Ночной лес полнился шорохами, треском и голосами. Легкий ненавязчивый шепоток стелился по земле, взбирался по стволам деревьев и переплетался с листвой, устремляясь вверх, в небо, туда, где полная луна стыдливо пряталась за облаками. Люта шла по узкой тропинке, никуда не сворачивая и стараясь не смотреть по сторонам.
«Не оборачивайся»
«Не оглядывайся»
«Иди к нам»
Голоса, голоса, голоса. Писклявые, нежные, резкие. Люте казалось, что они, то мягко поглаживают ее по щеке, то впиваются в кожу, как колючки, но все, совершенно точно, подталкивают вперед, дальше по тропинке. Она не знала сколько еще предстоит прошагать, хоть и усталости не чувствовала. Шла босая простоволосая, ночная прохлада совсем не беспокоила обнаженное тело. Нагота Люту тоже не смущала, ей казалось совершенно нормальным, что она голая одна в лесу, и голоса это подтверждали.
«Не тревожься.
«Не плачь»
«Мы согреем тебя»
Впереди, среди деревьев, показался темный проем, не сомневаясь и секунды, Люта сделала шаг сквозь темноту и оказалась на поляне. Мертвая тишина повисла в воздухе, голоса смолкли, а лунный свет упал на землю, очертив ровный круг посередине. Люта опустилась на колени перед кругом, голова гудела, тело будто не принадлежало девушке. Ладони загребли первые комки земли и откинули в сторону, еще и еще раз, пока пальцы, зачерпнув в очередной раз комья, не наткнулись на что-то. В разрытой яме лежали кости какой-то птицы, тонкие, воздушные, несмотря на то, что лежали в земле, совсем белоснежные. Люта аккуратно провела указательным пальцем линию по одной из косточек. Лебединые.
«Возьми кинжал».
Прошептал голос, пощекотав краешек уха. Девушка поежилась от прохладного ветерка и недоуменно заозиралась. «Но у меня нет кинжала, где ж я возьму его!», — подумала она про себя, почувствовав, как лес вокруг недовольно зашумел.
«Он у тебя в руках, глупая».
Люта была уверена, что с ней говорит женщина, уж очень ехидно она ответила, еще и волосы взъерошила, так нежно, по-матерински ласково. Девушка почувствовала, как руки сжимают рукоятку, взгляд опустился вниз и действительно, она держала кинжал, да такой красивый, что дыхание сперло, когда аккуратно повернула его так и эдак, смотря на блеск лезвия в лунном свете.
«Окропи кости кровью», — продолжал подсказывать легкий шепоток.
Люту пробил озноб. Глаза распахнулись от ужаса. Она выронила кинжал и поспешно отползла от вырытой ямы и костей, замотав головой из стороны в сторону так быстро, что шея заныла.
— Не буду! Нет!
Из тьмы леса, по кругу поляны, разрастались тени. Они окружали девушку, продолжая повторять слова, сказанные ранее:
— Окропи, окропи, окропи! Окропи кости кровью!
Голоса становились громче, уверенней, а тени сгущались, формируясь в осязаемые формы. Лесная нечисть наступала со всех сторон, буравя Люту черными провалами глаз. Лесавки, лешие, боли-бошки и листины, протягивали к ней косматые руки, кривые ветви и маленькие детские ладошки, перепачканные в земле. Рычали вурдалаки, кричали дрекаваки, визжали кикиморы. Шум, гам со всех сторон заставил Люту зажать уши в попытке не слышать всего этого воя. Ей стало так страшно как никогда не было. Но страшнее было от себя. Ее душа будто рвалась наружу, звала присоединиться к нечисти лесной да болотной.
— Кровь, кровь, кровь! — скандировали они, все уже и уже смыкая круг.
