— И явился пред Мораною муж могучий на коне вороном, в одной руке череп животного, на другой ворон сидит, злобно зыркает. Ничего не успела сделать богиня-мать, схватил Чернобог ее, поперек коня закинул, да и деру дал, только копыта и промелькнули, огонь высекши.
— Не уж-то Морана за себя постоять не смогла?
Ягиня усмехнулась. В зубах у нее торчал колосок, в руках она держала маленькую деревянную фигурку лошади, которую сама же только что вырезала.
— Что, Тодорка, похож на тебя? — она прищурилась, вытянула руку с лошадью вперед и подвела к жующему траву коню, как картинки, сравнивая. Люта всегда подозревала, что Тодорка не прост, претворяется неразумной животиной, а на деле не глупей хозяйки. Вот и сейчас, коняка фыркнул, топнул копытом и помотал башкой.
— Ну и гуляй отседова! — беззлобно выругалась Яга, выкидывая деревянную лошадку в костер. Лютка только ахнула. Красивая ведь была фигурка, чего ж жечь-то сразу. — На чем там я остановилась… ах да. Морана за себя постоять могла, да за мужа, Даждьбога боялась, знала, что Чернобог сильней. Хотя все равно от беды не уберегла.
— Убил что ль?
— Нет, на страдания обрек. Распял того на Мировом Древе, чтобы кровь животворящая стекала в Подземный мир и питала его, укрепляла тамошних обитателей.
— А что же Морана?
— А что она, ей и того хуже пришлось. Силушку Черна-Матери Чернобог выпивал, что водицу студеную, с большой охотою, и вызволить некому было ее. Да случай помог. Пришел Велес спасти Даждьбога, а Чернобог очень уж любил выходить в мир Яви в человечьем обличии, да не простом, тогда-то и подловил его Велес, да и рубанул то обличие секирой своей двузубой. Тем и воспользовалась Морана. Ослаб Чернобог после удара, не успел вовремя вернуться в мир Нави и остановить пленницу. Скрылась ото всех Черна-Мать, и никто не знает где она да куда подалась, редко-редко являет себя, вот как с тобой получилось, когда избрала она тебя жрицей своей.
— И не уж-то не искал ее Чернобог? — Люта угрюмо рассматривала ночной лес, что завораживал чернотой бездонной и так и упрашивал ступить в самую гущу, суля защиту. Да только знала она, то морок. Ступишь — пропадешь.
— Да как же не искал! Все искали, но хорошо схоронилась Морана, уверившись, что только на себя надеяться и может.
— Понимаю, — вздохнула Лютка под насмешливым взглядом Ягини. Она тоже только на себя и могла надеяться. Никто ее не спас от Изу-бея, ни отец, ни Милослав, только сама и смогла убечь от ужаса и боли.
— А что же, Чернобог Моране совсем-совсем не понравился? — задала вопрос и тут же пожалела Люта, детским он каким-то получился, глупым. Так потому и получила гадкое в ответ:
— А тебе наместник хазарский, чего ж, тоже совсем-совсем не понравился?
Воспоминания мелькали у Люты в голове, вырываясь яркими, а иногда словно бы ожившими картинками. Всполохи огня плясали в отражении глаз, делая взгляд поистине колдовским. Наткнись она на кого сейчас и тот отпрянет да богов всех позовет в помощь.
Уж как мечталось Гату, да и всей честной компании, что позади горести и беды, а если и не позади, так хоть разногласия утихли. Да куда там. Уж как Беляна кричала, уж как рвалась к Люте с ножом наперевес, да только держал Гату ее крепко. Бесновалась она недолго, повисла на руках белоглазого, слезы глотая, да имя брата повторяя вновь и вновь. На силу встряхнули, идти заставляя. Нечего больше было делать в капище, а и того лучше подальше уйти, чтобы богам не вздумалось еще одну жертву взять в уплату.
