Для Люты дни смешались в один, но невероятно долгий и мучительный. Рано утром ее, свернувшуюся калачиком в маленькой юрте, расталкивали молчаливые служанки, всучивали в руки лохань с водой и махали рукой в сторону шатра наместника. Ее священной задачей было подать воду для умывания благородному Изу-бею, а после вымыть ему ноги. В первый раз девушка посмела поморщиться, притрагиваясь к чужим, до темноты в глазах, ненавистным стопам, что по земле безнаказанно ходят. За это ее избили плетями, с каждым ударом, вбивая послушание в кожу. Она сбилась со счета сколько раз мечтала утопить наместника прямо в лохани. В мстительных грезах она держала его за волосы и слушала, как тот захлебывается. После чего Люта пугалась собственных злых мыслей, которые никогда ей не принадлежали.
Удар.
Лицо в кровь разбито, но не у Милослава, а у Изу-бея.
Удар.
Кровь на руках Люты, но не Милослава, а Изу-бея.
Удар.
Голова на пике, но не Милослава, а Изу-бея.
Добрая, милая Люта — так ее называли в селении, так говорил о ней отец, так каждый день обласкивал ее Милослав. Люта крепко зажмурилась, прогоняя из уставших от слез глаз отрубленную голову возлюбленного. Первые дни она просыпалась от собственного крика и плакала, горько, надрывно, пока вновь не получала плетей за то, что мешает спать воинам Изу-бея. Израненная спина саднила, каждое движение причиняло боль, но плакать девушка перестала. Она готовила еду вместе с остальными женщинами, подавала ее лично наместнику, после чего стояла и ждала, когда он поест и соблаговолит ее отпустить. Иногда, когда Изу-бей был в хорошем расположении духа, он отпускал ее сразу после трапезы, но чаще заставлял развлекать его.
— Муж мой, не много ли времени ты уделяешь новой рабыне? — спросила однажды Хатум. Она, нагая и жаждавшая внимания Изу-бея, возлежала на подушках, раскинувшись, словно дикая кошка на царском ложе. На небольшой, но притягательной груди, со вставшими от легкой прохлады коричневыми сосками, лежало ожерелье из золота. Оно таинственно поблескивало, как и ее маслянистый взгляд из-под густых ресниц, отчего женщина казалась богиней, сошедшей на землю до простого народа. Раскосые глаза цепко следили за выражением лица мужа.
— Разве я позволял тебе думать об этом или говорить? Рабыня не должна занимать твои мысли, Хатум.
— Ты дозволяешь омывать ей стопы. Зовешь по имени. Разве достойна никчемная рабыня подобного отношения?
Хатум злилась, наместник видел ее жгучий гнев в крепко сжатых пальчиках, которыми она хваталась за подушку. Жена напоминала ему гадюку: гибкую, тихую смерть — пока не наступишь не тронет. Скажи неверное слово и острые зубки вцепятся так, что не отцепишь. Столь же страстна жена была в постели. Разве что огонь ее страсти больше не касался сердца Изу-бея.
— Глупость говоришь. Иди спать, жена и прекрати подобные разговоры, я все сказал.
Скорость, с которой вылетела из шатра, замотанная в множество одежд Хатум, можно было сравнить с прытью хищника, который стремится догнать дичь. Злость обуяла ее не на шутку. Муж за всеми своими речами забыл об одном: с того момента, как новая девица появилась в хазарском стане, Изу-бей ни разу не возлег с Хатум на супружеское ложе, как бы она не старалась.
Поток ветра пошевелил распущенные волосы Люты, а края одежд жены наместника хлестнули по ногам. От громкого рыка девушка вздрогнула, но не поняла, что именно прорычала Хатум. В отличии от Изу-бея жена не учила чуждые ей языки. Внезапно разозленная женщина замерла и обернулась к Люте, поддалась вперед и громко втянула воздух затрепетавшими ноздрями. Шипение, так похожее на змеиное, донеслось до слуха девушки и заставило испуганно отпрянуть. А ну как проклянет!
Увидев испуг в глазах соперницы, Хатум усмехнулась и продолжила свой путь к женскому шатру. Ей необходима была служанка Радислава, которая давно доказала преданность и была из того же селения, что и рабыня мужа. Выгнав всех лишних из помещения, она махнула рукой девушке. Браслеты на руке звякнули, вторя приказу.
— Поди сюда, Рада!
— Да, госпожа.
Всегда услужливая девушка тут же подскочила к женщине и подобострастно уселась перед ней на колени, прислонясь лбом к стопам госпожи. Ей не составило труда выучить странный гортанный язык. Пусть и говорила она на нем с превеликим трудом, но понимала хорошо, а большего и не надо было.