По щекам Люты потекли слезы, тихие отнекивания перешли в надрывный вскрик и…
Болючий тычок под ребра и окрик:
— Ты чего мычишь, дура заполошная! Вставай давай, — грубо выдернули Люту из жуткого сна. Она вскочила, судорожно хватая воздух ртом и прижимая руки к сердцу. В памяти были свежи образы нечистых, что водили кровавый хоровод вокруг нее. Кое-как отдышавшись и несколько раз крепко зажмурившись, до выступивших слез, девушка наконец успокоилась и даже улыбнулась, кривовато, болезненно, но это была улыбка, первая после смерти Милослава. И приснится же такое. Люта провела тыльной стороной ладони по лбу, собирая испарину. На кончик носа что-то осыпалось, а пальцы неожиданно сильно заныли, будто не спала она, а вновь в речке стирала, разве что руки сухие были.
Страшась глянуть на ладони, девушка сделала несколько глубоких вздохов, вышла из юрты и с опаской взглянула. От вида грязи в голове поплыло.
«Не сон», — простонала она мысленно и тут же спохватилась, юркнула обратно к своей лежанке, осматривая ту под подозрительными взглядами других девушек. Кинжала не было. Унимая дыхание, она убеждала себя, что все это от усталости, от горя и она видимо случайно измазала руки перед сном и не заметила. Кое-как убедив себя и поскорее отмывшись, она поспешила к шатру наместника, который уже был недоволен задержкой. Крики и ругань не давали обмануться, — настроение Изу-бея было под стать хмурой погоде и преддождевым тучам.
— Где ты была? — Первый же вопрос слетел с губ наместника, а грубая ладонь обхватила тонкое запястье вздрогнувшей девушки. За месяц своего пребывания в хазарском стане она исхудала и осунулась, бывало, что сил не хватало даже дойти до собственной лежанки и она засыпала прямо у костра с миской каши, пока ее не расталкивал кто-нибудь, прогоняя прочь, чтобы глаза не видели ненавистную рабыню наместника.
После случая с Радиславой ее сторонились. По стану пошли странные слухи, мол, не даром Лютой девку назвали. Глазищи эти не пойми какого цвета, то ли карие, то ли черные, а все знают, у доброго человека глаза цвет менять не будут, значит колдовство творит бесстыжая. Еще одной причиной было то, что Люта так и не понесла от наместника. Весь стан знал, что Изу-бей игнорирует первую жену, но регулярно бывает со своей рабыней.
Воинам хоть и было плевать, что одну из девок чуть не удушила другая, но сами они все чаще недовольно роптали, мол, приворожила Изу-бея пропащая и куда ужасней, пустая. Не может наместник променять красавицу Хатум на это тощее бледное недоразумение.
На злой выпад наместника Люта только губы сильней сжала, взгляд потух, опускаясь вниз. Смотреть в глаза Изу-бея было до того тошно, что девушка каждый раз изо всех сил сдерживала брезгливое выражение лица. Вновь быть битой не хотелось, сил и так оставалось чуть.
— Последний раз, Люта, я слышал твой голос, когда ты звала своего возлюбленного. Думаю, если на твоих глазах умрет отец, ты вновь порадуешь меня речью.
Люта вскинула на наместника гневный взгляд и, кое-как преодолевая скованность в горле от долгого молчания и желания вцепиться ногтями в лицо Изу-бея, прохрипела:
— Нет.
— А притворялась немой, — расплылся в улыбке наместник и потянул Люту на ковер. На нем стояло блюдо с мясом и плошка с молоком. Изу-бей подтолкнул Люту ближе к еде, и потянув вниз, усадил рядом с собой, всучив в руки теплый напиток.
— Пей, свежее, сил больше будет, — махнул он рукой.
Люта, тяжело сглотнув, осталась сидеть на месте. Уж лучше опять кашу постную, чем с этим пищу делить. Да только кто б знался с ее чувствами! Болючий захват подбородка, нажатие на щеки сильной рукой и молоко выливается разом в приоткрытый рот. Люта закашлялась, большая часть молока осела у нее на платье, даже в нос умудрилось затечь. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони, а когда вновь направила взгляд на наместника, то вздрогнула. Мужчина внимательно наблюдал за каждым ее движением.
— Твои глаза стали темней, — наместник повторно наполнил плошку Люты и сделал глоток, припав губами к тому месту, где касались уста девушки.