— Братислав сам выбрал судьбу, — обронил Гату, когда Беляна, совсем умаявшаяся, уснула тревожным сном, свернувшись у огня калачиком. — Я тоже видел такое, что позабыть хотел. Колодец манил. Но нет в нем самом зла. В нас оно спит, в каждом.
— И я видел, — подтвердил Грул, а остальные отмолчались.
Да и что тут было говорить? Оправдывать себя? Хвалиться, что именно ты сдюжил, да превозмог наваждение? Сейчас, может и да. А потом что? Красноречивое молчание повисло над временной стоянкой. Путники стараясь не пересекаться взглядами разбрелись кто куда, дровишек подсобрать, отвара заварить, или вовсе прогуляться до ветру — лишь бы не разговаривать.
Погода уже не прояснялась, словно буря никак не хотела отпускать истерзанную землю. То и дело припускал дождь, а когда его не было завывал такой ветер, что едва ли не с ног валил. Шли по большей части молчаливо, мерзливо кутаясь в изодранные одежды. Беляна брела на редкость молчаливая и смурная, жалась ближе к Гату, как бы говоря, вот он мой защитничек единственный остался, его держаться и буду. На Люту волком глядела из раза в раз. Теперь былая неприязнь казалось легким ветерком в сравнении с бурей, что бушевала в её сердце.
«Это все она! Она специально! Она нарочно! Она! Это всё она!» — читалось в глазах Беляны.
В какой-то момент Люта поняла, что ей стало все равно. Ну зло таит девка и что? Пусть за спину встает тем, что до неё ожидают расправы над жрицею. Не одна она первая, и уж точно не последняя.
«Да и что она может? — как бы ненароком про себя думала Люта. — Днём сама распну, пусть только пикнет, мокрого места не останется. Ночью Гату не даст шалопутничать».
Спокойствие само отодвинуло весь мир от тревожного взора жрицы. Она вдруг поняла, что близится час её триумфа. Никто и ничто не встанет на пути к заветной цели. От того совсем в себя ушла ведьма, смотрела на огонь, что зачарованная, да перебирала, перебирала в памяти разговоры да дела свои и чужие.
— Чегось ты, ведьмочка совсем не ешь, — рядом плюхнулась Латута, чуть не опрокинув Люту с бревна. — Ты ж умаялась в конец, так и силушек не останется, а кто колдовать-то будет тады?
— Иди ты, Латутка. Нужно мне твое сочувствие, что дереву задница.
Где-то рядом раздался краткий рык волколака. Не любил он, когда девку простую обижали, прикипело волчье сердце к ней. Но встревать не стал.
— И то правда, — Светозар задумчиво перевел взгляд с огня на Люту. — Чего удумала, ведьма?
И хотелось Лютке огрызнуться, да сил внезапно не осталось.
«Ужель вы стали такими боязливыми? А меня ли вам надо опасаться? Я ли вам вред причинить успела? — мрачно подумала жрица, принимая уже как должное клеймо «ведьма», что бросал каждый, едва не сплевывая от отвращения. — Дождь пошел — ведьма виновата. Умер кто — снова ведьма. Яблоко зачервивело, обратно ж ведьма посулила. До чего же просто, до чего удобно, как по-житейски сообразно».
Люте показалось, что стало холодать. То ли и правда зима заявляла свои права все стремительней, то ли это дыхание смерти довлело над испуганными душами, которые тащились невесть куда. И то сказать, что ни день, то грызня. Все друг за дружкой стали приглядывать. Что ни рожа — все мрачные. Но как травить — всегда известно кого в первую очередь. Тут уж как не следуй завету Ягини, да душа и так в клочья, можно же хоть раз спокойно поговорить.
— Про Чернобога вспомнила и Морану легенду. Как похитил он ее да Даждьбога к древу словно бабочку приколол. Уж как Моране повезло сбежать-то от него, нам так не свезет.
— Когда это она от него сбегала-то? — Светозар до того удивился, что мигом с себя сонливость стряхнул, подобрался весь, напрягся, словно бы не про богов речь ведется, а про матушку с отцом родных.
