"Мне нужно было позвонить кое-кому".
Гейл откладывает в сторону свою волшебную палочку с тушью "Masсara". На тюбике была надпись "волшебная палочка", хотя выглядела она как прут, которым подгоняют коров.
"Тебе нужно забыть ее".
"С таким же успехом я могу забыть себя".
"Чем мы будем сегодня заниматься?".
"У меня есть работа".
Гейл на секунду окидывает меня взглядом, а потом складывает свои инструменты в виниловую косметичку.
"Я тебя не интересую, дорогуша, не так ли?".
"не то, чтобы я..."
"Я знаю, ты думаешь, что я толстая старая шлюха, которая просто хочет чего-то твердого и сочного. Что ж, это правда. Но я буду выполнять свою часть работы. Я буду заботиться о тебе, буду хорошим другом и никогда тебя не подведу. Я не халявщица. Я просто девушка для развлечений, чье тело разнесло. Хочешь скажу тебе кое-что? Ты не теряешь свое либидо так быстро, как теряешь свою внешность. Это жестокая правда природы. Тебе все равно нравится этим заниматься. Да, это тяжело, но у меня кое-что осталось. Я не сажусь за стол с пустыми руками".
Она встает и берет свои ключи. "Подумай об этом. Ты знаешь где меня найти".
Я вижу как она уезжает в своей машине и испытываю подавленность и стыд. Я опять ложусь в кровать, отказываясь бороться и мечтать о Луизе.
Апрель, Май. Я продолжаю свое обучение в качестве специалиста по раковым образованьям. В палате для раковых больных меня прозвали "Больничный Вампир". Мне все равно. Я навещаю пациентов, выслушиваю их истории, нахожу тех, кому удалось выздороветь, и сижу у постели умирающих. Я думаю, что все больные раком должны иметь крепкие, любящие семьи. В специальной литературе много говорится о том, что эту болезнь нужно пережить совместно. Это почти семейное заболевание. Но правда такова, что многие раковые больные умирают в одиночестве.
"Чего ты добиваешься?", в конце концов спрашивает меня одна из молодых докторов.
"Я хочу знать как это выглядит. Я хочу знать что это такое".
Она пожимает плечами. "Ты попусту тратишь свое время. Я очень часто думаю о том, что мы все попусту тратим свое время".
"Тогда зачем мучиться? Почему ты мучаешься?"
"Зачем мучиться? Это вопрос ко всему человечеству, не так ли?"
Она поворачивается, чтобы уйти, потом с озабоченным видом оборачивается на меня.
"У тебя ведь нет рака, правда?"
"Нет!"
Она кивает. "Видишь ли, иногда люди, которым диагностировали рак, хотят получше узнать как это лечится. Доктора держатся слишком снисходительно, даже с самыми образованными пациентами. Поэтому некоторым из этих пациентов нравится все узнавать самостоятельно.
"И что же они узнают?"
"Как мало мы знаем. Мы живем в конце двадцатого века, а посмотри какими инструментами мы пользуемся? Ножи, пилы, иглы и химикаты. У меня нет времени заниматься альтернативной медициной, но я могу понять почему она так привлекательна".
"Не следует ли найти время для любой возможности?"
"Работая в восьмидесятичасовом графике?"
Она уходит. Я беру свою книгу "Современные методы лечения рака" и отправляюсь домой.
Июнь. Самый засушливый июнь в статистических сводках. Земля, которая должна находиться в зените своей летней славы, истощена отсутствием влаги. Почки на деревьях хранят обещание, но не набухают. Пульсирующее солнце оказалось обманщиком. Солнце, которое должно нести жизнь приносит смерть каждое безжалостное утро.
Мне захотелось пойти в церковь. Не для того, чтобы спасти свою душу или утешиться видом распятого Христа. Скорее мне захотелось соединиться с теми людьми, которые находят утешение в вере. Мне нравится потеряться среди поющей гимны толпы, как странник, которому не обязательно заботиться о пожертвованиях на ремонт крыши или фестиваль урожая. Были времена, когда все были верующими, и веру можно было обнаружить в тысячах крохотных церквушек вдоль и поперек Британских островов. Мне не хватает звона колоколов, несущихся от деревни к деревне, зазывающих к заутрене. Этого божьего там-тама, несущего добрые вести. И это были добрые вести, поскольку церковь была и центром, и средством.
