Cражение или просто кровавая резня — твари разницы не ощущали. Результат был всегда один и тот же: боль и муки, пытки и смерть. Смерть врагов, союзников, своя собственная — всего лишь признаки вечной войны, которую они вели и собирались вести дальше.
Тиф Серая Лапа, основной мой информатор о жизни стада, больше не принимал от меня туши поросят и козлов, и каждый раз, когда я его находил, мне казалось что он уже забыл не только меня, но и остатки того языка, на котором мы говорили до раньше.
Ради любопытства попытался заговорить с “новорождёнными” зверолюдами. Это были очень и очень тупые и дикие существа. Хотя, быть может они не освоились в своей новой звериной шкуре. Хотя, новой ли… А может они просто сошли с ума и теперь их сознание воспринимало мир совсем не так как я и не так, как другие зверолюды.
Но видеть, как погибшие восстают… Мой мир опять немного перевернулся. Стоит ли считать всех зверолюдов ещё и умертвиями? Или у них полноценная жизнь? Вопросы, вопросы…
С уничтожением Пролдая кошмар не прекратился. Орда, помимо старой вони, теперь воняя и перегаром, пошла дальше, оставив от города лишь груду мусора и костей, которые уже через пару сезонов покроет проклюнувшаяся трава и кустарник, а через пару лет, если никто не заселит эти места вновь, совсем скроется с глаз. Я вспомнил те следы разрушений, когда только выходил к обжитым местам. Теперь понятно, откуда часть из них взялась. Это было странное чувство, но мне было печально. Столько смертей, а в чём польза?
На пути так же уничтожались поселения, а я всё ждал, когда же навстречу нам выйдет армия местных правителей, чтобы уничтожить грозящую им опасность. Ведь не могут же они сидеть по своим селениям и ждать, пока их всех не уничтожат. Или быть может у них есть такие крепости, что орде тварей не взять и там реально отсидеться спрятав всех всех своих подданых?
Весь край постепенно уничтожался. Вслед за Пролдаем оказались уничтожены довольно крупные людские поселения Гоз и Адарби, и зверолюды становились только сильнее. Да, для меня было неприятно видеть как лились реки крови, приносимые в жертвы Тёмным богам, но при этом гораздо большее беспокойство вызывали мысли о том, насколько при этом меняюсь я сам. Есть ли какая-то предрасположенность к тому, чтобы стать безмозглым скотом или многие из тех зверолюдов, что сейчас бегают по лесам с выпученными глазами в поисках человечины и ящерятины были первоначально вполне адекватными? Происходит ли перерождение зверолюдов после достижения какого-то ранга? Повелители зверей в стаде не производили впечатления совсем тупых громил. Я не раз видел как Перворог общался с шаманами, да и бестигоры вполне в унисон орали у костров под крепкую выпивку что-то песенно-боевое и казалось, по-дружески, если такое возможно, беседовали.
А организованного сопротивления орде так и не было. Не считать же таковым отряд всадников, что появился через несколько дней после уничтожения Адарби и лихим наскоком перебил толпу тварей. Для меня бы это вовсе осталось неизвестным (мало ли что и где происходило на протяжении линии движения войска, а у меня с зверолюдами были определённые языковые проблемы) если бы это не касалось меня напрямую, так как тяжёлые всадники не нашли другого места ударить по растянувшимся войскам, как то, где я в тот момент находился, тащась по дороге вместе с гуртом Щетинистого Хауза.
Высокие травы, светлые леса без труднопроходимых завалов — отличное и красочное место! Шумные зверолюды на пути переругивались, как и всегда, что-то выясняя между собой, когда из зарослей одновременно выпрыгнули десяток матёрых псов, поваливших и подмявших ближайших зверолюдов. Несколько тварей получили по нескольку стрел и теперь стояли, будто задумавшись своими куцыми мозгами, умирать им или что-то напоследок сделать. Остальные тоже замерли, и каюсь, и я со всеми, не ожидавшим подобного шага, считавшим себя в безопасности, когда вслед за стрелами два десятка всадников нанизали на длинные копья и разметали толпу врагов и начали беспорядочно наносить уколы вокруг, а затем бросив копья, выхватили длинные прямые мечи и начали пластать растерявшихся зверолюдов, весь боевой запал которых куда-то делся. Я видел пока немногих людских всадников (помимо этих, ещё небольшой ночной патруль), и они сейчас выигрышно смотрелись на фоне убиваемых. Рослые кони разных мастей, высокие луки сёдел, низко опущенные стремена, треугольные щиты, конусовидные шлемы и небольшое прикрепленное полотнище на одном из копий, на котором на белом фоне было намалёвано изображение какого-то синего зверя.