— Ну так, когда Велес человечью личину его разрубил, ослаб Чернобог и сбежала Морана из клетки, — Люта тоже встрепенулась. Уж очень не понравился ей вид Светозара. Казалось вот-вот усмешка с губ его слетит.
— А клетка золотая небось была, — протянул Светозар, под хмыканье Грула. — Не сбегала твоя богиня, а вытурили её и много позже, когда в очередной раз вздумала мир яви изничтожить. Уж так Чернобогу это надоело, что выгнал он ее с Нави да запер в междумирье, чтобы боле не портила ни ему, ни людям настроение.
— Неправда!
Лютка подскочила с бревна так быстро, что чуть в костер же и не упала, если б не Латута, так ходить ей без косы.
— Чернобог пленил ее, жену чужую! Силой увел! А Даждьбог и спасти не смог, никто даже пальцем не пошевелил. Это что же такое, еще и враки вон какие повсюду кажут!
Гату хмуро поглядел на разошедшуюся Люту, понимая, что не история Мораны жжет ей грудь и заставляет кричать, а ее собственная. Девчонку-то никто не спас, не уберег. Да только разные у них с Мораной истории. Белоглазый чуть не сплюнул от досады, уж как умеет Яга мозги песком посыпать, так то одной Моране и известно.
— Прав он, Люта, — тихий голос чудя привел в чувство ведьму и заставил сесть на бревно обратно. Сама себе не поверила, а послушалась и хотела подскочить вновь, да тут уж Латута удержала, все боялась, что в костер опять ведьма нырнет.
— То, что Чернобог похитил ее, то верно, да только не против Морана была, влюбилась она в Навьего Владыку, а тот взаимностью ответил, пострадал Даждьбог от обоих. Не собиралась Морана никуда сбегать, нравилось ей Навью править, да только ежели Чернобог хранил равновесие между тремя мирами, Моране то быстро наскучило. Раз взбаламутила вековые устои, два, на третий Владыка не выдержал, всяк терпению предел имеется. Пошто и твержу тебе уже не первый раз — хватит повторять за Ягиней как эхо её. Знания она тебе вложила в голову хорошие, да только не всё и так как ей удобней. А всё ради одного.
Гату умолк после длинной речи, и так понятно было, что сказать хотел да не при Белке. Та и для вида спать могла, а нечего ей в голову вкладывать не нужное. Люта отвечать не стала, что толку спорить, когда ты один против всех, проще при своем остаться. Разве что зерно сомнения все же улеглось в землицу.
Утром небо вновь нахмурилось, собралось темными кучевыми облаками, грозя пролить на головы путников еще больше воды. Вдалеке гремело, Перун по пятам шел, не отпускал, грозился копьями сверкающими, возникающими то там, то тут, высвечивая взволнованные, хмурые лица. С каждым шагом казалось, что на ноги надевают мешки с камнями, стопы вязли в размокшей земле, скудная дорожная еда оседала в желудках, но не приносила сытости. Уже перевалило за полдень, а они все шли за молчаливым чудем. Любые попытки нытья или же просьб остановиться, передохнуть пресекались. Привалы нынче делались только на ночь. Гату лишний раз не стеснялся напомнить, особенно Люте, что время на исходе, зима уже на пороге, еще немного и идти они не смогут.
Небольшое поселение появилось перед ними внезапно, словно из-под земли выросли соломенные крыши на бревенчатых избах, да покосившиеся частоколы. Путники остановились, всматриваясь в чернеющие провалы окон. Тихо. Так тихо, что слышно, как ветерок пошатывает скрипящие ставни. Куда-то подевалось привычное любому селению брехание собак, покрики гусей, да петухов. Даже лесные птицы смолкли, будто не хотели нарушать эту мёртвенную тишину.
— Что-то мне не нравится это место, — обронил Светозар, оглядывая покосившиеся домишки. — Куда все подевались?
