Раннее весеннее утро озарялось ярким солнечным светом. Звонкие трели птиц оглашали лесную опушку, радуясь первым после зимы теплым дням. Легкий ветер лениво шевелил голые ветви деревьев. Поляну, на которой стояли двое влюбленных, покрывал слой снега, но там, где солнце пригревало сильнее, виднелись первые проталины. Пузатая божья коровка старательно ползла по коре, когда парень подставил палец и ловко подобрал насекомое.
— Загадай желание, Люта.
Букашку поднесли к самым губам девушки, чтобы та, как произнесет слова заветные, сразу же дунула на насекомое.
— Да глупости все это, Милославушка, оставь коровку в покое, пусть летит себе, а желания мои и так все сбудутся.
Люта еле удержалась от того, чтобы язык не высунуть, да только в голове слова батькины всплыли разом: «Ты, Лютонька, характерец-то свой мужику не показывай. Мной ты не битая, так муж, глядишь, суровей попадется».
— Экая ты уверенная! — воскликнул Милослав и стряхнул с руки букашку. Рука вернулась к лицу возлюбленной, шершавая ладонь нежно погладила румяную щечку красавицы. — Выходи за меня, Лютонька.
Сердце в груди девицы затрепетало, руки, ноги ослабли, а голос стал больше похож на блеянье козочки.
— Выйду, миленький, выйду, родненький. Батька с детства тебя знает, против не будет, ты только все честь по чести сделай, а там твоя я.
Милослав на мгновение затаил дыхание, так хороша была его Люта в миг счастья. Провел рукой по косе черной шелковой и аккуратно потянул за кончик, приближая лицо девушки к своему. Люта охнула, но послушно наклонилась да так и замерла, когда губы Милослава встретились с ее устами. Ресницы дрогнули и опустились, покоряясь нежности любимого. Вечность бы так на поляне с милым провести, но обязанности никуда не делись, а отцовский наказ гулять не долго и не далеко выполнялся с точностью да наоборот. О чем и поспешила сообщить Люте кормилица.
— Лютка! Несносная девчонка! Вот же я тебе сейчас! Расскажу отцу, чем тут занимаетесь, ужо обоим вломит. Нашли, где миловаться. Мало было задранного лешим охотника о прошлой седьмице, а они туда же.
Люта как ошпаренная отскочила от Милослава и бросилась в сторону кормилицы, пряча красное, как вышивка на юбке, лицо. Не было печали, так русалки накачали! Принесла бабку нелегкая.
— Бронюшка, прекрати! Ничего батька не узнает, а деда Всемира не леший задрал, а медведь. Нечего было к нему в берлогу с перегаром лезть и клюквой швыряться, чтобы накормить.
— Ой ли. Смотри, Лютка. Потеряешь честь, никто замуж не возьмет, а то и не потерпит староста своеволия твоего и выгонит из дому, будешь знать, как с парнями обжиматься. Быстро домой! Лепешки сами чай не спекутся, а комоедица [1] на пороге, чем гостей привечать будешь? — Кормилица зыркнула злобно на Милослава. — А ты чего стоишь? Почитай все мужчины уже зерно сыплют [2]. — Дернула Броня Люту за косу, да так и пошли: Лютка, охающая от боли, и Броня, причитающая на ходу.
Когда дошли до первого дома у самой околицы, бабка отпустила косу воспитанницы, покружила ее перед собой за плечи худые, поцокала недовольно языком и рукой махнула, мол, не поможет уже ничего. Толкнула в спину, побуждая идти вперед, а сама молчаливой тучей следом пошла.
Селение Глиска процветало, несмотря на то, что граничило с давними врагами северян хазарами. Пожалуй, по этой причине и процветало. Оно ведь как, можно сопротивляться, не жалеть ни людей, ни хозяйство и все равно платить дань, а можно договориться. Вот и староста Глиски не стал идти супротив заведомо сильного врага. Он исправно отдавал откуп кочевому народу, всегда был вежлив и старался возникающие ссоры решать с добром. Благо наместник хазарский попался разумный, в меру терпеливый.