Блея, мимо стуча копытами пробежал гор, и я решил действовать! Развернулся и со всей мочи погнался за ним, а потом бросился в кусты, подальше от нападавших. Жизнь у меня одна, и отдавать её вот так, посреди незнакомого леса, за тварей, когда вокруг ещё столько всего неизведанного, не входило в мои планы. Вспоминая, где находятся минотавры и кентавры, которых всадники так быстро не порубят, я мчался в ту сторону и огибая очередное дерево, впечатался в мощный торс какого-то зверолюда, на краткий миг я успел поднять глаза на его рыло и узнать Дронгора, как вслед за раздражённым рыком последовал короткий удар и я отлетел в сторону. Потребовалось какое-то время, прежде чем смог прийти в себя, заметив, как мимо, сопя, промчалась стая измененных гончих, стуча пластинчатыми боками друг о друга и сверкая бусинками глаз.
А вот теперь с таким подкреплением можно и вернуться! Дронгор сволочь, но эту глыбу я разве что только могу поцарапать, если вдруг соберусь обидеться. Вернувшись на место столкновения, увидел лишь побитые тела зверолюдов, но вот запах подсказывал, что ушли не все нападающие. Недалеко в кустах обнаружилась пара сильно погрызанных человеческих тел. При небольшом осмотре места можно было выяснить, что это были всадник и лучник. Скорее всего лучники добирались до места нападения не на своих двоих, а сидя позади всадника, спешившись незадолго до нападения. А потом как-то замешкались, не успев уйти и вот теперь их останки лежат среди высокой травы и унгоры пока ещё не нашли их тела, но ждать недолго осталось. Лучник сильно уступал в оснащённости всаднику. Если на том была длинная кольчуга поверх грубой кожанки, то лучник был в потрёпанном тряпье, и сплетённой из коры обуви. Лежащий в стороне лук привлёк внимание, весьма удобная вещь с тетивой из жил, но при пробной попытке натянуть тетиву нечаянно рассек её когтями, а при обыске не нашёл запасной, как и колчана. Где-то он успел его потерять. Сняв шлем с всадника, сделал главное открытие за последнее время: он был не совсем человеком. Чуть более тёмная кожа, которая после смерти приобрела синеватый оттенок, а на заляпанном и исцарапанном лице выделялись более выдающиеся зубы, чем у людей и выпуклые глаза. То есть при беглом взгляде — человек как человек, а вот внимательнее — так сразу видно разницу. Можно было бы подумать, что тут у них все такие, но вот рядом лучник был типичным потрепанным жизнью и жизнью на улице, на природе человеком. далее рассмотреть их не удалось, так как набежали твари, которые подумали, что я тут хочу завладеть телами убитых и посматривали с видом, что вот их станет немного больше и тогда мне несдобровать. Не став составлять им конкуренцию, так как к мясу разумных меня пока ещё не начало тянуть, чему я был очень рад, отошёл в сторону.
Через какое-то время на пути всё чаще стали встречаться поселения ящеров, которые продолжались уничтожаться так же безжалостно. И что бы я не думал плохого об этих гадах, что стремились когда-то принести меня в жертву, но вот на защиту своих поселений выступили сразу.