— Возможно, — неловко пожала она плечами. От того как картинно язык мужчины лизнул край чаши ее передернуло. Наместник нахмурился, глядя на выступающие из-за излишней худобы ключицы. Грубое платье, в которое была обернута девушка явно причиняло неудобства и натирало нежную кожу, он заметил покраснения, когда ткань на груди чуть сдвинулась в сторону.
— Тебя нужно переодеть, — ладонь наместника прикоснулась к щеке Люты, огладила ее и спустилась к шее, чуть притянув девушку к себе. Девушка хотела уже увернуться, да случай помог, не то не миновать было бы новых плетей.
— Муж мой! — Хатум стояла в проходе, сверкая глазами на то, как Изу-бей любовно прикасался к грязной девке.
— Хатум, я звал тебя?
Люта, услышав грозный вскрик первой жены, вздрогнула и заборахталась, но мужчина лишь сильнее прижал ее к себе, опустив руку с шеи на талию. Все что Хатум и наместник говорили друг другу Люта не понимала, но знала — ругались, и причиной была она. Изу-бей неожиданно прикрикнул на Хатум, отчего та побледнела и полог шатра резко опустился, скрывая женщину с глаз.
Он вновь вернул все внимание рабыне, делая больно железной хваткой на талии. При этом его рука касалась, пусть и через одежду, поврежденной на спине кожи, отчего Люте хотелось морду ему расцарапать.
— Отпустите, — ровным тоном попросила девушка, устремив взгляд темных глаз на мужчину. В груди болело, словно птица клювом долбит да когтями плоть разрывает, чтобы вырваться на волю и уничтожить, заклевать, сделать больно, так же как было больно ей.
Изу-бей медленно убрал руку от Люты, кривая ухмылка и показное спокойствие ее не обманули. Стоило попытаться немного отодвинуться, как наместник выхватил кинжал из-за пояса и, схватив девушку за косу, приставил к ней нож у самого основания волос.
— Не будешь слушаться косу отрежу, а на ней отца твоего повешу.
— Режь, — спокойно ответила Люта, не отводя взгляда, отчего Изу-бей удивленно приподнял брови. — Повесишь и послушания моего вовек не получишь, как и меня. Брошусь в речку с камнем на шее.
Кинжал вернулся в ножны, а коса намоталась на кулак мужчины, подтягивая лицо девушки к себе.
— Только я могу убить тебя, Люта, — каждый раз, когда Изу-бей растягивал ее имя, как бы говоря что-то между «у» и «я» внутри девушки что-то умирало. Будто бы с новым произношением отрезался кусочек ее души.
Настроение наместника скакало, как дикий жеребец по степям. То он спокойный, то тянется страстно к ней, а то и ударить может, если вдруг гнев обуял. Люта проводила в шатре наместника дни, прислуживая ему, но чаще играя роль куклы, на которую любуется ребенок. Он раздевал ее и одевал, сминал нежную кожу и расчесывал длинные волосы, укладывал на пол, а потом переворачивал на спину, чтобы вдоволь налюбоваться каждым позвонком на худой спине. Пальцы гладили, сжимали, пощипывали и казалось не будет этому ни конца не края. Одно радовало и удивляло, ни разу не снасильничал ее более наместник. Под вечер Изу-бей устало вздыхал, бросал короткий взгляд на смирно сидящую у ног девушку со смоляными волосами, одетую в новое платье, и дотрагиваясь ладонью до ее плеча, приказывал:
— Скажи Хатум, чтобы пришла сюда.
Так и было в этот раз, разве что задержалась она у него чуть дольше обычного.
Люта поднялась и привычно поспешила к первой жене, ликуя, что наконец-то внимание наместника перекинулось с нее на ядовитую змею. Наместник, видя, что девушка повеселела, то есть перестала хмуриться, раздраженно фыркнул и велел поторапливаться. Люта не стала испытывать терпение Изу-бея и быстрым шагом, чуть ли не бегом, поторопилась к шатру Хатум.