— Следи за этой Лютой, — Хатум сложила полные губы трубочкой, отчего имя «Люта» получилось у нее как «Лута». — Хочу знать, с кем она говорит, что делает и где, когда не с моим мужем. Поняла?
— Да, госпожа.
— Достань мне вёх, поняла? Вёх. Знаешь траву такую? С цветками белыми, собранными в один пучок, как гриб.
— А! — Радислава хлопнула в ладоши и часто-часто закивала. — Омежник! — но тут же испуганно отпрянула, — так ядовитый же он.
— Тебе не все ли равно? — Хатум сузила глаза и взглянула на личную служанку. — Надоело быть у меня в услужении? Так я найду кем тебя заменить. Вот только в рабыни пойдешь и будут пользовать тебя воины как захотят. Поняла?
Радислава испуганно забормотала, мол, вечно готова служить госпоже и траву найдет и потравит того, на кого госпожа укажет.
Хатум удовлетворенно кивнула и скинула с себя одежду. В шатре было жарко, даже душно, отчего тело быстро покрылось капельками пота. Низ живота ныл от неудовлетворенного желания, страстный темперамент теснил что-то в груди и призывал разорвать наглую подстилку мужа. Хатум разлеглась на полу, обхватила руками подушку и потерлась пахом о другую, чувствуя жаркую истому.
— Госпожа, может быть я могу чем-то помочь?
Радислава, неслышная и невидимая до этого, возникла в поле зрения женщины, вновь опускаясь на колени рядом с ложем первой жены. Хатум смерила ее взглядом и тут же легла на спину, устраиваясь как можно удобней.
Проворные руки заскользили по поджарому, крепкому телу, оглаживая налитые груди и надавливая в нужных местах. Кожа, мягкая и нежная словно шелк, едва тронутая загаром и покрытая соблазнительной испариной, пылала под аккуратными ладошками служанки. Хатум в нетерпении слегка раздвинула ноги и Радислава послушно скользнула руками в жаркое лоно женщины. Сдавленный стон вызвал у девушки улыбку. Она всегда знала, что нужно ее госпоже.
***
Пальцы Люты замерзли до того состояния, когда уже отказывались гнуться. Ладони покраснели и опухли, кожа сморщилась, а мозоли стерлись в кровь, от бесконечной стирки белья щелоком. Радислава с утра указала девушке на пять больших плетеных корзин и кивнула в сторону реки, мол, иди стирай, патлатая. Эта корзина была четвертой, о последней Люта предпочитала не думать.
Волосы лезли в глаза и мешали, падая в воду вниз. Не было ни платка, да он ей и не положен как рабыне, или хоть какой-то тесемки, чтобы перевязать косу. Как не сплетай, а все одно расплетались. Люта в очередной раз раздраженно откинула спутанные космы за спину и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Она устала. От оскорблений, плевков в свою сторону, и мерзких намеков хазаров, что каждый раз провожали ее голодными взглядами. При жене был только Изу-бей, она же сопровождала его во всех походах. Остальные мужчины пользовали служанок или насиловали рабынь, которых как скот пригоняли из ближайших селений, что вовремя не платили дань.
Люту спасала неожиданная неприкосновенность, подаренная наместником. Никто кроме него не мог прикасаться к девушке, никто кроме него не мог пользовать ее. Жаль только, что от этого ей легче не становилось. Работой нагружали не меньше остальных. Изу-бей не заботился о ней, каждый раз напоминая, какой неправильный выбор сделала девушка однажды и, что достойна именно такого отношения. Его ласки походили на трапезу бешенного зверя, еще немного и сожрет, впившись зубами в нежную плоть. Он всегда брал ее сзади, чтобы не видеть лица, не смотреть в больные от устали глаза, только дергая за волосы, которые, казалось, хотел с корнем вырвать.
Люта молчала. Она сносила все тихо, раздражая наместника еще сильней. В такие моменты становилось легче. Каждый раз она желала ему лопнуть от злости, а лучше, чтобы сердце остановилось, когда он в очередной раз остервенело вбивался в нее.
Люта на миг прикрыла глаза, чувствуя, как промокла юбка и легкий ветер проникает под одежду, холодит ноги, щекочет голые ступни. Сколько еще надо вынести, чтобы душа, свободная от оков, взлетела в синее небо? Карие глаза открылись, смотря вверх, туда, где парили птицы, сердце дрогнуло от зависти, вниз от прокушенной губы, потекла струйка крови.
«Кому мне молиться?».
— Вот ты где! — Голос Радиславы заставил Люту вздрогнуть, а кожу покрыться мурашками. Каждый раз, когда эта змея шипела, внутри девушки, там, где располагалось сердце, что-то съеживалось и начинало пульсировать. Что-то злое, чего Люта пугалась пуще наместника в момент гнева. Этот черный комочек нашептывал страшные вещи, показывал жуткие видения. Например, какой красивой станет Радислава, когда утонет. Тело ее раздует, губы посинеют, а глаза станут такими стеклянными, смотреться бы в них как в зеркало!