Светлый лес уже закончился и вокруг расстилалась травянистая равнина, усеянная яркими цветами. Ветер, что дул не прекращая, становился всё более насыщен влагой, спасая от изнуряющей жары и сдувая тучи насекомых, привлеченных вонючим запахом огромного движущегося стада. И хоть эта равнина казалась плоской как стол, на самом деле это был обман зрения. Просто границы небольших долинок сливались в своём травяном разнообразии, а колеблющийся воздух от жары совсем размывал границу обозримого пространства. На горизонте показалась далекая синяя полоса, порой исчезающая в мираже, а под светом солнца продолжали двигаться тысяча за тысячью чудовищные звери, ищущие битвы, вкусного мяса разумных и свою смерть. Голодные, изнывающие без воды, которая им также требовалась, они вечно искали на ком бы выместить свою злобу. Визг, удары, сливающийся в гул топот тысяч копыт — всё это создавало фон, при котором и думать было невозможно, чтобы замаскировать такую толпу. Но мне было плевать на их страдания — твари предпочитали разбивать бочки, фляги с водой, уничтожать съестные запасы, хотя могли бы их взять с собой. Небольшой заплечный мешок с запасами, которыми разжился в разгромленных поселениях, ставили меня выше этой суетливой толпы, хотя порой так хотелось поддаться общей злости и вцепиться в кого-нибудь…
Рядом шли, скуля, собратья Хауза, псиноголовые, покрытые толстой шерстью Белоглазый и Тупой, которых было не то чтобы бы жалко, но этот скулёж уже сидел в печенках. Назвал так этих тварей так про себя, чтобы не запоминать тот набор рычащих звуков, которыми они себя обозначали. И хотя с дефицитом общения на том языке, что я понимал, дело обстояло очень мало и приходилось понимать, что они тут все перерыкиваются, это было чертовски сложно. И если они все вскипали из-за погоды, то у меня голова кипела, пытаясь различить все эти звуки. Хотя, конечно же, интонация решала.
Эти беспредельно жестокие, как и прочие твари, неизменно как-то оказывались где-то рядом и помимо Серой Лапы, я даже начал привыкать к их обществу. Уже порядочно измененные теми силами, которым поклонялись зверолюды, с вросшими в тело металлическими наплечниками, широкими металлическими браслетами, с толстым костяным гребнем, идущим от шеи до того места, где у обычных существ начинается диафрагма, они ещё напоминали обычных собак, порой впадая в какое-то игривое состояние. Смотря на них, видел не монстров, а куда-то свернувших в сторону в своём развитии разумных существ.
Через шум бредущей оравы раздался далёкий свист и не успел прислушаться откуда он идёт, как булыжник размером с несколько крупного зверолюда размером шмякнулся рядом со мной, с громким чавкающим звуком вминая кого-то в почву, оставив торчать из-под него лишь торчащую изломанную лапу… Дрожь земли от удара толкнула в ноги. А в десятке шагов упавший булыжник раздробил копыта сразу двум зверолюдам. А потом они стали падать ещё и ещё.
Раздались командные рыки и все, повинуясь приказам, стали разбегаться в разные стороны. Постарался найти в мечущейся воющей и рычащей толпе долговязую фигуру Хауза. Вон он, лает и размахивает мечом, выстраивая свой гурт. Где-то позади раздался перекрывающий всё звуки низкий басовитый, пробирающий до мурашек по коже, рык Перворога. Трудно описать словами, но сразу становилось ясно, кому и что делать. И в этих же звуках была угроза, там явно звучало: “только ослушайтесь меня, и ваши внутренности будут вывалены в чёрный муравейник, и ещё благодарить за милосердие будете”.
А Хауз и другие надрывались…Ну вот что он командует, а? Было бы хоть чуть понятнее что твориться. Как глухонемой среди них порой. Так, а куда нас разворачивают?
А там, уже не так уж далеко от нас, из небольшого распадка, словно окутанным туманом, казалось от одного края горизонта до другого вытянулась линия тяжёлой пехоты, сидящих на корточках и прикрытых щитами и распластавшимися перед ними россыпью метателей дротиков. Ящеры. Солнце бросало кровавые отсветы на чащу поднятых вверх копий и блики отражались от чешуи и бронзовых налобных украшений. Их было не меньше трёх тысяч. За тяжёлой пехотой завров стояли отряды их своеобразной тяжелой кавалерии в виде запряжённых хладнокровных, с восседающими на них сцинками, а небольшие стаи рептилоидных подобий птиц кружили над боевыми порядками, как стаи голодных шакалов.