Недолго думая, девушка взялась рукой за край полога и резко его откинула, делая шаг внутрь шатра, да так и застыла. Томные вздохи и обнаженные тела Радиславы и Хатум расплылись перед глазами. Охнув, Люта встала столбом и тотчас пожалела об этом. Вскочившая Радислава, мгновенно скользнула в сторону Люты и, схватив за руку, дернула, да так сильно, что девушка, не удержавшись на ногах, упала на ковер, прямо перед обнаженной Хатум. Та гортанно рассмеялась и что-то каркнула Радиславе.
— Она говорит, что оприходовать бы тебя да противно.
— Наместник зовет жену к себе, — ответила на это Люта, стараясь не смотреть на них обеих и отводя глаза в сторону. Обе ничуть не смущались своей наготы. Услышав перевод Радиславы, Хатум довольно кивнула и уже хотела встать, чтобы одеться и выйти, но внезапно остановилась и насмешливо что-то сказала.
— Госпожа говорит, что если ты не хочешь сдохнуть, то будешь молчать о том, что увидела здесь, иначе все узнают, что ты черным колдовством занимаешься. Сам наместник не сможет защитить, и дороги домой тебе не будет. Ославят на все земли хазарские. В собственном же племени заклеймят и проклянут.
— Передай своей госпоже, пусть советы при себе держит, — дерзко ответила Люта.
Звонкая пощечина раздалась в повисшей тишине. Хатум не нужен был перевод, чтобы понять дерзость, направленную в ее сторону. Люта схватилась за щеку и хотела уже выскочить из шатра, как почувствовала пятерню мертвой хваткой вцепившуюся ей в запястье. Вдруг Хатум вскрикнула и тут же отдернула ладонь, будто бы обжегшись. Она нервно разжала кулак и потерла кожу.
— Мора, — зло прорычала жена наместника и сузила глаза, отчего ее взгляд стал еще более хищным.
Радислава охнула и отошла подальше от Люты, глядя на нее как на проклятую.
— Ах ты дрянь, я всегда знала, что с тобой не чисто, а ты смерти поклоняешься! Правду говорили о твоей матери, колдунья она была и померла от колдовства черного!
— Не смей ничего говорить про мать! — вскинулась было Люта, но услышала смешок жены наместника и замолчала.
Хатум рассматривала кольцо, что сама же и подарила. Девушка с какой-то обреченностью подумала, что сейчас жена кольцо и отберет. Подарок-то для невесты был, а она рабыня. К чему ей такие украшения? Колечко Люта снимала только, когда стирала, уж очень жалко ей было красоту такую портить. Но к ее удивлению женщина только хмыкнула и что-то пробормотала себе под нос. Она отбросила от себя руку Люты, встала и, быстро одевшись, вылетела из шатра на встречу к мужу. Радислава медленно натягивала платье и смотрела на бывшую подругу. Хитрая улыбка блуждала по лицу.
— Я бы на твоем месте покончила с жизнью, Люта. Прыгнула в речку и все, никакого насилия, никаких злых взглядов и угроз. Да и согласись, тебя ждет никчемная жизнь. Родилась-то ты в хорошем доме, а вот умрешь чужой подстилкой и рабыней.
— Ты такая же подстилка, разве что пользует тебя не наместник, а его жена, — прошептала Люта, голос подвел ее, и она закашлялась. Разгневанное лицо Радиславы появилось перед глазами, злой плевок растекся по лицу Люты.
— Я с госпожой добровольно, а ты только и думаешь о своем драгоценном Милославе. Все вы подохнете, а я в шелках ходить буду за верность свою и преданность.
— Кому? Ведьме хазарской?
Промелькнуло что-то в лице Радиславы, Люта было подумала, что испуг то был, но служанка быстро взяла себя в руки.
— Да хоть бы и ей. Они хозяева на этой земле и спорят с этим только глупцы, а ведьма здесь одна, Лютка, и как бы голову тебе за это не потерять. Впрочем, может, стоит и потерять?
Радислава толкнула Люту в грудь, опрокидывая на пол, и ушла, напоследок, потоптавшись по ее стелящимся по земле волосам.