— Придут, не сомневайся, — ответил Гату, цепко вглядываясь в дверной проем одной из хижин.
Люта проследила за взглядом чудя, заметив мелькнувший силуэт человека. Девушка почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Почему они прячутся? Что за напасть людей так скрутила? Вдруг в дверях снова появился человек, им оказался дряхленький старичок в летах. Выглядел он донельзя чудно. На ногах до того сношенные валенки, что даже пальцы торчат, одет в красную рубаху, вышитую желтенькими петушками, а на голове котелок! Люта сначала подумала, что это такой шлем странный, но пригляделась — нет же, ручки по бокам, и правда котелок. Задорно подпрыгнув, словно былая молодость вновь ударила в башку, старичок направился навстречу гостям, бормоча скрипучим голосом:
— Жаренные гвозди, жеванные лавки! У моей то бабки, выпали все зубы, черные змеючие жирные пиявки! Будет мне потеха, податься в лесорубы.
— И вам не хворать, — ошарашенно пробормотал Грул, наблюдая за безумным дедом, который подбоченясь застыл напротив него.
— Ежели то скучно, можно поглядати, у меня за лесом шесть медвежьих свинок! Месяц жибко жирный, надобно снимати. Я его нарежу, наделаю снежинок! — доверительно заявил дед, подмигнув Латуте.
Однако белоглазый смотрел на старичка, казалось бы, и без удивления вовсе. Люте тотчас подумалось, что он его знает.
— Здравствуй, Шишок, — улыбнувшись пробасил Гату, словно в подтверждение её мыслей. — Все сторожишь?
— На посту из веток, храбро, аки ёжик! Мне-то, что теряться, сбрую ветер носит. Я плотину строю, глотаю многоножек. Дерево не баба, жрать и пить не просит.
Путники переглянулись. Дед явно был совершенно безумен. Он шепелявил и свистел гнилушками редких зубов, то и дело подпрыгивал. Его передергивало и трясло из стороны в сторону. Но Гату это почему-то не смущало. Чудь обернулся к спутникам, мотнув головой по направлению к селению.
— Заночуем здесь.
— Ты ему доверяешь? — осторожно осведомился Грул, косясь на старика, который в этот момент приставал к Латуте, заискивающе расшаркиваясь.
— Это Шишок, здешний сторож. Кроме него в деревне никого. Он… — чудь помедлил — не опасен. Во всяком случае не опаснее болотной гадюки.
— То есть ядовитый и может цапнуть? — уточнила Люта.
— Если его не трогать, то и Шишок не тронет, — пожал плечами Гату. — У нас один путь, и он через его деревню.
Больше чудь ничего объяснять не стал. Беляна как воды в рот набрала. Было видно, что она перепугана до одурения, едва ль не падает. Светозар отпустил верного сокола, да так и не придумал ни одного оправдания, супротив того, чтобы остановиться в странной вымершей деревне.
Шишок привел их в свою избу, бережно притворив дверь, висящую на единственной оставшейся целой петле. Внутри было натоплено, хотя запаха дыма не чувствовалось. Нехитрый быт его лачуги составлял крепкий дубовый стол и одна табуретка. Дед суетился, будто и правда пытался быть полезным. Он ненадолго исчез, а по возвращению притащил охапку сена. Еще с десяток раз старик сбегал туда и обратно, устилая весь пол покрывалом из сухой травы. Как ни странно, это придало уюта. Люта тотчас почувствовала, как на нее навалилась усталость. Привалившись к стене, она села и тихонько задремала. Сквозь чуткий сон, то и дело доносилось скрипучее бормотание странного деда:
— Коли хочешь ёрзать, не ложись на полку. Я-то парень видный, мне любая в пору. Только кости ломит, как сухую ёлку. На роже бородавки, як у мухомору.