Кто-то считал, что это проявление слабости, а староста Любомир думал так: «Легко говорить, когда не ты за жизни отвечаешь, да и воеводу одного уж повесили, второго не надо».
Хазары не доставляли проблем жителям, не врывались в дома и не насильничали чужих жен, не угоняли рабов и рабынь как скот на продажу, по крайней мере из Глиски. Им нужна была еда, питье, и дань в размере серебрушки с дыма в год. Не так много за спокойное житье. Меньше всего старосте хотелось повторить судьбу соседа. Как не возводили они укреплений, как не строили частоколов и не выкапывали рвы, все одно — словно смерч пронесся. Женщин, мужчин, детей, всех без разбору убивали и продавали в рабство. Честь важна, да толку от нее, когда ты в сыру землицу носом уткнешься.
Любомир как раз возвращался со святилища и еще издалека увидел Люту, идущую как на казнь, а за ней злющую Броню, периодически подталкивающую девушку в спину и что-то бурчащую. За ними бежала стайка детей. Они смеялись, передразнивали кормилицу и играли в игру «дерни Лютку за косу». Игра заключалась в том, чтобы успеть дернуть за волосы и увернуться от звонкого подзатыльника. На миг староста залюбовался. Красивая дочка у них с женой получилась: тоненькая, что березка, коса до пояса, очи карие жгучие в обрамлении черных пушистых ресниц, румянец на щечках, носик ровненький, а уста алые, аки малина душистая.
«Жаль Летушка не увидит», — мелькнула грустная мысль и тут же стухла, как только с тех самых алых губ слетело:
— Тятенька, я замуж выхожу!
Любомир тяжко вздохнул и покачал головой. Четырнадцать годков дочери исполнилось какой-то месяц назад, и народ начал роптать. Мол, ты чего это, старый, девица на выданье, женихов хоть отбавляй, а ты скопидомничаешь. Головой староста понимал, пора бы, а сердце сжималось от одной только мысли, что дочь единственную надобно чужому отдать и кто знает, будет ли он относиться к ней так как отец, сможет ли защитить.
— За кого, дочка?
— За Милослава.
— А сам Милослав чего не явился?
Громкое фырканье, будто конь морковкой остался недоволен, возвестило об очередном возмущении кормилицы. Она всплеснула руками, повторно фыркнула и, не найдя слов для подобного спокойствия со стороны Любомира, ушла в сторону гуляний, по дороге бурча что-то про баламошек [3], охальников [4] и тетешек [5].
— Волнуется, — изрек староста и приобнял дочку. — Лютонька, ты, может, присмотрись к другим парням. Сын кузнеца, чем тебе плох? Всем парень пригож, а руки ужо работают шустрее отцовских. Или…
— Не хочу! — Люта выбралась из объятий отца и топнула ногой, обутой в сапожок. Ишь чего удумали, указывать ей за кого замуж выходить. Что покушать и надеть, то сама выбирай, а вот с кем жизнь проведешь, так мы без тебя решим. — Либо Милослав, либо девой старой помру!
Не успел староста разозлиться и дочку за косу оттаскать, как та в дом убежала, покуда гнев отцовский не накрыл за своеволие. Когда Любомир добрался до дома, Люта уже суетилась у печи, будто и не было никаких разговоров про Мирослава и брак, а у ее ног терся кот, мурлыча и помахивая хвостом. И до того мирная картина нарисовалась, что вся злость мигом в землю ушла.
«Само уляжется», — подумал отец, подходя и поглаживая дочь по голове.
— Как на стол накроешь, не забудь снести часть кушаний к Белояре, там все соберутся прежде, чем к Священному огню идти.
— Да помню, я, — отмахнулась Люта от очередных отцовских наставлений. И как не помнить, почитай с шести лет на кухне с женщинами рода возится, за восемь-то лет можно и запомнить куда и что нести.
Подхватила Люта горшочек с угощением для жертвенника и отправилась к тетке. Родственников по отцу девушка не любила. Злые они были, грубые и Милослава не одобряли, мол, жених бесполезный, взять с него нечего. Не понимала Люта этого, зачем тебе что-то, когда сам человек важен. Главное ведь, чтоб любовь, когда сердечко не на месте, а от одной улыбки, солнце сразу ярче, да небо чище.