Люта тяжело и часто задышала, прогоняя картины одна мрачнее другой, мотнула головой и заморгала, словно, пытаясь сбросить через глаза нежеланные мысли.
— Снова молчишь? — вновь это шипение «ишшшшь». — Тебя хозяйка моя зовет, достирывай быстро, а не то снова плетей получишь.
«Ишшшь» застряло в голове Люты. В глазах потемнело, страшный шепот не стихал, а, казалось бы, увеличивался, раздувался, переходил в нестерпимую боль, стучащую в виски и стекающую туда, к груди, где бился черный комок.
Ноги затекли в сидячем положении, но это не помешало ей броситься на нависшую сверху Радиславу и повалить ту на траву, мокрое белье в руках обернулось вокруг шеи ненавистной девицы, руки напряглись, а в груди разлилось тепло, когда вопли перешли в хрип. Ноги паршивой твари засучили по земле, руки заскребли по траве, собирая под ногтями грязь.
«Милая, добрая Люта…».
Руки девушки затряслись и словно оттолкнули от себя концы белья. Люта шлепнулась на зад и отползла от задыхающейся и кашляющей Радиславы, которая с суеверным ужасом смотрела на бывшую подругу. Люта приложила ладонь к сердцу, то билось заполошно в груди, будто вот-вот прорвет кости и тонкую кожу.
— Стерва брыдлая [12], — прохрипела Радислава, отползая подальше от Люты и отбрасывая от себя вываленное в грязи белье. — Заплатишь ты за это, Лютка! Заплатишь…
Очередной приступ кашля скрутил Радиславу, на нежной коже уже проступали следы удушения. Девушка терла рукой шею, тряслась одновременно от страха и гнева, неверяще глядя на, казалось бы, всегда добрую и всепрощающую Люту. Такая она пугала сильней хазар: молчаливая, непредсказуемая, с темнющими, как ночь глазами. Радислава часто-часто заморгала. Она с детства ненавидела эти глаза, оттого помнила какие светлые они были, карие. Но сейчас… «Как в темный лес ночью смотрю», — испуганно подумалось Радиславе.
Она поднялась на нетвердых ногах и побрела обратно к поселению хазарскому. Хатум будет недовольна задержкой, но зато и Лютка сполна расплатится за свою выходку.
Когда Люта продышалась, а сердце успокоилось она прополоскала грязное белье, что чуть не стало орудием убийства, собрала все в корзину и пошла к шатрам. Почему-то ей не было страшно, девушкой овладело безразличие. Очередные плети — это все, что она получит за свое вероломство.
Ее провожали странными взглядами. Во взглядах воинов не было зла, скорее интерес к маленькой хрупкой девице, которая показала клыки подобающие скорее взрослому мужу, нежели девчонке. Остальные девушки сторонились ее, будто она могла замарать своей выходкой. Пронзительный голос Хатум раздавался все ближе и ближе. Когда Люта дошла до шатра первой жены и поставила на землю тяжелую корзину с бельем, то увидела наместника, который выслушивал крики. Хатум размахивала руками и тыкала пальцами в Радиславу. Та стояла с несчастным видом, всхлипывая и роняя слезы. Синяки на шее служили ярким доказательством преступления личной рабыни Изу-бея.
— Подойди, Люта, — поманил ее пальцем наместник. — Душила ли ты эту служанку?
Люта молча кивнула, твердо глядя наместнику в глаза. Она не боялась ни его гнева, ни уж тем более гнева Хатум.
— Она тебе что-то сказала?
Девушка так же молча кивнула, видя разгорающееся раздражение в глазах Изу-бея за ее очередное безмолвие. Наместник окликнул ближайшего воина и попросил подать ему веревку. После он протянул ее Люте.
— Тебе понравилось ее душить? Хочешь закончить начатое?
Неожиданный вопрос заставил Люту дрогнуть и перевести растерянный взгляд на Радиславу, глаза которой от удивления расширились, а руки обхватили шею.
Люта испуганно покачала головой из стороны в сторону. Убийцей становится не по ней. Наместник криво усмехнулся.
— Если убиваешь, то иди до конца, иначе за спиной останется живой враг.
Он махнул воинам подойти ближе.
— Обеим по двадцать плетей. Эту, — он показал на Люту, — после ко мне в шатер.
Под горящим от ненависти взглядом Хатум, девушек повели к столбам.
