695 год, Земляничник, 11
Она ведь не могла сама захлопнуться?
Кайрис вскакивает на ноги и приникает к двери. За ней слышится какая-то возня и перешептывание детских голосов. Паршивцы! Кайрис размахивается и пихает дверь плечом, вогнав в кожу парочку занос. От удара обветшавшая стена дрожит, и дверь дергается из стороны в сторону. Шум снаружи становится громче, и удается различить гаденький смех.
— Эй! Откройте!
Кайрис наваливается на дверь всем телом, почти повиснув на ручке, но она так и не поддается, только скрипит, будто расстроенный инструмент. Как же они ее закрыли? Ни замка, ни щеколды-то нет. Кайрис поджимает губы, представляя, как ей попадет от Крии за потерянную настойку и за долгое отсутствие. Да что ж за день-то такой!
Внезапно щеки опаляет жаром, и, захваченная яростью, Кайрис принимается молотить по двери ладонями, не чувствуя боли. Все страхи, обиды, жестокие слова наслаиваются одно на другое, заставляя вкладывать все больше и больше силы, пока Кайрис не выдыхается. Кажется, ее бешенство распугивает мальчишек — смех прерывается, и Кайрис, прислонившаяся к двери разгоряченным лбом, слышит удаляющийся топот и какие-то бессвязные выкрики, пока все не затихает.
— Сученыши, — бормочет она и тут же зажимает ладонью рот, испугавшись собственных слов.
Матушка была бы недовольна… Кайрис опускается на корточки, обхватывая голову руками. Зачем она продолжает об этом волноваться — не иначе как по привычке. Лучше бы поискать эту посудину с настойкой от кашля для Мойры. Ладно матушка — недовольство Крии сулит намного больше неприятностей. Кайрис вздыхает и опять опускается на колени, вымазывая юбку в грязи. Куда настойка могла подеваться? Не исчезла же, в самом деле.
Руки запоздало начинает покалывать, поэтому поиск идет небыстро. И Кайрис так им занята, что не замечает, как дверь отворяется и хлопает, приложившись о стену. Оборачивается только когда солнечный свет ударяет в спину, захлестнув желтым руки. Внутрь, чуть склонив голову, заглядывает Алесий, сынок сапожника. Легкие как пух одуванчика волосы опадают ему на глаза.
— Выходи, — зовет он, посматривая на Кайрис.
Она вздрагивает, невольно выставив перед собой руки в защитном жесте.
— Не подходи ко мне! — выпаливает она.
Алесий моргает и успокаивающе улыбается, делая шаг вперед.
— Я не трону тебя, не переживай, — говорит он, но большие глаза как-то странно, будто алчно блестят.
Кайрис скачет взглядом по его напряженно изогнутым губам, по лицу, по протянутой руке. Алесий ее младше, однако он хоть и маленький, но мужчина. А значит — опасный. Кайрис рвано вздыхает, пытаясь успокоиться, когда парень легко наклоняется, будто собираясь схватить ее своей широкой ладонью. Кайрис мигом оказывается на ногах и, пихнув Алесия в бок, выскакивает за дверь. Парень так и остается стоять, пока Кайрис быстрым шагом идет по деревне, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Уж лучше пусть Крия оторвет ей голову и сделает из нее чучело, чем оставаться рядом с распускающим руки Алесием. Хотя скорее уж Крия ее на снадобье пустит.
695 год, Земляничник, 15
Кожа горит огнем. Кто-то хватает ее за руки, таща сквозь густую темноту, и прикосновения обжигают. Кайрис ворочается в пространстве, пытаясь вырваться, но тело ее не слушается, а чужая фигура сбивает с ног, и они падают на землю, продолжая возиться уже там. Вокруг ничего не видно, а над ухом виснет чужое тяжелое дыхание. Кайрис уворачивается — ее сил хватает только на то, чтоб выгнуться, как готовый сломаться ивовый прут, уходя от прикосновений. Чужая фигура давит на грудь, и, когда это становится нестерпимо, Кайрис широко распахивает глаза, рванувшись вперед, и ее рот искривляется, чтобы застыть на выдохе.
