лежащей снизу. Ноздри щекотнул запах ее кожи. Теплой. Мягкой. Податливой.
Опустив взгляд, он ее уже не узнал. Как и не узнал самого себя, вгрызаясь в горло и захлебываясь горячей кровью, хлещущей во все стороны.
Грул тихо постанывал в тревожном сне, то и дело ворочаясь. Светозар поглядывал то на него, то на остальных. Никто в этом месте не нашел себе покоя. Все то и дело всхлипывали, постанывали, да перекладывались, хоть и не открывая глаз. Охотник прождал до первых лучей рассвета, так и не разбудив Гату. Когда тот очнулся, тотчас упрекнул за это.
— У нас тяжелая дорогая. Почем геройствуешь зазря? — зевая спросил Гату. — Я могу дольше вашего не спать.
— Да что-то не хотелось, — уклончиво ответил Светозар.
Белоглазый оглядел посапывающих, просыпающихся спутников, как вдруг взгляд остановился на пустом лежаке, который с вечера занимал Братислав. Парня не было.
— Куда? — обронил Гату, оборачиваясь на Светозара.
— К колодцу пошел, — кинул тот.
— Я же сказал не пущать, — охнул Гату. — Давно ушел?
— Да спали все, я разбудить вас не хотел, — ответил Светозар, хмурясь. — А ведь порядком уж нет его… Задремал что ль там?
Белоглазый уже не слушал его, бросившись в глубь пещеры. Только проснувшаяся Беляна удивленно шарила глазами, ничего не понимая. Наконец сообразив, что к чему, она прыснула вслед за чудем, побежала вниз да так и налетела на его могучую спину. Гату замер, глядя на черный провал, заполненный водой. Рядом с мертвыми камнями кладки колодца на земле лежала деревянная фигурка Велеса, которую Братислав носил на шнурке на шее.