Люта стерла рукавом плевок и уставилась взглядом под купол шатра. Почему-то в памяти всплыл ночной кошмар с нечистью и странными птичьими костями. Ей не желали там зла, никто не просил ее умереть, не бросались угрозами. Они…поддерживали ее?
«Может, стоило кровью кости окропить», — в тот же миг, как эта мысль мелькнула, Люта подскочила и прижала ладони ко рту, в исступлении замотав головой из стороны в сторону.
Глупая, глупая Лютка, сколько раз отец говорил, не желай зла людям, на себя его навлечешь. Не ведьма она и черная магия не по ней, она же милая, добрая Люта.
Не бывать злу, не бывать.
***
— Принесла?
— Да, госпожа. Простите мое любопытство, о прекрасная, но… зачем вам эта отрава?
Радислава не просто так спрашивала женщину об омежнике. Ведь трава это злая, ядовитая. Из-за одного только наличия этой травы у кого бы то ни было, могли обвинить в черном колдовстве и казнить. Умом-то она понимала, для кого трава, да только сердцем опасалась, как бы беды не случилось. Привязанность наместника к ненавистной девке крепла день ото дня. И как бы сурово он с ней не обходился, а все одно на ее сторону вставал. А ну как узнавать начнет про отраву. Не Хатум ведь голову срубят, а ей, служанке, что эту траву достала. Предупреждала ее мать, мол, осторожней. Травишь, так без свидетелей, а как тут без свидетелей, ежели сама жена наместника приказ дает?
Пока Радислава предавалась самобичеванию, Хатум окунулась в воспоминания о свадьбе. Из всего празднества больше всего запомнилось напутствие бабки, когда дочь отдавали в дом наместника. Старая согбенная женщина суетливо двигалась и вечно бормотала себе под нос странные вещи. Ее давно никто не слушал, считая, что старуха совсем сбрендила.
— «Хатум, имя твое власть дает, — торопливый шепот старухи и крепко, до боли сжимающие плечи пальцы, заставляли девушку морщиться и оставаться на месте, терпеливо дожидаясь, когда безумная отпоет свою песню. Оттолкнуть — значило проявить неуважение к старшему, за такое и получить можно. — Правь мужем мудро, не позволяй голову от себя отвернуть. Но если настанет такой момент, положи сопернице под голову вёх ядовитый, отравит он ей сны, силы отберет да тебе передаст, так за ночь и издохнет вражина».
От цепких пальцев бабки у Хатум остались синяки, хорошо, что длинные рукава свадебного одеяния закрывали это безобразие. Горячечный бред старой надолго не задержался в голове у девушки, дело ли переживать о неверности мужа, когда еще сама женой его не стала. Да и с чего бы ему смотреть на другую, когда рядом такая красавица ясноокая, с кожей словно мед.
Первая жена горько усмехнулась прозорливости бабки. А может, той сон вещий приснился и как смогла она предупредила нерадивую внучку. И на том спасибо. Хатум вынырнула из воспоминаний и толкнула в бок замечтавшуюся служанку.
— Набей вёх в ее тапчан, в изголовье. Наутро издохнет тварь. Она ослабла, кольцо силы ее вытянет, а я заберу. Смерть будет мучительной, но во сне. Ее никто не услышит, покуда поздно не станет и не догадаются, что это убийство.
Радислава сглотнула тугой ком в горле. Хорош был план и Лютку она ненавидела, а только отчего-то боялась. А вдруг Лютка и впрямь Моране поклоняется. Вдруг сама смерть на ее защиту встанет.
***
«Проснись»
«Не спи, Люта!»
«НЕ СПИ! УМРЕШЬ!»
Не успел и час пройти как Люту сморил сон, но пробудилась она от неистового крика в голове. Так страшно ей стало, что тут же выбралась из юрты на прохладу ночную и глубоко задышала. Во рту ощущался странный горьковатый привкус. Немного подышав она вновь вернулась в юрту, но как только легла, вновь почувствовала недомогание. Тут уж стало не до шуток ей. Встала она, посмотрела внимательно на топчан, да и выволокла на улицу к костру поближе. Вытряхнула все изнутри, так и ахнула. Омежником набит весь, вперемешку с соломой.