В глаза брызжет яркий свет. Сперва Кайрис кажется, будто она ослепла. Зажмурившись и стерев выступившие на лбу капли тыльной стороной ладони, она вытирает рот. Спина вся взмокла. Привыкнув к свету, Кайрис понимает, что сейчас раннее утро. Меж запертых ставен просачивается золотистая полоса, падая аккурат на ее лицо. Кайрис все еще дышит часто-часто и глубоко, грудь ее дрожит, как у загнанной лошади. Заснуть больше не выйдет. Она порывисто встает на ноги и подходит к окну. Распахивает ставни. Пару минут она стоит, высунув голову, чувствуя, как ветер холодит взмокшую кожу, а потом неохотно идет к столу.
Крия, как и всегда, оставила там деревянную кружку, над которой поднимается едва заметный пар, источая сладковатый запах. Все-таки в чем-то ворожеей быть хорошо — коровы нет, а молоко ей все равно носят. Кайрис берет кружку в руки, чувствуя слабое тепло — молоко еще не успело остыть. Она осторожно, чтобы не расплескать, подносит ее к губам.
С низа живота вдруг поднимается тошнотворная волна, прошибая до слез. Кружка выпадает из рук Кайрис, но та только зажимает рукой рот и сглатывает подступившую горечь. Кружка с грохотом закатывается под стол и останавливается, а молоко растекается неровной белой лужей. Кайрис сглатывает, растерянно глядя себе под ноги, и ее медленно охватывает осознание. Когда в последний раз у нее была «женская хворь»? А когда должна была быть? И этот едва намечающийся животик — он потому, что Кайрис поправилась, или…
Мысли все сильнее мрачнеют с каждым мгновением, будто небо, на которое набегают грозовые тучи, закрывая собой все.
Первые пару дней она уговаривает себя, что это просто совпадение. Просто не желает верить, но мысли просачиваются тонкими щупальцами, незаметно укореняясь в сознании. На третий день сила воли, удерживающая сомнения, дает трещину. Кайрис начинает мутить от одного лишь запаха любой еды — молока, сыра, супа. Намного сильнее, чем поначалу. Весь день давясь сухими лепешками, она доходит до того, чтобы хотя бы обдумать мысль о просьбе помощи у Крии. В то мгновение Кайрис как раз катает эту идею так и эдак, перебирая горох, когда ворожея возвращается, и не одна.
Следом за Крией, придерживая сползающую косынку, входит девица. Кайрис узнает Давию. Гостья взволнованно мнет край темной юбки. Крия кивает Кайрис и машет рукой — выгоняет, значит. Кайрис поднимается, но задерживается, разглядывая лицо Давии. Не то чтобы оно было каким-то особенным, но… У Давии есть все, что она потеряла. Дом. Семья. Красота. Даже муж. Кайрис украдкой сжимает кулаки, и перед ее глазами вдруг мелькает картинка: рука, впечатавшаяся в румяное женское лицо. Кайрис вздрагивает и, мотнув головой, выходит вон.
В коридоре она прижимается к холодной стене спиной, растерянно глядя на подрагивающие руки. Что это было только что? Видение меркнет, и ему на смену приходит усталость. Взгляд сам собой утыкается в дверь кухни. Поколебавшись пару минут, Кайрис так и не может перебороть любопытства. Она опускается на колени, стараясь не шуметь, и заглядывает в щель — похоже, Крия прикрыла дверь не очень плотно.
Часть разговора она успела пропустить — Крия показывает Давии глиняную посудину, похожую на кружку без ручки, и говорит:
— Опорожнись сюда и добавь каплю сока ластоцвета. Если станет красным, значит, ты носишь дитя.
Давия не спешит брать предложенное.
— Это точно сработает?
— Давай решай быстрее, у меня еще много дел, — Крия говорит таким безразличным голосом, что не понятно, волнуют ли ее эти дела хоть самую малость.
Но Давия быстро хватает посудину и направляется к двери. Кайрис отпрыгивает, как ошпаренная, и заскакивает за угол, чтобы быстрым шагом пройти во двор. Сердце грохочет в ушах, не желая успокаиваться после такого открытия. Неужели — так просто? Тогда и с Крией общаться не придется — надо только найти листья ластоцвета.
На плечо ложится мягкая ладонь. Кайрис вздрагивает и оборачивается. Крия глядит своими пронзительными глазами, и от проницательности в них становится не по себе. Неужели догадалась? Да нет, откуда бы?
— Ты что-то хотела?
Кайрис делает шаг, чтобы ладонь соскользнула с плеча, а потом медленно качает головой.
— Нет.
