Письмо третье
СТР.
Сентябрь. Бабье лето наступило. Лес расцветился пестрыми 58 красками, лист на деревьях сделался жесток и шумит по-осеннему, но еще не тронулся - морозов не было. Небо серо, моросит осенний мелкий дождичек, солнышко если и выглянет, то сквозь туман, и светит, и греет плохо. Мокро; но это славу богу, потому что "коли бабье лето ненастно - осень сухая". Со дня на день ждем морозов; мы в деревне всегда чего-нибудь ждем: весною ждем первого теплого дождика, осенью - первого мороза, первого снега; хоть мороз нам вовсе не нужен, но нельзя же осенью без мороза, как-то неспокойно, что нет мороза; все думается, не было бы от этого худа. Чересчур что-то хорошо нынче: весна стала с первых чисел апреля, осень еще не началась в сентябре, пять месяцев не было морозов. К добру ли это? - ворчит "старуха", - нет-нет морозов, а потом как хватит! Все божья воля, - прибавляет она, спохватившись, что не следует роптать... все божья воля: бог не без милости, - он милосердный, лучше нас знает, что к чему.
Но вот и бабье лето кончилоcь. Прошли "Федоры - замочи хвоcты". Уже и по календарю наcтупила осень, а морозов настоящих все нет как нет, - скучно даже. Наконец на воздвижение ударил настоящий мороз; ночью сильно прихватило. Проснулся поутру светло, ясно, весело. Смотрю в окно - все бело, подсолнечники 59 уныло опустили головы, лист на настурциях, бобах, ипомеях почернел - только горошки и лупины еще стоят. После мороза лес пошел быстро оголяться: тронулась липа, осина; еще мороз - пошла и береза. Лист так и летит; с каждым днем в рощах все делается светлее и светлее; опавший лист шумит под ногами; летние птицы отлетели, зимние сбились в стаи, заяц начал белеть; около дома появились первые зимние гостьи - синички.
Удивительный нынче год! В конце сентября опять вернулось лето. Вот уже несколько недель стоит великолепная погода: небо ясно - ни облачка, солнце печет как в покос, только по вечерам чувствуется, что дело идет не на лето, а на зиму. Перед казанской прихватило было, но потом опять отпустило, и скот еще после родительской ходит в поле.
Как попривыкнешь, хорошо в деревне и осенью - вольно, главное.
С полей давно уже убрались. Лошадям приволье - бродят неопутанные, где хотят. Народ весел - хлеб родился хорошо; тяжелые полевые работы окончены. Конечно, мужик и теперь не без работы; но день мал, а ночь длинна - не так утомляется на работе днем и есть когда отдохнуть ночью; хлеб чистый, вольный. С огородов и овинов несутся звуки веселых осенних свадебных песен; бабы уже решили, кто на ком должен жениться, и в песнях, по своему усмотрению, сочетают имена парней и девок, которым пора жениться нынешней осенью.
В комнатах сейчас видно, что осень, - господствует тот особенный запах, который вы ощущаете осенью, входя на постоялый двор или в чистую избу зажиточного мужика, попа, мещанина, запах лука, гороха, укропа и т.п. В одном углу навален лук, в другом, на рядинах, дозревают бобы, семена настурций. В столовой весь пол завален кукурузой, подсолнечниками - все это у нас нынче выспело. На окнах, на столах, на полках разложены цветочные и огородные семена, образчики сена, льна, хлебов. Стены увешаны пучками укропа, тмина, петрушки.
Идет уборка огородного. Авдотья совсем про меня забыла; она до такой степени занята "огородным" и льном, - на обязанности Авдотьи лежит брать "спытки" льну со стлища и определять "ложился ли лен", - что готова оставить меня без обеда. Забежит поутру.
- Я вам, А.Н., сегодня щи с бараниной сделаю.
- А еще что?
- Баранины зажарю.
- Да ты бы, Авдотья, хоть утку с рыжиками сделала, а то все баранина да баранина.
- Как прикажете, - начинает сердиться Авдотья, - вы всегда не вовремя загадаете: сегодня бабы пришли капусту рубить, а тут 60 утку... Воля ваша, как прикажете, только насчет огородного не спрашивайте. Извольте, утку сделаю, а уж капусту, значит, оставим. Понапрасну только пироги пекли.