Ух ты! Это засада? Ящерицы решили отомстить за уничтоженный отряд и свои поселения?
Камни перестали сыпаться с небес, потеряв свою убойность, так как внимание наверх было немало и все в основном успели убраться от опасных областей, где на пустых местах валялись раздавленные трупы.
Зашипев, как ветер пустыни, людоящеры поднялись с корточек и размашистым шагом устремились к выстраивающимся подобиям боевых порядков зверолюдов, быстро к ним приближаясь. Сцинки бросили по несколько копий, которые неизменно находили себе цель, и отступили, прошмыгнув под щитами и между ног завров. Рык и гурты рванулись на щиты. Воины сшиблись в грохоте дерева и лязге металла. Над общим шумом были хорошо слышны крики умирающих, хрипы раненых. Слева тяжелая кавалерия с топотом клином попыталась разрезать надвое орду, раскидывая по сторонам тела, но натолкнулась на горгона, остановившего их чудовищным воем, от которого даже хладнокровные остановились, не потеряв ещё инстинктивного страха перед более могучим хищником.
Зверолюды лезли на щиты. Мечи, алебарды и топоры опускались сверкающими дугами, отсекали головы и разрубали пополам тела, обезумевшие звери стремились забраться повыше, чтобы прыгнуть в строй врага и молотили там вокруг всеми конечностями, которые у них были внутри кричащей толпы.
Справа, под нечеловеческий вой, от которого в жилах стыла кровь, на врага налетели стаи рептилоидных птиц. Одни из них пикировали вниз, толстыми и острыми клювами пробивая шкуры, плюясь сверху кислотой, прожигающей шерсть и пузырящейся на коже, от которой и так страшные твари выглядели ещё ужаснее. Испытывающие муки твари пришли в неистовство и рванулись вперед, без страха идя на копья.
Взвыли поздабытые мною шаманы и из щелей в их широких одеяниях стали вылетать тучи насекомых, закручиваясь в воронку, что двинулась к кружащим в воздухе рептилоидам и встреча тут вышла не в пользу последних. Быстр втянув их внутрь своего водоворота, они облепляли их столь плотно, что те стали походить скорее на чёрную кляксу и одна за другой падали на землю и на головы сражающимся. И когда они падали на пустые места, было видно, что кожа и глаза их выедены, в плоти зияют огромные кровоточащие раны, через которые виднеется белоснежная кость и раны росли с пугающей быстротой. Плоть буквально таяла под крохотными, но многочисленными жвалами мелких гадов.
А потом насекомые перелетели через головы сражающихся и стали жалить и кусать топчущихся там сцинков и завров. И по какой-то своей команде они все разом начали отступать.
Минотавры, горгон, рвущий хладнокровных и уже бегущих от него, и кентавры, пытающиеся помочь горгону в преследовании, толпы бестигоров, горов, унгоров, браев бросились давить, преследовать отступающего врага.
Под рыком Дронгора Перворога из общей массы стали выбегать на правый фланг более быстрые унгоры и браи, пытаясь обойти и нападать на противника со спины.
А я вместе с гуртом продолжал биться в щиты, помогая некоторым перепрыгнуть на ту сторону, где они долго не жили, забитые, но успевающие забрать чью-то жизнь. Чуя кровь врагов, они стали бесстрашными. А может они помнили о том, что жертвенная кровь при обрядах шаманов их вновь сможет поднять на ноги?