Крутанулась девушка на месте, юбка вокруг ног аж замоталась, а когда голову подняла, смеясь радостным мыслям, так чуть горшок не уронила. Тетка стояла, уперев руки в бока, сверля племянницу грозным взглядом. Тучная, дородная, такая, дай только волю, весь хазарский каганат до самой пустоши погонит.
— Радуешься? Ну радуйся, покуда молодая, — протянула Белояра и рукой махнула в сторону дома. — Еду туда, а сама возвращайся. Нечего тебе у жертвенника делать.
— Да как же так, я ж каждый год ходила! — воскликнула Люта. Никогда тетка не противилась ее походам со всеми до костра. Там же все гулянье будет, там же сожжение Морены и лепешки горячие! Молодняк весь соберется, а она что, дома останется?
— А я сказала дома сиди, не про тебя это, а увижу у огня Священного, житья не дам, — сказала как отрезала склочная баба и юркнула в дом, откуда доносился женский смех и вкусный запах готовящейся еды.
Поняла Люта почему так с ней все обернулось. Раньше тетка пусть и не добра была, так хоть ненависть не проявляла. Как забрали дочку ее в услужение хазарам, как и нескольких других девчонок, так и началось. А все потому что старостина дочка, отвел отец повинность от кровиночки. В расстроенных чувствах Люта повернула в сторону дома, но пройдя несколько шагов, остановилась. Ну и увидит тетка ее у костра и что сделает? А ничего! Подумаешь, ругаться потом станет, ну брату за дочь несколько крепких словечек выскажет, велика беда!
Празднество на улице шло полным ходом. Отовсюду звучал смех, вкусно пахло едой, а чучело с соломенной Мареной ждало своего часа. Потом будут прыжки через костер, омывание талой водой, молодых, что стали парой будут славить, а холостых веревкой обвязывать, как бы помечая. И в конце сожжение Марены, чтобы весна была теплой и солнечной. Ну как такое пропустить?
— Лютка! Сюда иди! — Подружки толпились у костра, каждый раз смеясь и визжа, когда очередной молодец перепрыгивал через костер и непременно подмигивал стайке девчонок, приглашая прыгнуть вместе ту, которая осмелится.
Когда девушка подбежала к остальным, как раз собирался прыгать Милослав, но, увидев Люту и радостно улыбнувшись, протянул ей руку. Люта без слов скинула с плеч теплую одежку и под веселое гиканье и подбадривание, подбежала к Милославу. От прыжка захватило дух, а от последующего поцелуя закружилась голова. Парень помог девушке умыться ледяной водой, а после взяв под руку повел ближе к чучелу. Вот-вот должна была выйти жрица плодоносной богини Живы, чтобы зажечь солому и произнести заветные слова.
— Давай сбежим потом вместе, — шепнул Люте Милослав на ушко, когда они наблюдали за жрицей, подносящей огонь к соломенному чучелу. Все смеялись и улюлюкали, потому парень не боялся, что их услышат.
— А ну как заметят, отец уши ведь надерет, — шепнула ему в ответ девушка, раскрасневшаяся от близости любимого.
— А мы не попадемся.
И только хотел Милослав назад пятиться, потянув Люту за собой, как раздались крики непонятные, как будто дрался кто-то. Повернулся парень к девушке и, оттолкнув подальше от костра, сказал:
— Беги домой, милая. Я вечером у вас буду с отцом вместе, жди меня, ладно?
— Береги себя, Милославушка, — только и смогла произнести Люта, а после бросилась прочь от площади быстрей к дому да только не успела.
Почти добежав до улочки, что к дому вела, она почувствовала, как чьи-то сильные руки вздернули ее вверх и усадили перед собой на коня. Забарахталась Люта, заверещала, а только на губы рука чужая легла и крепко уста сомкнула. «Ну, — смекнула Люта, — все, вот и мой черед пришел, заберут хазары в услужение, вестимо, не хватило им девушек в прошлый раз». Да только в следующий миг удивилась. К дому ее они подъехали, а вот и отец прибежал с площади. Запыхался бедный, вспотел и с ужасом смотрит на Люту.