Однако ж усталость брала своё, и скоро даже бессвязный поток слов сумасбродного хозяина улетел прочь. Люте снилась зима в родной Глиске. Кожу покусывал колючий морозец, но это не казалось неприятным. Наоборот, хотелось набрать пригоршню снега и растереть лицо, чувствуя, как горячие капли стекают по щекам. Вокруг неё играли дети. Они весело попискивали, бросая друг в друга снежки. Их щебет звенел так оглушительно и задорно, что улыбка сама по себе ниспадала на лицо. Того и гляди, кинешься следом за ними. На душе было тепло и спокойно. Никаких мыслей, только далекая зима из прошлого, иль может будущего? Один сорванец, погнавшись за другом метнул в него снежок, да попал в щеку Люте. Ей не было больно. Она весело рассмеялась и, притворно хмурясь, погрозила мальцу пальчиком. Да так и застыла на вздохе. Ребенок смотрел на нее темными провалами на месте глаз. Обычное детское лицо, а заместо очей дымная клубящаяся бездна. Люта вздрогнула и проснулась.
Изба оказалась пуста. Не понимая, пробудилась, али блуждает в новом сновидении, жрица поднялась, осматриваясь. Нет, кажется не снится. Или все-таки снится? С улицы доносились чьи-то голоса. Но что это? Треньканье балалаек? Дудочки? Как такое возможно?
Внезапно снаружи в избу просунулась голова Шишка, который, подмигнув, проскрипел:
— Кваса наварили, наловили жабок, каравай из шишек и жуков в придачу! Надевай кокошник и почище тряпок! Будем бесноваться, завлекать удачу!
Он исчез, как всегда оставив девушку в недоумении сказанным. Решив, что все происходящее все же не снится, Люта осторожно прильнула к двери, выглядывая. То, что творилось снаружи было под стать безумию Шишка. Раскрасневшаяся Латута плясала в чем мать родила, то и дело перепрыгивая горящий костёр. Завидев Люту, она помахала ей как ни в чем не бывало, не останавливаясь ни на миг. Напротив неё выплясывал Светозар. Этот хоть и не был раздет, но веселился ничуть не меньше. Присвистывая и притопывая, охотник хлопал в ладоши, подбадривая Латуту. Рядом скакал Грул, то и дело взвывая в ночное небо под одобрительные хлопки Светозара. Но даже не это заставило Люту замереть, разинув рот. На улице были люди. Селяне повылезали отовсюду, словно муравьи после дождя. Деревня будто очнулась ото сна.
Мимо пробежал мальчишка, шаловливо ткнув жрицу прутиком. Скользнула рыжая веснушчатая девушка, пританцовывая, размахивая белым платочком. Люта невольно улыбнулась, созерцая дым коромыслом. Как же это все? Заметив Гату, сидящего на крыльце соседнего дома, ведьма подошла, без присказок плюхнувшись на ступеньку рядом. Чудь глянул на нее белесыми зенками, ничего не сказав.
— Почему они прятались днём? — спросила Люта, зачарованно следя за танцующими и резвящимися людьми.
— Они не прячутся, — ответил Гату, подумав. — Просто приходят, когда Шишок позволит. — Чудь почесал за ухом и добавил. — Он их проводник, а сейчас и наш.
— Опять темнишь, чудь белоглазый, — хмыкнула Люта, поглядывая за Латутой.
— Они не живые и не мертвые. Их нет, но сейчас они есть, — медленно проговорил Гату, как и девушка, не пристально следя за резвящимися селянами. — В этом месте и деревни никакой нет уже очень давно.
Последние слова чудя огорошили жрицу. Она тотчас напряглась, чувствуя, как ледяная волна страха взбежала по загривку. Теплый ночной ветерок пахнул ей прямо в лицо ароматами полевых трав и свежескошенной травы. Словно бы из ниоткуда появился Шишок, пихнув Люте выдолбленную из дерева чашу. Девушка осторожно принюхалась. Грибной отвар. Она глянула на Гату, тот благосклонно кивнул в ответ на невысказанный вопрос. Люта пригубила немного. После многих дней пути под дождем отвар показался очень вкусным. Она сделала еще глоток. В ушах зашумело, словно ветер стал стократ сильнее. Шепот качающихся ветвей показался ей оглушительно громким. Люта потянулась сделать еще глоток, но Гату перехватил чашу, и забрав, приложился сам.