Две армии рвали друг друга на части словно два обезумевших зверя. Какие бы сильные завры не были, но и сейчас они проигрывали, теряя своих и пятясь к небольшим холмикам, облепленные тучей кровососущих и мясогрызущих насекомых. А за их спинами я увидел то, на что не обратил внимание. Жаба! Та самая, или очень похожая на одну из тех, что громила подземный город крыс. Только тут её ещё лучше было видно. Пятнистая, с короткими и толстыми руками украшенными множеством золотых браслетов, с зажатым в одной из них коротким посохом, довольно мощными ногами, держащих толстую тушу с выпирающим животом, в крохотной набедренной повязке, а верх корпуса венчала несоразмерно большая голова с огромной пастью, свисающими брылями, дырочками носа и сияющими точками глаз из-под нависшего лба. Золотая пластина прикрывала лоб, а на ней (или через неё) торчали четыре рога, родных или в виде украшения. На толстой нижней губе свисали вниз пару золотых пластинок, при соприкосновении издающих лёгкий звон. Стоящий один, он безмолвно повелевал своими бойцами. Он был опасен не только как командир, но и как тот, кто повелевал более непонятными, незримыми силами.
— Убить! Хауз! Дронгор! Кто-нибудь! Шаманы! Он опасен! — заорал я, пытаясь всем указать на опасного противника. Но выделить из общего шума крик одного существа, не выделяющегося ничем на общем фоне происходящей битвы является нетривиальной задачей. Плевать на зверолюдов, я помнил как группа жаб раскидывались молниями, да и кто тот яд пустил по подземелью, выкосивший всех? Явно такие же тварюки. Да и сейчас жаба показала, на что она способна до того, как кто-то начал против неё что-то делать.
Взмах коротким золотым жезлом и смертельная мошкара высушенным дождем падает на землю, хрустя под подошвами. Новый взмах и раны на телах завров и сцинков начинают затягиваться на глазах, и приободрившиеся завры не только остановились, но и слитно сделали шаг вперёд, опрокинув некоторых не ожидавших такого шага зверолюдов. Третий взмах, и на пути у унгоров, обходящих завров справа, из высокой травы поднимаются несколько новых рептилоидов, с несколькими сотнями сцинков, стоящих позади. Новые рептилоиды немного смахивали на хладнокравных, но ведь и так все ящерицы похожи друг на друга, не правда ли? Вытянутые узкие тела и хвост с окончанием в виде шипованной булавы. Шипованное тело и однорогая голова с похожими на шипы зубы. Много шипов.
Перед мордой каждого из них стоял сцинк, которые единовременно ткнули копьями куда-то в морду этих игольчатых и тело зверя охватила дрожь, расходящаяся от морды по телу волнами. За несколько секунд волн стало так много, что они превратились в сплошную вибрацию, а наклонивший голову к земле зверь выпустил свои шипы в сторону, с которой его укололи от головы, до поднятого повыше зада.
Многие сотни колючек с лёгким свистом накрыли ничем не защищённых унгоров и браев. Относительно полной бронёй могли похвастать лишь горы и с бестигорами, но они были в другом месте…Почти стрелы, от двадцати до пятидесяти сантиметров в длину и толщиной в палец мужчины, они впивались в мясо, проникая вглубь органов и разя наповал — если и не убивая сразу, так замедляя, причиняя мучительную боль.
А после такого залпа толпа сцинков, стоящих за их спинами засвистела, заверещала, расправляя налившиеся краской гребни и удерживая оружие в свой рост длиной двумя лапами, накинулись на опешивших и потерявших воинственность, утыканных шипами безрогих и мелкорогих, круша их.
А на левом фланге вышла, широко шагая, пара десятков чудовищных пехотинцев, превосходивших и завров и зверолюдов, направившись к кентаврам и горгону, слишком увязших в избиении хладнокровных. Держа в перекатывающихся мускулами руках огромные цельнолитые бронзовые булавы, вытянув крокодильи морды в сторону противника, они верно слушались маленьких сцинков, сидящих у них на загривках и указывающими им цель. От их чешуйчатой шкуры отскакивали даже самые крепкие копья, а дубинки в щепки разбивали деревянные щиты и дробили кости.
— Крог`си`гоoo… Крог`си`гоoo… — нечто подобное, насколько можно было распознать, глухо выдавали на разные лады их глотки.