Англиканская церковь в своей невозмутимой великодушной заботе, подчеркнуто ориентированная на деревенскую жизнь. Медленное чередование времен года, эхом перекликающееся с Книгой Общих Молитв. Обряды и молчание. Твердый камень и твердая почва. Сейчас едва ли одна из четырех церквей продолжает соблюдать весь церковный календарь и совершать что-либо, кроме обычного ежевоскресного причастия или каких-то редких мероприятий для своего прихода.
Церковь, что недалеко от моего дома - это работающая модель, не музей. Поэтому я выбираю вечернюю молитву и начищаю свою обувь. Мне бы следовало знать, что не все так просто.
Частично здание относилось к XIII веку, с григорианскими и викторианскими достройками. Она была сделана из прочного камня, который казалось органично вырастает из самой земли. Взращенная, а не построенная. Битва по своему цвету и по сути. Битва за высечение ее из камня и придания ей формы, славящей Господа. Она была массивная, черная как земля и вызывающая. По архитраву низкой входной двери была протянута пластиковая лента с надписью "ИИСУС ЛЮБИТ ТЕБЯ".
"Приходится идти в ногу со временем" - говорю я себе, слегка смутившись.
Я вхожу вовнутрь, прохожу по выложенному керамической плиткой полу. Характерный церковный холод, который не способны преодолеть ни газовые горелки ни пальто. После дневной жары он ощущается как рука Бога. Я сажусь в темную нишу для молитв, с изображением дерева на двери, и открываю свой молитвенник. Здесь нет никого. А потом раздаются звуки тамбуринов. Это были серьезные тамбурины, размером с басовые барабаны и с гордо развевающимися ленточками, как на Майском дереве, обитые клепками по окружности, как ошейник питбулла, Один из них проходит по ряду, мимо меня, сверкнув клепками у моего уха. "Воздай хвалу Господу" - говорит несущий его, отчаянно пытающийся совладать с ним.
"Новая овца в нашем стаде".
Потом это однородное сборище, за исключением меня, начинает петь тексты из библии, и разнородные выкрики как попало накладываются на мелодию. Волшебный орган стоит закрытым и пыльным, зато у нас есть аккордеон и две гитары. Я по-настоящему хочу выйти, но входную дверь заслоняет дородный, сияющий фермер, который похоже может рассвирепеть, если я попытаюсь сбежать до того, как начнется сбор пожертвований.
"Иисус преодолеет тебя" - выкрикивает священник. ( Бог - занимается реслингом?) "Иисус овладеет тобой!" ( Бог - насильник?) "Иисус становится все сильней и сильней!" (Бог культурист?) "Отдай себя в руки Иисуса, и ты будешь возвращен с процентами".
Я могу принять идею о многогранности Бога, но у меня есть твердое убеждение, что если Бог существует, то Он не Ипотечный Банк.
Однажды у меня был друг, его звали Бруно. После сорока лет распутной жизни и поклонения Маммоне, он обнаружил Иисуса под гардеробом. Справедливости ради надо упомянуть, что до того, как это случилось, этот гардероб в течение четырех часов медленно раздавливал его легкие. Бруно помогал выносить мебель, и влип в крупные неприятности с этой двухдверной викторианской громадиной. В таких гардеробах обычно живут нищие. В конце концов его спасла бригада пожарников, хотя позже он постоянно утверждал, что сам Господь поднял с него эту дубину. Вскоре после этого он повел меня с собой в церковь и дал мне полный отчет о том, как Иисус вышел из гардероба, чтобы спасти его.
"Из гардероба и прямо в твое сердце", восторженно сказал пастор.
Мне никогда больше не довелось увидеть Бруно после этого, Он отдал мен свой мопед, в знак отречения от мирской жизни и помолился о том, что возможно этот мопед приведет меня к Господу. К сожалению он окончательно сломался на окраинах Брайтона.