Сам наместник на празднество пожаловал. Никогда такого не было, да и дань совсем недавно заплатили. «Не к добру визит, зря горшок треснувший сегодня не выкинул, стоит в углу, порчу наводит на дом» [6], — подумал мужчина, глядя на дочь, сидящую рядом с хазарским главой. Вкупе с наместником в селение пожаловал небольшой отряд из двенадцати хазар, все сидели верхом на конях и смотрели сверху-вниз на народ, что ежегодно откупался от них, только, чтобы и дальше жить мирно. Усмешка так и бегала по, хоть и красивым, но диковатым лицам.
Говорил со старостой наместник на его языке, ломано, но понятно и немного с ленцой, периодически растягивая гласные.
— Доброго дня тебе, Любомир.
— И тебе, уважаемый Изу-бей.
— Скажи, Любомир, я хороший наместник?
Староста похолодел. Понял он, неспроста Изу-бей вопрос задал. Глаза хазарского наместника не добро поблескивали, а крепкие руки сжимали поводья до побелевших костяшек. Видно было, в гневе мужик, да таком, что и не угадаешь, чем успокаивать придется. Неужели что-то успело стрястись? Несмотря на теплую погоду, Любомир почувствовал, как кончики пальцев рук и ног стали ледяными.
— Конечно, наместник. В этом нет сомнений.
Изу-бей медленно кивнул и бросил суровый взгляд исподлобья.
— Тогда объясни мне, почему твои люди позволяют себе так дерзко разговаривать с моими воинами? Я хорошо к тебе отношусь, Любомир. Ты мудрый муж. Я беру с тебя разумную плату, не трогаю твой город, не пользую ваших женщин. Взамен требую покорность и уважение. Ужель это бременем для тебя стало?
Староста про себя хмыкнул. Бременем это стало с первого же дня появления хазарского стана на территории племени северян. Женщин наместник и правда не пользует, ну так его воины не обладают подобным благородством и с удовольствием уводят красивых девиц в стан для развлечения. Пусть и не угоняют в рабство девушек с Глиски, да только от этого не легче. Невест на выданье скоро не останется с такими аппетитами.
Наместник щелкнул пальцами и один из его людей спешился. Только сейчас староста заметил, что на одном из коней, поперек седла лежало тело. Хазар скинул его с крупа, как мешок с овсом, подтянул за ворот рубахи и с усилием бросил под ноги старосты.
Любомир еле сдержал вскрик. В пыли валялся сын кузнеца, дюжий парень с крепкими руками и добрым сердцем. Мальчик был мертв, но прежде, сильно избит и покалечен. От рук остались обрубки, и боги знают, что еще с ним сотворили хазарские дикари. Мужчина понадеялся на то, что отец парня хотя бы жив.
Староста почти справился с обуревавшими его чувствами, как с лошади послышался всхлип. Наместник убрал руку с губ девушки, когда разговаривал со старостой и вот теперь Люта, видя перед собой мертвое тело, пусть не любимого, но знакомого парня, еле сдерживала крик. Такой страшной смерти не заслуживал никто.
Сердце отца замедлило ход. Он не знал, какую плату стребует Изу-бей за дерзость мальчишки. Смерть виновного парня, проявившего дерзость и непослушание, для наместника не достаточная плата, за ошибку он берет вдвойне.
— Что же ты красоту такую от меня прятал?
— Оставь ее, наместник, всеми богами заклинаю, дочка это моя единственная, — староста рухнул на колени как подкошенный, глядя в испуганные глаза дочери.
— Раз дочка твоя, значит не зазорно и в жены взять. Боги видят на чьей стороне правда, Любомир. В следующий раз ошибка обойдется вам дороже.
Топот коней не смог заглушить громкий стон старосты и истошный крик Люты. Мужчина, пусть и сдавший после смерти жены, но все равно полный сил и жизни, вмиг постарел.
***
Милослав поправил рубаху с особой праздничной вышивкой и с улыбкой повернулся к матери. Та ответила ему радостным кивком. Хоть и не были они достаточно богаты, чтобы позариться на единственную дочь старосты, да только она была уверена — Любомир против взаимной любви не пойдет, а значит все у ее сына будет хорошо. Будущую невестку она любила: добрая, ласковая девочка и красавица каких поискать. Детки будут загляденье.