Взмах булавы и крепкий череп рогатого кентавра лопается, а туша валится с копыт. Удар — и кентавр с перебитым позвоночником пытается подползти к своему обидчику на передних копытах, помогая себе одной рукой, но второй удар его добивает. Удар — и горгон припадая на одно разбитое колено, отвлекается от поедания сразу двух хладнокровных и ударом лапы смахивает с плеч крогсигора сцинка, буквально размазывая его тельце по твёрдой броне. Удар — и булава вязнет в теле горгона, отчего он ревёт как стадо быков, но при этом всеми четырьмя руками и парой копыт начинает всё крушить вокруг, не считаясь с тем, кто вокруг находится — свои или ящеры. Кроксигоры отрывали головы мертвым и раненым снующим зверолюдам и отправляли их в пасти, дробя своими ужасными челюстями.
Лесные твари, что так жаждали чужой смерти, начали метаться, не видя перед собой ничего, кроме спин сородичей, а те, кто стоял морда к морде с заврами, видели сейчас только смерть. Но вот откуда-то из центра раздался грозный рык Дронгора и твари воспрянули, помня о том, насколько жесток и кровожаден их вождь. Блея, они вновь кинулись вперёд единой слитной массой.
А жаба, казалось, только этого и ждала. Его жирное брюхо затряслось, как от смеха, и указав на массы зверолюдов он что-то, казалось бы, пробулькал. От его золотых украшений на теле начали выделяться тоненькие струйки золотой пыли, тянущиеся в сторону сражающихся и прямо над головами рядов завров, сдерживающих визжащее войско, начала складываться массивная рогатая голова какого-то невиданного мною монстра, которая, светясь, открыла пасть и выдохнула в сторону зверолюдов лепесток пламени, после чего рассыпалась вновь на мелкие золотые частички. А пламя зажило своей жизнью, набирая скорость и что самое главное, объём. И в середину войска тварей, которые инстинктивно пыталось скрыться от этого ужаса лесов, достигло целое пылающее солнце! Жахнуло и предсмертные пронзительные вопли сотен скотов, стоящих в плотной массе в короткий миг обглоданных всепожирающим пламенем, пронеслись над полем боя.
Прядившие ушами браи не выдержали и мелкие гурты начали бежать. Будучи по природе своей зверями стадными, как и ящеры, унгоры последовали их примеру, догоняя убегающих сородичей. А за ними и остальные твари, задерживая наступление перешедших в атаку ящеров, что оказалось поддержано новыми стаями рептилоидных птиц, на сей раз оказавшихся ещё больших размеров.
Показалось, что еще немного — и мне будет конец. Моё тело окажется смято, изрублено. Страшась этого, бессильный что-нибудь изменить, стал искать глазами Щетинистого Хауза, но в клубах серой пыли мелькали свирепые рыла, оскаленные морды, звенело железо, стучали копыта, предсмертные вопли зверолюдов смешивались с единым рёвом ящеров и клёкотом рептилоидных птиц.
Страх затмил разум. Хотелось как можно скорее и как можно дальше умчаться от клубка нечеловеческой ярости. Но справа был Белоглазый, слева Тупой. Он был зажат между ними… И лишь когда они развернулись и побежали, я, подхваченный потоком, так же побежал прочь, судорожно вдыхая пыльный воздух, резко пахнущий палёной плотью.
Один из шаманов, отставая от других, заорал и вечно снующие у его ног черви порскнули в разные стороны, а земля потемнела, трава перед ним начала жухнуть и было видно, как под землей кто-то движется, пока среди порядков наступающих людоящериц не взмахнули из земли десятки толстых мучнистых червей, таким размером, что сходу проглотили каждый по ящеролюду. Ну или попытались проглотить. Их плоть под ударами рассекалась, истекая слизью, но по их виду не было понятно, испытывают ли они боль. К проглоченным ящерицам их товарищи прорубались через мучнистую слизистую плоть, доставая искаженные кислотой, но живые тела, а черви в это же время пытались ползти дальше, и заглатывать, заглатывать новую порцию белка, оставляя перерубленные куски тела на истоптанной пыльной почве.
В то время, пока один шаман пытался задержать врагов, другие также не оставались без дела. Глухие голоса читают заклинание и перерезаю путь бегущих по земле проходит извивающаяся трещина-разрез, один край которого приподнимается, открывая ход то ли в пещеру, то ли подземелье. Туда, повинуясь воле шаманов и начали вбегать отступающие твари.