— Что ты имеешь ввиду? — обронила Люта, борясь с подступившим головокружением. — Как нет деревни?
Чудь осушил остатки чашки одним глотком, отбрасывая её в сторону.
— Приглядись к ним, — сказал он. — Внимательней.
Но Люта уже и сама все видела. Скачущий веселый чернявый мужичек не обращал внимания на топор, торчащий из его спины. Веснушчатая девчушка повязала на шею платочек, скрывая темные следы от веревки. Стучащая в ложки бабка то и дело отмахивалась от мух, роящихся над огромной раной на темечке.
— Здесь все ненастоящее, — проговорила Люта, чувствуя, что её язык деревенеет и прилипает к нёбу. — Морок. Наваждение. Отравили…
— Кое-что настоящее здесь все же есть, — покачал головой Гату. — Мухоморный отвар и Шишок.
Люту очень сильно мутило. Рвотные спазмы подкатывали, но сил изрыгнуть проклятый отвар не было. Она не чувствовала ног и от того боялась встать, не рискуя упасть.
— Кто он такой? — прошептала она одними губами.
— Ещё не догадалась? — Гату говорил медленно и настолько спокойно, что, глядя на него, глаза сами закрывались, отдавая тело в объятия странной чарующей хмари. — Мы в землях тёмных богов. В иных местах в них утратили веру. Где-то даже прославляют иных. — Чудь закрыл глаза, делая глубокий вдох, а затем улыбнулся. — Это их вотчина, Люта. Они знают, зачем ты пришла.
— Меня убьют? Ты должен меня защитить. Ты поклялся… — отрешенно шептала Люта в ответ.
— Тебя не тронут, — Гату снова улыбнулся, вдруг протянул руку и откинул со лба жрицы упавший локон. — Они знают тебя получше, чем ты сама. Просто смотри и слушай. Иногда чтобы увидеть, не нужно задавать вопросы и искать. Если твоя судьба окончится здесь, ты это увидишь.
Люта постаралась выпрямиться, но плечи сами клонились вниз. Бессильно качнувшись, она уткнулась в бок белоглазого.
— Ты не сказал, кто такие эти селяне?
— Это сны Шишка. Когда он спит, они живут. Когда он бодрствует, они убегают прятаться. Так он думает. В действительности нет никакой деревни. Нет селян. Есть только Шишок. Хотя, наверное, и его тоже нет.
— Он один из тёмных богов?
Гату покачал головой, и опустив взгляд, принялся пристально всматриваться в глаза Люты.
— Разве он похож на бога? Нет. Шишок не бог. Он не леший, не чудь, не навь. Он словно камень, брошенный в воду. Камень давно на дне, а круги все расходятся. Его силу нельзя описать или измерить.
В отблесках пламени костра появилась Беляна. Она ступала уверенно и властно, словно хозяйка. Её ледяной взгляд коснулся Люты. Сколько же в нём было надменности и прямой угрозы. Люта вздрогнула. Ноги не слушались, руки повисли, что плети. Но тепло исходящее от Гату возвращало уверенность. При нём не посмеет. Меж тем, Беляна нахально застыла перед чудем, сверкая глазами и поманила.
— Пойдем, — молвила она сладким голоском. — Кто же киснет в такую ночь?
— Молоко у криворукой снохи, — тихо пробормотала Люта себе под нос, но Белянка даже и ухом не повела, словно не замечая её.
— Пойдешь, куда скажу? — осведомился Гату, вставая.
— С тобой пойду, — твердо ответила девушка, награждая белоглазого новой манящей улыбкой.