— Иди сынок, сватай егозу свою и хлеб взять не забудь. Отец с братом во дворе ждет, как договоритесь, так сразу домой, а я пока все к завтрашнему сговору подготовлю. Коляда присматривает за тобой.
Милослав молча склонился и поцеловал руки матери, слегка потершись о них щекой. Матушка всегда была на его стороне, кто бы что не говорил. Он вышел из дома и подошел к отцу. Тот, осмотрев сына, только хмыкнул в бороду. Брат же, хмурый и недовольный, решил высказаться.
— Не нравится она мне, Милослав. Ну не назовут доброго человека Лютой. Знаешь, что про ее мать говорит Белояра? А та врать не станет. Зачем нам в семье такая? На тебя девки заглядываются одна краше другой, а ты замахнулся.
— Люту так матушка перед смертью нарекла, не наговаривай на мою любимую, не тебе с ней жить и детей воспитывать. Она мне милее всех, — сказал как отрезал парень.
Сердце неслось вскачь, ноги за ним не поспевали. Стоило на миг представить, как увидит он милую, обнимет крепко и поцелует в уста сахарные, так голова кругом шла. Куда уж там до недовольства братского.
Добежал он до дома старосты под шутки и смех отца, сунулся было во двор, как остановил его хриплый оклик Брони:
— Стой, Милослав. Опоздал ты.
Парень, все еще улыбаясь и не понимая, что ему говорят, обернулся к кормилице. Старая женщина мяла в руках платок, периодически смахивала с полного лица слезы и тяжело и часто дышала.
— Ты чего говоришь такое, Броня?
— Нет нашей Лютоньки, не уберегли, забрал вымесок хазарский, — Броня громко всхлипнула и грузно опустилась на скамью у забора. Речь звучала сбито и неразборчиво. — Сын кузнеца помер страшно, паразит степной, забрал красавицу нашу в оплату, сказал, еще раз ослушаемся, хуже будет. Была бы здесь Лета, не произошло бы горя. Ужо как я не кланялась у алтаря, а не слышит меня Матушка, не нужна ей старая кровь, молодую подавай, силы я где найду на молодую-то?
Голос няни становился все тише и тише покуда совсем не смолк. Нечего ей было больше сказать Милославу. Что не скажи, а Люту это не вернет.
К парню подошел отец и крепко сжал плечо рукой.
— Идем, сынок, нечего нам здесь делать.
Милослав вспыхнул за миг, как хворост от брошенной искры. Скинул отцовскую руку и ринулся в дом.
— Любомир! Где ты, пес старый?! Как ты мог Люту отдать отродью хазарскому! Мне отдать не захотел, а этому просто так выдал! Я два года порог твой обивал, два года с ума сходил. Где ты, скотина вшивая?! — Парень метался по сеням, колотя кулаками все, что под руку попадется, пинал лавки, ругался страшно и не замечал, как по щекам текут слезы.
— Умолкни! — резкий окрик отца не остановил Милослава, тогда мужчина схватил парня за шиворот и выволок наружу, несколько раз отходив тяжелой рукой по спине и затылку. — Что ты несешь, пустобрех! Как бы Любомир остановил наместника, а? Скажи он ему слово, всю деревню бы уже вырезали да сожгли. Ничего с твоей девкой не случится, глядишь, женой станет хазарской, будет возлежать на подушках, сладости заморские вкушать да тебя вспоминать со смехом, а ты переживешь и будешь молчать! Рот свой откроешь, когда я разрешу, понял?
Милослав проглотил все оскорбления, которые так и вертелись на языке. Он бросил последний взгляд на терем возлюбленной и угрюмо поплелся вслед за отцом. Сердце болело так, что не вздохнуть не выдохнуть, голова гудела от гнева и ненависти к похитителю. Кто бы, что не говорил, а он, Милослав, не будет сидеть и покорно ждать милости хазарского наместника. Кто от счастья своего так легко отказывается, сам никогда счастлив не будет.