Ластоцвет — довольно часто встречающаяся в лесу трава, поэтому в кладовую лезть не приходится. Кайрис разглядывает разделенные натрое листочки, похожие на ласточкины лапки. Она бы не рискнула искать их сама, если б Крия не показала ей до этого целую полянку ластоцвета — он на многие зелья идет. И сейчас, пока ворожеи нет, Кайрис быстренько выжимает листки над глиняной чашей. Сок — прозрачный и липкий — течет по пальцам. Попала ли хоть капля — не видно, поэтому Кайрис на всякий случай как следует трет листки подушечками пальцев. Закончив, она подставляет чашу солнечным лучам и задерживает дыхание.
Цвет не изменится. Он просто не может. Он не изменится, и все будет хорошо. Слова, как молитва, слетают с губ, пока Кайрис считает до пятнадцати, непрерывно глядя в чашу. Сперва ничего не происходит, и Кайрис успевает выдохнуть, когда замечает странные бурые капельки, расплывающиеся по ровной глади. Она приглядывается. В мутной желтой жидкости прорастают прожилки, расходятся вширь и вдруг словно вспыхивают. Кайрис держит в руках чашу, будто полную крови — светлой, разбавленной водой, но крови. И лучше бы это правда была кровь.
Сознание словно пропадает, и в голове остается только звенящая пустота. Кайрис медленно, одеревеневшей рукой, ставит чашу на подоконник. Решение вдруг становится для нее кристально ясным — как прямая дорога — и остальные движения Кайрис выполняет механически, словно заведенная игрушка. Несколько шагов, поворот, за угол, маленькая дверь с черной ручкой, ящик прямо впереди, схватить нужные травы, повернуться, закрыть дверь, выйти. Какой-то другой человек, не она, делает все это быстро и по-военному скупо.
На кухне Кайрис достает ступку и растирает сушеную медянку в деревянной миске, все так же не проронив ни слова. Будто смотрит со стороны, как пальцы в ссадинах и мозолях методично перетирают порошок. Когда он становится однородным, заливает водой, которую принесла для обеда, и в голове будто щелкает. Эмоции прорываются, как вода сквозь плотину.
Руки начинают мелко дрожать, и Кайрис подносит их к глазам, сжимая и разжимая пальцы. Она носит ребенка. Нет, не так. Это не ребенок, это чудовище, которое надо уничтожить. Рука сама собой дергается к животу и останавливается, так и не коснувшись. Кайрис стискивает плечи, внезапно ощутив себя грязной, и тянется к чаше. Хорошо, что Крия пыталась учить ее по началу. И как делать яд, способный вытравить этого монстра, тоже показала. Все будет хорошо. Главное — выпить все. Кайрис подносит чашу к губам и открывает рот. Это может убить ее, но чудовище не выживет тоже. От чаши пахнет резко и остро — дыхание перехватывает. Обхватывая край губами, Кайрис думает только об одном: не пролить бы ни капли. Но она не успевает сделать и глотка.
— Не смей!
Запястье заламывает болью, и яд частично выплескивается на рубаху и на пол, расплываясь небольшой лужей. А чаша в одно мгновение оказывается в руках ворожеи. Крия стоит и смотрит, как хищная птица на кролика. В любой другой момент Кайрис бы вжала голову в плечи, но сейчас ее трясет.
— Отдай! — в голосе перемешиваются злость и унизительная мольба.
Крия подходит к окну и на ее глазах выплескивает оставшееся содержимое чаши — одним взмахом, не оставляя надежды. С грохотом ставит чашу на стол. Кайрис стонет, закрывая лицо руками.
— Не вздумай. Не вздумай, слышишь? Богиня тебя никогда не простит.
Кайрис не видит ее лица. Красная пелена застилает собой весь мир, будто горячее марево. В каком-то странном порыве она бросается на Крию — прямо так, выставив вперед руку с растопыренными пальцами. Но даже не добегает — запинается и падает на пол, заходясь в рыданиях. Слезы скатываются по щекам, скапливаясь на подбородке и падая на грудь. Когда они заканчиваются, ворожеи в комнате уже нет.
695 год, Щедрик, 27
Больше Крия не отпускает ее из дому, а на кладовую вешает замок. Ключ от него ворожея носит на шее, в остальной связке — такой тяжелой, что то и дело чудится: шея вот-вот переломится. Сперва Кайрис вынашивает планы по краже ключа, но потом ей становится не до этого. Кажется, будто ребенок тоже ее ненавидит и пытается убить. Сначала Кайрис просто тошнит, и спится еще хуже, чем обычно. Она мечется всю ночь, проваливаясь и выныривая, будто крыса в бочке с затхлой водой, и засыпает только под утро, когда первые лучи проникают сквозь ставни. Дитя выматывает ее, будто болезнь.