— Так тому и быть, — пророкотал чудь.
— Ушки на макушке, лысые сандали! — прокричал Шишок, выскочивший из-за избы. — Принесло к нам ветром, синемордых рыбок. Я ходил до речки, мало там улыбок!
Беляна удивленно обернулась на Шишка, потом вопросительно глянула на Гату.
— Гости пожаловали, Белка.
Люта вдруг прыснула, едва не закашлявшись от смеха. Она хохотала, не в силах остановиться, ажно живот скрутило от смешинок. Беляна смотрела на неё с плохо скрываемым отвращением. Латута напротив, тотчас подскочила, хватая подругу под руки, помогая встать, а сама ржет, что твой конь.
— Сама ж сказала, — хрипела от смеха Люта, по комку выдавливая из себя слова. — Ведь никто ж не заставлял, дурёха! Сама сказала!
Уверенность в себе, как метлой смело с лица Беляны. Она побледнела, оглядываясь по сторонам. Затем вздрогнула. Отшатнулась. В круг света костра вышли три суровых воителя. На их головах были рогатые шлемы, плечи укрыты волчьими шкурами, поверх рубах кольчуги, на богатых поясах позвякивают мечи.
— Нурманы! — возопила Беляна, кидаясь к Гату. — Враги!
Белоглазый остался недвижим, только руку девушки со своего плеча снял, а саму оттолкнул. Беляна уставилась на него, непонимающе, в ужасе.
— Гатушка! — взмолилась она, падая на колени. — Да что же это?
Чудь глянул на викингов, те приветственно склонили головы и замерли в ожидании.
— Это она вашего конунга отравила. На ней и кровь его людей. — пророкотал Гату, не глядя на Беляну. — Забирайте. Она сама пойдет. Обещалась.
— Вот уж дудки! — взвизгнула Белка, оскалившись, аки рысь. — Ненавижу вас всех!
Крикнув напоследок, она опрометью бросилась прочь, скрывшись в темноте. Гату никак не отреагировал, сел на ступеньку и уставился в пламя. Викинги тоже молчали. Вдруг Беляна влетела в круг света костра, но с другой стороны деревни. Она застыла, с непониманием глядя перед собой. Обернулась. Ярость сменилась испугом. Девушка снова бросилась прочь, растворяясь в голодной тьме и мгновение спустя вновь выскользнула из-за угла с противоположной стороны. Взревев отчаянно и натужно, она побежала дальше. Беляна исчезала и каждый раз появлялась. Куда бы она не бросилась, мрак выбрасывал её обратно, не пуская в пленительные объятия всепрощающей ночи.
Каждый раз, когда Беляна появлялась или исчезала Грул провожал её плотоядным воем. Несчастная бегала до тех пор, пока не упала. Ноги подкосились, руки перестали слушаться. Беляна застыла на траве, мелко подрагивая от слёз. Викинги подошли, спокойно поднимая беглянку. Та вскрикнула, пытаясь оттолкнуть сильные и грубые руки. Обернулась, ища глазами Гату.
— Умоляю, не надо! Гату! Не отдавай, родненький! Твоей буду! На веки! Все что пожелаешь делать стану! Умоляю, не отдавай!
Чудь медленно поднялся и подошел к ней. Подняв руку, он коснулся подбородка Беляны, заглядывая в глаза.
— Ничто и никогда не случается просто так. Значит не отплакала ты слез по Братиславу. Зовёт он тебя. — Гату мотнул головой. — Вон, этих прислал. Твоя судьба не в моей власти. А молить и не думай. Руки твои громче губ за себя сказывают.
Люта очнулась, когда первые лучи солнца бережно коснулись её щеки. Она заворочалась и поднялась на локтях, почувствовав, что ложе покачивается. Телега медленно тащилась по кочкам. Рядом лежали спящие Латута, Грул, да Святозар. Гату сидел на облучке, ласково почмокивая лошадкам. Вокруг был сосновый лес.