- Ну, хорошо, хорошо, жарь баранину, да только не забудь чесночком нашпиговать.
- Не забуду, - весело отвечает Авдотья и торопливо убегает в застольную, откуда через минуту слышится ее звонкий голос: - Вы, бабочки, идите капусту возить, а я сейчас, только спыток сомну.
Через каких-нибудь полчаса Авдотья уже прибегает ко мне с двумя горстями льну.
- Какой это лен?
- Трощенков. Вчера спыток взяла; по-моему, лежился; особенно, который побуйнейший. Мелкий-то еще не совсем, а буйный хорошо лежился - сами извольте посмотреть.
- Что ж, подымать будем.
- Воля ваша, а по-моему, пора подымать - еще в кладке что-нибудь дойдет - послабеет.
Авдотья бежит на огород, откуда опять слышится ее голос:
- Вы, бабочки, как свезете капусту, позавтракайте, да и начинайте рубить, а я сейчас, только барину кушанье сготовлю.
Авдотья готовит кушанье, но мысли ее далеко - в избе, где рубят капусту. Как только кушанье готово, она чуть не в одиннадцать часов утра подает обедать, и не дождавшись, пока я кончу обед, предоставив все убрать Савельичу, бежит в застольную угощать баб водкой и пирогами, потому что бабы пришли убирать огородное "из чести". До обеда было тихо, но, выпив водки и пообедав, бабы, работая, "кричат" песни. Долго после солнечного заката, до поздней ночи, из избы несется мерный стук сечек и слышатся звонкие песни.
Зеленая рутушка, желтый цвет,
Что тебя, Сидорка, долго нет,
Давно тебя Анисья к себе ждет... поют бабы. Бабы решили, что Сидор, молодой парень из соседней деревни, служащий у меня в качестве кучера, огородника, мясника он режет телят и баранов - и вообще по особым поручениям, непременно должен в нынешнем году жениться, потому что,за выходом замуж сидоровой сестры, в его двор нужна работница. Бабы решили, что Сидор должен жениться на молодой девушке из той же деревни, Анисье, которой в нынешнем году тоже следует выходить замуж. Сидор, слушая песни, ничего, только ухмыляется, но одна из моих работниц, солдатка, которая находится с Сидором в интимных отношениях, не может скрыть своей досады. Бабы это замечают и с особенным наслаждением "точат" солдатку. Прокричав "рутушку", 61 бабы заводят:
Переманочка уточка
Переманила селезня
На свое озеро плавати,
Но не я ж-то его манила,
Сам ко мне селезень прилетел,
На меня, утицу, глядючи,
На мои тихие наплывы,
На мои серые перушки,
На сизые крылышки.
Перепросочка Анисья
Перепросила Сидора
На свою улицу гуляти.
Нет, не я его просила,
Сам молодец ко мне пришел,
На меня, девицу, глядючи
и т.д.
Солдатка из себя выходит. Сказать бабам ничего нельзя, придраться не к чему, а бабы, понимая это, так и пробирают, так и пробирают: Анисья-то и молода, Анисья-то и хороша, Анисья-то Сидору под пару, толкуют бабы и опять заводят песню. В каких-нибудь две недели капустенских вечеров солдатка, женщина тихая и добрая, озлобилась до такой степени, что и не подходи к ней: взбесилась, как говорит Авдотья, похудела, почернела; со всеми ссорится, бранится, придирается к пустякам, а не на ком сорвать злобу, так мучит свою грудную дочку - плод преступной любви. Совсем одурела баба, да оно, впрочем, и понятно. Дошло до того, что солдатка пришла наконец ко мне просить расчета...
- Пожалуйте мне расчет, А.Н. Всем я вами довольна, а жить больше не могу. Обижают меня все.
- Кто ж тебя обижает?
- Все обижают, "старуха" обижает, - все не так, говорит, делаю; скотница обижает; все обижают.
- Изволь.
Солдатка в слезы - и плачет, и злится. Жалко мне ее стало: уж, должно быть, хорошо ее бабы пробрали, если она решилась уйти и расстаться с Сидором.