Но комната была не длинным залом, как она ожидала. Не было короля, трона или подмостков, не было фресок на куполе потолка. Она осторожно прошла в маленькую тусклую комнатку. Ее руки помогали ей найти путь в темноте. Она знала, что должна вернуться, но она слепо шагала, пока не зажегся огонь, озаряя путь во тьме. Рева шла к свету, пока не поняла, к чему идет.
Лука стоял со свечой. Он был в красивом камзоле и с мечом, как в последний раз, когда она его видела, перед тем, как ее забрал Францис Унна со двора короля. Он был теперь старше, волосы стали короче, а под глазами пролегли круги. Глаза были печальными, хотя он улыбался ей. Она подняла юбки и побежала к нему, но Лука все время оказывался поодаль.
А потом она проснулась.
Утром в зале была напряженная атмосфера. Другие пленницы ерзали, собирали солому с каменного пола, кашляли, вставая с пола. Рева протерла глаза и посмотрела на других пленниц. Ничего не изменилось. Она вздохнула. Может, истории означали меньше, чем она подумала. Она встала на ноги, отряхнула с грубой туники солому и пошла к дверям, чтобы ждать, пока сестры их откроют. Когда двери распахнулись, и в душную комнату ворвался воздух, пленницы выстроились в очередь за куском сухого хлеба и чашкой воды, как было каждое утро.
Грудь Ревы сдавило. Это не жизнь. Это существование, и людей делали пустым местом. Она уже не была человеком, она была вещью для уборки навоза, чистки полов и сбора урожая. Все ее существование зависело от количества собранных оливок в конце дня или чистоты полов. Прошлая ночь должна была все изменить. Они должны быть вместе, а не порознь.
Она ела хлеб и пила воду, но это не радовало. Она пошла работать в свинарник, сгребала грязь. И когда днем она повезла телегу навоза к полям по двору, она заметила перемену. Был смех. Рева впервые в лагере слышала смех не сестер.
«Они говорят, — подумала она. — Говорят и шутят. Сработало!».
Она тянула телегу по тропе вдоль полей, кивала и улыбалась другим пленницам. Они кивали и улыбались в ответ. Это была победа, хоть и маленькая. Ее грудь стала свободнее.
Утро пролетело быстро. Рева работала одна, но ей нравился гул в тюрьме. Улыбок было больше, чем она могла сосчитать, женщины тихо смеялись. Сестра Валерия ходила по двору, хмурясь. Она замахивалась хлыстом на смеющихся, рявкала приказы, шипела. После обеда бульоном и битыми яблоками начались наказания.
Рева пришла во двор после чистки полов в башне стражей и обнаружила девочку, пристегнутую к столбику в центре. Ее туника была истерзана и в крови, что текла из ран на спине. Рева бросила ведро и тряпку и побежала к девочке, но раздался треск, и ее спину обожгло.
— Куда собралась? — рявкнула Валерия.
Рева повернулась к женщине.
— Что вы с ней сделали?
— Наказала воришку, — улыбнулась Валерия.
— Всего один помидор, — прохрипела девочка.
— Это из-за одного помидора? — Реве было плохо.
Еще треск. Рева скривилась, но звук был издалека. И все же это точно хлыст бил по плоти.
— За работу! — закричала другая сестра, возвышаясь над сжавшейся в центре двора женщиной.
Рева хотела шагнуть вперед, но Валерия опустила костлявую ладонь на ее плечо и впилась ногтями в ее плоть. Рева попыталась стряхнуть руку, и хватка стала сильнее.
— Мы даже перевести дыхание не можем? — спросила Рева. — Нужно, чтобы мы работали до смерти? Мертвыми от нас нет прока.
Валерия развернула Реву к себе лицом.
— Вас много. И всегда будет больше, и мы можем гонять вас, как собак. Возомнила себя особенной, торговка, но это не так. Девчонок менти еще десятки, и они ждут, пока их закуют в цепи. Я могу заменить тебя, когда захочу.
Осознание сбило ее, как бегущая лошадь. Все внутри трепетало от страха. Она смотрела на цепи на ее ногах.
— Верно, — продолжила Валерия. — Ты никогда не выберешься. Ты умрешь здесь. Идем.
— Что?
Валерия толкнула ладонью ее плечо.
— Иди.
— Куда я иду? — грудь сдавило, Рева не могла дышать. Что-то не так. Она оглядела лица пленниц во дворе. Холодные глаза и ухмылка Розы. Нет.
— Ты идешь со мной, — Валерия толкнула ее вперед, заставляя ноги Ревы двигаться.
Она шла рядом с Валерией под весом взглядов пленниц, следящих за ее шагами. Она могла лишь позволить гадкой женщине вести ее к западной башне стражи. Она увидела впереди здание, горечь поднялась в горле. Это было обычным делом, но Рева не слышала, чтобы так делали. Сестры говорили все время, что отдадут их стражам. Мужчины жили вдали от домов, круженные женщинами и девушками. У мужчин были свои нужды, сильнее, чем у женщин. Ее ноги не хотели двигаться. Она хотела убежать, но не могла.
— Не туда, — молила она. — Не в башню.