Однажды, правда, в момент улучшения Кайрис удается сбежать. Крия так спешит к чьему-то непутевому ребенку, попавшему в капкан, что забывает закрыть дверь. Кайрис тут же выскальзывает вон, но далеко пройти не успевает и сталкивается с Алесием. Она тут же замирает, не в силах совладать со страхом. Алесий откидывает с лица свои тонкие волосы и спрашивает:
— Что случилось? — он быстро оглядывает ее, лихорадочно дрожащую. — Тебя что, бьют?
Кайрис прячет руки в заживших царапинах за спину и мотает головой.
— Все в порядке. Можешь мне рассказать.
Алесий делает шаг навстречу и протягивает руку — маленькую, совсем как у мальчишки. Кайрис пятится. Этот бегающий взгляд напрягает ее, заставляя, как зверь, желать спрятаться. Она оборачивается и быстро идет обратно, не успокоившись, пока не запирает за собой дверь. Сейчас, когда она и передвигается с трудом, Кайрис слишком легкая мишень. Все мужчины одинаковы. Нельзя доверять никому. Кое-как восстановив дыхание, она зарекается выходить наружу. А потом пропадает всякое желание.
Начинает тянуть и ныть поясница, силы будто вытекают из нее до последней капли. Зато больше не тошнит — наоборот, Кайрис ест так, будто несколько лет питалась только водой с хлебом. Собственное тело истощает ее. Кайрис становится тяжело делать все: дышать, двигаться, спать — буквально жить. Она думает, что хуже не будет. А потом оно начинает толкаться.
695 год, Похолодник, 2
Когда слышит голос в этот раз, сперва даже не понимает, что все происходит наяву — Крия все-таки сжалилась и дала ей какой-то сонный отвар. Сон от лекарств выходит беспокойным, иногда вспыхивая сумрачными видениями, и Кайрис сперва думает, что попала в одно из них. Лежит, придавленная тяжестью собственного тела — живот, похожий на переспелый водянистый плод, давит, и грудь не вздымается, а лишь слабо дрожит. Почти засыпая, Кайрис опять различает тихий шепот.
«Эй, очнись. Я же знаю, что ты меня слышишь.»
Осторожно повернув голову, Кайрис шевелит пересохшими губами — ужасно хочется пить. И совершенно не хочется двигаться с места.
«Переверни меня немедленно. Быстро! Эта старуха опять меня бросила.»
Голос неуловимо знакомый — будто пытаешься узнать зверя по его тени. Кайрис чуть шевелится, пытаясь разогнать путы сна, и обнаруживает, что лежит на кровати Крии, которой рядом не видно. Жесткие доски врезаются в спину, но это все равно лучше, чем солома, так что Кайрис не спешит вставать, вместо этого смежив веки и наслаждаясь затишьем. Рядом раздается лязганье.
«Да встань ты уже!»
Кайрис вздрагивает. Тень обретает четкие очертания, и она узнает странный голос, который слышала, когда впервые попала в дом Крии. Сердце как-то странно сжимается: не то от страха, не то от предвкушения, — и Кайрис садится, опершись ладонями о кровать. Перед глазами вспыхивают белые пятна, перемешиваясь с черными и красными точками. Выдыхая сквозь плотно сжатые зубы, Кайрис морщится от тяжести, сковавшей тело, и упирается ногами в пол. Собравшись с силами, она наконец встает, кривясь от боли в позвоночнике.
В спальне все так же чисто и пусто: только кровать, занавески да пустые ножны на крючке. Кайрис оглядывается внимательнее и замечает его: серп лежит на сундуке, балансируя на самом краю. Кайрис осторожно касается его кончиками пальцев, чувствуя, как начинают ныть мышцы — полностью согнуться не выходит, приходится тянуть руку. По телу словно проходит мягкая ласковая волна — будто теплый ветерок. И Кайрис слышит — в этот раз так ясно и четко, совсем как собственные мысли.
«Наконец- то. А теперь переверни меня побыстрее, а лучше положи в ножны.»