Прорываясь сквозь это болезненное мечтание, чьи-то руки хватают мои руки и начинают ударять их друг об друга, как если бы они были цимбалами. Я понимаю, что от меня ждут, что я буду хлопать в такт и вспоминаю еще один маленький совет моей бабушки. "Среди волков по-волчьи вой". Я приклеиваю пластмассовую улыбку на свое лицо, как это делает обслуживающий персонал в МакДональдсе и делаю вид, что мне хорошо. Мне и не плохо, мне вообще никак. Не удивительно, что они говорят о том, что Иисус заполняет вакуум, как будто человеческое существо это какой-то термос. Это самое пустое место из тех, в которых мне пришлось побывать. Бог может быть и милостив, но должно быть у него все-же есть какой- то вкус.
В подтверждение моим подозрениям оказалось, что фермер, похожий на борца сумо, отвечал за сбор пожертвований, поэтому как только он радостно принял мои двадцать пенсов, мне удалось упорхнуть. Упорхнуть в пустынные поля, где овцы продолжают пастись так, как они делали десятки веков. Упорхнуть к пруду, который кормит стрекоз. Я порхаю до тех пор, пока церковь не превращается в твердый нарост на фоне неба. Если молитва вообще уместна, то она уместна здесь, моя спина прижата к каменной стене, мои ноги на плоской земле. Я молюсь за Луизу каждый день, начиная с декабря. Я не знаю кому я молюсь и зачем. Но я хочу, чтобы кто-то позаботился о ней. Пришел к ней и утешил ее. Как прохладный ветер и глубокий источник. Я хочу, чтобы ее защитили, я могу даже сварить глаза саламандры и печень жабы, если это может принести хоть какую-то пользу. Что до молитвы, то она помогает мне сосредоточиться. Думать о Луизе самой по себе, не как о моей возлюбленной, не как о моей скорби. Это помогает мне забыть себя и это большая благодать. "Это было ошибкой с твоей стороны," - говорит голос. Это уже не тот писклявый неуверенный голос - это сильный ласковый голос и я слышу его все отчетливей и отчетливей.
Я слышу его громко, и начинаю сомневаться, что все еще владею своим разумом. Какого типа люди обычно разговаривают вслух? Жанна д'Aрк, понятно, но как насчет всех других, грустных или зловещих, которые хотят изменить мир силой тамбуринов?
У меня не было возможности связаться с Элгином в этом месяце, хотя он наверное получил три письма от меня. Я звоню ему в любое время, когда можно и когда нельзя. Я думаю, что он может быть в Швейцарии, но что если Луиза умирает? Скажет ли он мне? Позволит ли он мне увидеться с ней? Я трясу головой. Это было бы неправильно. Это превращает все в абсурд. Луиза не умирает, она в безопасности в Швейцарии. Она стоит в длинной зеленой юбке, под стремительно падающим потоком. Водопад стекает по ее волосам, груди, ее юбка становится прозрачной. Я присматриваюсь внимательнее. Я вижу течение ее крови, желудочки ее сердца, длинные кости ее ног, похожие на бивни. Ее кровь чистая и красная, как летние розы. Она благоухает и готова расцвести. Никакой засухи.
Никакой боли. Если Луиза в порядке, значит и я в порядке.
Сегодня я обнаруживаю два ее волоска на моем пальто. Золотые нити поймавшие свет. Я накидываю их на указательные пальцы и растягива.Они растягиваются до двух футов в длину. Та ли это нить, которая связывает меня с тобой?
В местах по реабилитации после утраты родных и близких и книгах типа "Как пережить потерю любимого человека", ничего не говорится о том, что ты чувствуешь, внезапно обнаружив частичку любимого человека.
Мудрость состоит в том, чтобы не делать из своей квартиры мавзолей, а держать в нем лишь то, что наводит тебя на счастливые, позитивные воспоминания. Я читаю книги, связанные со смертью отчасти потому, что мое расставание с Луизой окончательно, и отчасти потому, что если она умрет, мне нужно будет справиться с этой вторичной утратой, к тому времени когда первая станет менее болезненной. Я хочу справиться.