Но Валерия толкала ее, впиваясь костяшками в поясницу Ревы. Они были все ближе к башне. Валерия ударила хлыстом, Рева упала на колени. Сестра схватила ее за волосы и подняла на ноги. Она споткнулась, всхлипывая, Валерия втащила ее в башню. Рева прикусила губу и пыталась успокоить колотящееся сердце во мгле башни. Она обвила тело руками и дрожала под пронзающими взглядами стражи. Один оторвал взгляд от тарелки с персиком и инжиром и подмигнул ей. Другой перестал точить нож и голодно посмотрел на нее. Откуда они? Это воры… или хуже?
Но Валерия толкала ее дальше в узкий коридор с низким потолком, которого Рева легко смогла бы коснуться, подняв руки над головой. Воздух был спертым и жарким, она едва дышала. Коридор спускался, факелы горели по бокам, огонь почти касался плеч Ревы, пока они шли все глубже в башню.
«Что это за место?» — думала она. Коридор привел к длинной комнате с камерами на одной стороне и стеной во влаге на другой. От запаха плесени, гнили и помоев тошнило. Валерия толкнула ее мимо камер, кивнула стражу за кривым деревянным столом у стены в каплях влаги. Он оторвал взгляд от ногтей, которые точил ножом.
— В камеру ее, — приказала Валерия. — В ту, что в конце.
Рева проследила за взглядом Валерии на деревянную дверь в каменной стене башни. Там было окно не больше буханки хлеба с решеткой и над дверью. Она поежилась.
— Хорошо, сестра, — сказал страж. Рева посмотрела на него. Ему было около пятидесяти, седина в бороде, морщины на лице. Но двигался он легко, держал нож, явно умея им пользоваться. — Идем, девчушка.
Он сжал ее руку, и Рева поежилась. Она старалась не смотреть на грязные пальцы. Она решила слушаться и идти со стражем к темной тяжелой двери в конце комнаты. Она обернулась и увидела улыбку сестры Валерии, скользившей пальцами по хлысту. Рева еще никого так сильно не ненавидела. Это ее даже пугало.
Страж отпер дверь двумя ключами, убрал тяжелый засов. Камера напоминала гроб, а не комнату, была не шире ее разведенных рук. Она не могла дышать, дверь захлопнулась за ней. Она говорила себе быть спокойной и смелой, но упала на колени и всхлипывала.
— Я хотела что-то изменить, — сказала она холодному каменному полу. — Хотела им счастья, — но принесла боль себе.
Она так и уснула, сжавшись и всхлипывая. Она не знала, сколько спала, но причиной была усталость. Все же она была лишь мешком костей после недель пути по Эстале в бегах от людей принца Стефана, а потом работы почти без еды и воды до боли в теле. Она была рада сну, рада тьме, что стерла воспоминания, хоть и на время. Только бы они стерлись навсегда, потому что боль от пробуждения была ужасной.
Камера была маленькой, и Рева не могла вытянуть ноги, так что проснулась от того, что их свело. Колени болели. Она встала на ноги и ходила по комнатке. Пять шагов. Это она проходила, двигаясь вдоль стен. И ее покои, что душили ее когда-то, не могли сравниться с этим местом.
Звон заставил Реву охнуть, она сразу подумала, что дверь открылась, но полоска света была маленькой. В щель упала чашка с водой, разливаясь на камни. Горло пересохло. Она поймала чашку в последний миг и быстро осушила остатки воды. А потом она схватила с пола плесневелый хлеб и проглотила с плесенью. Через час желудок заболел, ее чуть не стошнило, но Рева держалась, и позыв отступил.
Она сидела так долго, думала и слушала. Порой она слышала голоса стражей. Ей казалось, что дверь откроется, и она обвивала руками ноги и прижималась к стене, но никто не приходил. Она услышала, как стражи говорят о другом страже и сестре. Разговор был жестоким, Рева не знала, так ли это, она не могла представить сестру, поступающую так, как они рассказывали, но она и не думала, что сестры могут убить ее служанку и побить хлыстом девочку до крови.
Во тьме камеры Рева обрела ритм. Она сидела и слушала болтовню, в щель падали хлеб и вода, а потом она тревожно спала, и ей снились те, кого она знала: Эмми, Францис, Лука, родители и даже король. А потом она просыпалась с болью в мышцах и языком, прилипшим к нёбу, такому сухому, что она подумывала слизнуть влагу со стен. После сна она ходила по камере до головокружения. А потом сидела и засыпала, пока ее не будил голод, пока снова не давали хлеб.
Порой было так жарко, и она потела, пока туника не застывала под руками, а порой было так холодно, что она сжималась в комок, обвивала себя руками, чтобы согреться. Когда пришла крыса, она накормила ее крошками от хлеба. Но когда она попыталась погладить крысу, та убежала в дыру, откуда пришла.
Рева играла с лучиком света, что падал из окна с решеткой на двери. Она поднимала руки и двигала их, ловя свет кожей, разглядывая слои грязи на себе. Она не знала, сколько времени прошло. Свет не угасал. Она не знала, приносили ли ей еду в одно время, или как захочется стражу. Она пыталась считать хлеб и воду, но быстро сбилась. Ее мысли путались, она не могла сосредоточиться на чем-то надолго.
Но ей повезло, что пришла Эмми. Она провела ладонью по груди Эмми, поражаясь тому, как ее хорошо подлатали.
— Было больно?