Кайрис отдергивает руку как от огня. Опять мерещится? Или она вконец обезумела? Серебристый серп кажется красивым, но опасным: как дикий зверь в клетке. И его нестерпимо хочется коснуться еще раз. Кайрис опасливо тянется к серпу, смыкая пальцы вокруг деревянной рукояти. Слабость, давно ставшая частью жизни, мешает обдумать поступок, прежде чем совершить. От прикосновения к оружию пробирает, заставив мурашки пробежаться под кожей. Кайрис моргает и медленно движется к ножнам. Снимает их, осторожно вгоняет серп внутрь, но рукоять не отпускает. Сон это или морок — не важно. Сил бороться с этим нет, поэтому остается просто плыть по течению.
— Кто ты? — спрашивает Кайрис неуверенно.
В горле мгновенно пересыхает. Мутная пелена перед глазами и не собирается исчезать.
— Мое имя — Улыбка змея, — чудится усталый вздох. — И Крии стоит проявить побольше уважения за то, что она может брать меня в руки.
Голос будто обретает плотность, зазвучав так же четко, как человеческий. Кайрис едва не роняет серп от удивления, но, подумав, сильнее сжимает пальцы. Оружие не способно говорить. А значит, она спит или бредит, и все не по-настоящему. И Кайрис принимает правила игры.
— Ты говорящий? Ты и с Крией говоришь?
Слышится мелкий перезвон, будто кто-то трясет кошель с монетами. Смех.
— Нет. Ты должна благодарить судьбу за шанс говорить со мной, — и прежде, чем Кайрис успевает задать следующий вопрос, продолжает: — Наконец-то она оставила меня в покое! А то все режь эту траву и режь, а она же липкая и совершенно холодная.
Если не пытаться сопротивляться, этот морок вскоре рассеется — так Кайрис себя успокаивает, продолжая вести странный диалог с серпом, кто бы мог подумать.
— Стой, а где она вообще? Если не в лесу, то…
— В доме старейшины, где и все остальные, конечно же. Иногда даже моей старухе приходится окунаться в мирские дела. Да ты ведь не знаешь об этом! Так и быть, буду великодушен и расскажу тебе.
А тон такой, будто говоришь с принцем или вообще королем. Кайрис даже становится смешно, но она сдерживается и садится на кровать, готовая слушать.
— А тебе-то откуда знать?
Несколько мгновений в ответ ничего не слышно, и Кайрис уже думает, что серп обиделся или она окончательно проснулась, но тут серп медленно отвечает:
— Я подслушал, — и, не дав возможности обдумать это, начинает рассказывать: — Обсуждают казнь. На закате в городе повесят кого-то из деревни. Какого-то Алерия…
— Алесия, — шепчет Кайрис одними губами.
Ее внезапно будто в прорубь окунули — так потрясло услышанное. Мысли про бред и неправду забываются, и Кайрис слушает серп, затаив дыхание.
— Точно. Так и знал, что с дураком что-то случится. Помогал бежать убийце — наверняка кто-то наплел о его невиновности, а потом сам же и страже сдал. Этот Алесий такой наивный — как ребенок.
— Но он же не наивный! Наоборот — хитрец, — выпаливает Кайрис, вспомнив свои опасения.
Опять раздается перезвон, в этот раз громче — серп конкретно так развеселился.
— Нашла хитреца. Кому он навредит, этот Алесий, кроме самого себя?
В голосе сквозит презрение, и Кайрис выпускает рукоять, позволив ей упасть на колени. И смотрит вперед немигающим взглядом. Воспоминания проносятся перед глазами, и теперь, когда страх не затмевает их, Кайрис понимает, что Алесий ничего плохого ей не делал. Значит, он правда хотел помочь? И ей, когда отпирал дверь и спрашивал, откуда синяки… и какому-то незнакомому преступнику. Что-то колет кожу в районе груди, и Кайрис опускает голову. На глаза попадается деревянная птица — знак богини, оберег. Пальцы нащупывают его и вдруг с силой стискивают.
Если оберег Кай должен спасать, почему же все это происходит? Почему Богиня отворачивается от своих детей? Пальцы двигаются выше, нащупывая тонкую нить. Почему-то очень ярко вспыхивает перед глазами Алесий: волосы, похожие на пух одуванчика, глаза доверчивого олененка и сжатые от волнения губы. Он не задумывал плохое, он боялся — за нее и что может напугать ее. Как Кайрис могла быть такой слепой? Под пальцами бьется венка на шее. Голос серпа затих, и остается только тишина.