Последним, ревя, вкатился горгон, которому всё же пришло в его тупой черепок, что каким бы он грозным не был, ему тоже придёт конец. Он, подпаленный и измазанный своей и чужой кровью, кинулся в зёв, сочащийся багрово-зелёно-черным давящим светом, давя и раскидывая всех на своём пути.
Когда я прорвался через суматоху паникующего стада, насмерть топчущего своих упавших, дыра в земле встретила запахом гнили, но при этом блаженной прохладой после разгорячённой яростной схватки и обжигающего пламени. Корни деревьев опутывали свод. Мелкие корешки торчали то тут, то там, а под ногами чавкала грязь от грунтовых вод, вперемешку с мелкими камнями.
Позади с грохотом рухнули тонны земли, уже не удерживаемые мощью шаманов, придавливая последних отступающих и давя в лепёшки ящеров, небольшая часть которых всё же успела забежать.
На какое-то время наступила тьма, в которой хаотичные звери принимали всех вокруг за врагов и без устали рубили друг друга, пока в метрах пятиста не появился новый разрыв, в который все и повалили, оказавшись в прибрежной холмистой долине. Рядом — лишь сухая рыжеватая трава, лежащие серые камни и ни следа ящеров ни на земле, ни в небе.
Вытер едкий пот. Руки плохо слушались, дрожали ноги, от боли надвое раскалывалась голова, из ноги и тела торчали несколько костяных стрел. Тупо, трудно охватывал я разумом происшедшее. Обессиленно присел на камень. По всей прибрежной долине, похожей на сложенные ладони, валялись издохшие твари, ползали раненые, метались недобитые и рисковые сцинки, что успели проскочить и теперь добиваемые.
Подвывая, пытался вытащить глубоко засевшие костяные гарпунообразные наконечники. Выдрав их, чуть не потерял сознание от боли.
Мы разбиты. Разбиты! Но я жив. Жив!
Страх и чувство беспомощности, только что пережитые, мешали мне ощутить ощутить полную радость.
Чтобы отвлечься от этого чувства, пошел посмотреть на лежащих мёртвых ящеров. У первого же заметил то, что до этого пропускал: татуировки на чешуйчатой шкуре — странными спиральными узорами. Распутал шнурки из сыромятной кожи, на которой висела связка клыкастых человеческих черепов и не туго перевязал себе рану, положив пару сухих широких ворсистых листов какого-то местного растения. Несколько резаных ран я получил в толчее у перехода, когда несколько бестигоров пробивали дорогу, стремясь скорее выбраться из западни, в которое превратилось поле боя.
Попытался оценить, сколько тут вообще осталось от единого стада. на первый взгляд — едва ли треть. И ни трупов, которые можно было бы оживить, ни пленников, которых можно было бы принести в жертву Тёмным богам.
Тяжелые времена для тварей. А вокруг и леса не видать, в котором они могли бы скрыться.
Хауз где-то потерялся. Из более-менее знакомых — лишь Белоглазый и Тупой. Не сговариваясь, стали держаться вместе, отойдя подальше от беснующегося Дронгора, вымещающего злобу на подвернувшихся под лапу и молотившего какого-то брая так, что от него остались уже мокрые окровавленные ошметки.
Вид мяса вновь разбудил в организме механизм, отвечающий за голод. Слюна начала капать из пасти и невозможно было её удержать. Покопавшись в чудом сохранившейся суме, достал кусок сыра, и начал с жадностью грызть, когда поймал не менее голодные взгляды Белоглазого и Тупого. Подумав, что не хватало ещё драться сейчас, уставшему и раненому, пока не заросли раны да ещё и против двоих, полез вновь в суму, вытряхнув на землю остатки провизии: горка расколовшихся сухарей, огрызок заплесневевшего сыра, пованивающую вяленую рыбу, на которую те тут же жадно накинулись.
Слупив дармовое угощение, они завалились бок о бок спать. Никто никуда не торопился, а потому я последовал их примеру, поджав никак не прекращавший дрожать после схватки хвост.