Такая злоба обуяла девушку. Ведь не сомневалась она, Радислава все это сделала при помощи хозяйки своей. Кому бы еще понадобилось травить личную рабыню наместника, только тем, кому она поперек горла встала. Смешок вырвался сам собой, мысли заполонила горечь.
«Милая, добрая Люта умерла на той поляне, рядом с Милославом. Ей тоже отрубили голову, а после еще и сердце вырвали. Милая, добрая Люта умерла в той юрте на топчане, набитым ядовитой отравой».
Руки девушки опустились. Всю отраву она в костер кинула, после расправила топчан прямо у костра, несмотря на недовольные взгляды стражи, легла и прикрыла глаза, незаметно уплывая в сон.
«Вернулась»
«Пришла»
«Не бросай нас»
Вновь скрипели деревья, пробегал шепоток и ветер ласкал обнаженное тело. Люта стояла возле разрытой ямы с костями и смотрела на кинжал, брошенный на землю. Вокруг стояла нечисть, она не тянула лапы, руки, ветви, не требовала пролить кровь, она ждала, когда девушка примет решение сама.
В голове Люты проносились мгновения счастья, боли и разочарования. Она помнила каждое лицо доброе иль злое. Смотрела в их глаза и спрашивала за что с ней так? За что с Милославом так? За что с землей ее так? Гнев поднимался в душе ее, словно море неспокойное, волна за волной, ударяясь о скалы, принося боль и ярость лютую. Люта. Лютая!
— «Имечко-то девке дали, не пожалели».
— «Дак мамка-то у нее сама Лета — сердитая. У них весь род бабский такой, что не имя, то злоба. Думаешь, спроста что ль красивучие такие?».
— «А и правда! Ишь, ведьмы лесные, все-то им за так достается. И мужья, и морда смазливая».
Яростный крик, сметающий все на своем пути, разрезал лес и перекрыл вой нечисти, заставляя умолкнуть даже шелест листвы. Природа замерла в ужасе пред рождением новой души, да только такой мрачной, что в пору о помощи молить да все костры разжигать, мир предупреждая. Не будет покоя врагам ни на земле, ни под землей, не успокоится душа темная, покуда не сметет с лица земли врага паскудного. А встанет кто на дороге у нее, тому головы не сносить.
Люта подобрала кинжал и без тени сомнения, разве что закусив губу от боли близкой, полоснула по ладони и сжала руку в кулак, окропляя кости живительной влагой, а вместе с ними кольцо черное, Хатум подаренное. Волосы взъерошил холодный ветер, изо рта вырвался пар, будто мороз лютый наступил и взревела нечисть на разные голоса, восхваляя принесенную в дар жертву. Окровавленная ладонь мазнула по лицу, черные, словно бездна глаза открылись, являя тьму в своих глубинах, разворачивая в них воронку, грозящую вобрать в себя все живое и мертвое.
— Мора — Моранушка! Княжна Смертушка! Смерти да Зимы владычица. Прими почтение дочери твоей. Пред тобою голову склоняю, да пред величием Твоим. Обереги на пути тяжком да надели мудростью Своею, огради от хворей и напастей. Велика Ты в деяниях своих, — что ни рождение, что не болезнь, что не успение — все Ты Матушка. Щедра Ты для детей своих, Твоим путем идущих. Величайся, Княгинюшка родящая да мертвящая. Величайся, Зимы да Смерти владычица.
Величайся, Мора-Матушка!
Величайся, Хозяйка Смерть!
Гой, Черна-Мати! Гой-Ма!
На последнем вскрике, прогремел гром, примялась трава, пригнулись деревья и наступила мертвая тишина, что раскололась громогласным:
— Отомщу!
— Сей для нас да собирай жатву! — подхватила нечисть.
На утро стан наполнился криком, лязгом оружия и плачем. Хатум умерла.