Жгучие удары вновь и вновь рассекали кожу, но приносили не боль, а освобождение. Люта закрыв глаза, привязанная за позорный столб, молилась богам о прощении. Она старалась не думать о словах Изу-бея, потому что лишать жизни другого человека — преступление, и не важно враг он тебе или друг. Если бы все думали так как Изу-бей, то людей бы не осталось. Каждый удар был наказанием за чуть не свершенное убийство. Она принимала их с благодарностью, слизывая долгожданную соленую влагу с губ. Слезы искупления, слаще малины в июле. Где-то в стороне рыдала и кричала Радислава. Ее пороли впервые.
Когда порка прекратилась и Люту отвязали, она покорно встала и побрела без всяких понуканий и толчков к шатру наместника, там ей предстояла новая пытка.
***
Стоило только Люте сомкнуть глаза и погрузиться в болезненную дремоту, как кто-то начал грубо расталкивать ее. Сдержав отчаянный стон, девушка поднялась, кое-как разлепляя слезящиеся глаза. Усталость, что с каждым днем накатывала все сильней, рухнула на плечи непомерным грузом, придавливая к земле. Сухие обветрившиеся губы болели, руки тряслись как у старухи, каждая косточка в изнуренном теле ныла от недостатка питания и нормального сна. Но тем, кто ее побеспокоил было все равно на все злоключения рабыни. Ее повторно грубо пнули и заставили выйти из юрты. Разозленный ее копошением воин сердито махнул в сторону шатра Изу-бея. Кулаки девушки сжались. Не хватило страмецу [13] дневного унижения, захотелось начисто душу вынуть да истоптать в пыли.
Прежде чем войти под полог ненавистного шатра, Люта глубоко вздохнула и выдохнула. Живот скрутило, ее немного подташнивало, кожа на спине горела, а все тело одеревенело, по позвоночнику пробежал холодок, отчего девушка поежилась, но вскинув голову, сделала шаг вперед. Не надышишься перед смертушкой.
— Лютонька, девочка моя! — громкий вскрик кормилицы подействовал на Люту как звонкая пощечина. Она приложила ладони к горящим от стыда щекам и всхлипнула, когда полные руки Брони обхватили ее и сжали в крепких объятиях. Люта вскрикнула от резкой боли, но почувствовала, как хватка кормилицы дрогнула, и прижалась сильней. Обе они осели на пол. Кормилица причитала и плакала, гладя свою ненаглядную девочку, а Люта смотрела на Изу-бея. Пристально, не отрываясь, словно выискивая там ответ на вопрос, который никогда не решилась бы задать. Первым не выдержал наместник, дрогнул и отвел взгляд.
Изу-бей стремительно вышел из палатки, оставляя наедине двух женщин, только бросил холодно: «Несколько минут, Люта, не боле».
Люта как ото сна очнулась после этих слов, встряхнула кормилицу, похлопала по щекам и мрачно посмотрела в заплаканные глаза.
— Зачем явилась сюда, Броня?
— Отец твой слег, Лютонька. Совсем плох стал, боюсь не сдюжит, — Броня всхлипнула, но тут же постаралась взять себя в руки.
— Исхудала-то как, милая, изменилась-то как, хорошая моя, — вновь запричитала кормилица, заглянув в потемневшие глаза воспитанницы. Внезапно взгляд Брони будто дымкой подернулся и заледенел. Она схватила девушку за руку и с силой прижала к внутренней стороне запястья странный амулет. Женщина, будто глядя в никуда, зашептала:
— Все что уготовано тебе прими. Злость — это хорошо, питайся ею как самым сладким нектаром и знай, рабство — не твоя судьба. Помолись Моране, как я склоняла голову и мысли пред великой, как делали до меня женщины рода. Попроси силу рода этого, да не откажет он тебе. Помни, Люта, тьма в душе твоей — помощник, приголубь ее да кормить не забывай вовремя.
Люта зашипела от боли, когда кожу на запястье обожгло. Она с ужасом наблюдала, как странный отпечаток в виде серпа проявился и тут же исчез. Броня подвела руку девушки к глазам и осмотрела кольцо на пальце, что Хатум в дар преподнесла.
— Берегись Шулмы, как помолишься Моране да ответ услышишь, капни каплю крови на камень, иначе отравит тебя ведьма степная.
— Броня… — сипло выдохнула Люта, изо рта вылетело облачко пара. Только сейчас она поняла, как в шатре похолодало, словно не апрель месяц на дворе стоял, а зима лютая. Лютая…
Кормилица, обмякла в руках девушки и слабо проморгалась. Когда в шатер зашел наместник и его воины, готовые по первому приказу выкинуть бабку за пределы стана, она в последний раз сжала ладошку Люты и тут же отпустила. Встав, не без помощи мужчин, кормилица, не глядя на Люту, вышла прочь, нырнув в ночную темноту.