За что, богиня? Ладно она, Кайрис, виновата сама, но этот мальчишка? Почему ты обрекаешь на смерть его, а не душегуба, выбравшегося на свободу, и не предателя, откупившегося Алесием от стражи? Слегка повернув голову, Кайрис видит, как сквозь занавески бьет красноватый закатный свет. Она медленно поднимается и подходит к окну, так и не отнимая руку от шеи. Свет брызжет на нее, как кровь, когда Кайрис отодвигает занавески. На душе горько и темно, несмотря на разгорающийся на горизонте костер.
Ты обрекаешь на смерть того, кто кинулся помогать даже такой грешнице, как она? Мелькает перед глазами светлое мальчишеское лицо. Мелькает и пропадает. Кайрис дергает вниз, резанув по коже, и тонкая нить лопается. Миг — и деревянная птица зажата в ладони. Кайрис молилась, Кайрис чтила, Кайрис верила и преклонялась. Но молитва не спасла ее. Пусть тогда спасает злость.
— Я отрекаюсь от тебя!
Выходит неожиданно громко. Замахнувшись, Кайрис вкладывает в это все оставшиеся силы. Деревянная птица мелькает белым и улетает в окно, упав в пыль и грязь. И тут силы покидают Кайрис. Она едва стоит на ослабевших ногах. Мир в глазах медленно меркнет. Вот и все. Ничего не осталось от девочки, предвкушающей свою восемнадцатую весну. Кайрис только что сломала последний мост собственными руками.
Красный свет на горизонте гаснет, потухая. Легкий ветер касается щек, и глаза начинает щипать. Кайрис делает маленький вдох, глядя, как сереет небо, и вдруг тело захлестывает болью. Едва не задохнувшись от спазма в животе, она пытается устоять и вдруг чувствует, как что-то теплое течет по ногам. Тело уводит в сторону, и она тянется ухватиться за что-то, чувствуя, как падает, но только рвет занавеску. Темные волны, схлестнувшись, смыкаются прямо над головой.
Боль. То режущая, то тянущая боль пронзает насквозь. Кайрис будто тонет, то выныривая, чтобы глотнуть воздуха, то ухает на самое дно. В редкие мгновения, когда она приходит в сознание, уши закладывает от собственного крика, от которого ужасно саднит горло. Стены и потолок кружатся, то размываясь, то становясь резкими. От запаха каких-то трав слезятся глаза. Крия мелькает где-то рядом, но Кайрис не слышит ее, только видит, как шевелятся чужие губы. Время застывает. А потом перемежающийся с темнотой бред сменяет полнейшее ничто.
В следующий раз, когда Кайрис приходит в себя, вокруг совершенно тихо. Она лежит, не открывая глаз и чувствуя вместе со слабостью непривычную легкость. Не понимает, от чего проснулась — не слышно ни лая собак, ни шума. Полежав еще немного, Кайрис сдвигает руку и вдруг понимает — что-то не так. Какая-то странная пустота на месте живота. Кайрис вздыхает и вдруг резко садится на кровати.
Воспоминания проносятся перед глазами. Кайрис принимается лихорадочно щупать плоский живот, четко чувствуя его сквозь тонкую ткань рубашки. Его нет! Грудь затапливает радостью, почти сразу сменившуюся тревогой. Если живота нет, это значит… Кайрис с замирающим сердцем оглядывается по сторонам. Может, не выжил? Мысль отзывается надеждой, и Кайрис поднимается, чуть качнувшись и схватившись за кровать. Перед глазами какой-то мутный туман. Похоже, она не должна была очнуться так рано — эта горечь и сухость во рту, тяжесть тела и туман слишком знакомы. Крия дала ей снотворный отвар, но не рассчитала, и теперь приходится продираться сквозь дрему, едва стоя от слабости.
Кайрис ползет на кухню, надеясь, что Крия не будет донимать, если столкнется с ней в коридоре. Но ворожеи, похоже, нет. Внутри тепло — Крия закрыла ставни и будто напихала чего-то в щели. От жаркого душного воздуха становится трудно дышать. Кайрис обмахивается руками и осматривается: вот бы Крия принесла воду или хотя бы молоко. Сделав еще пару шагов, Кайрис и натыкается взглядом на него.
Сверток из плотной ткани лежит прямо на столе. Как-то отстраненно думается, что только ворожея, которой никогда не стать матерью, могла положить ребенка на кухонный стол. А потом осознание резко ударяет, заставляя отступить на шаг. Сердце колотится часто-часто, и, приложив ладонь к груди, Кайрис чувствует каждый удар пальцами. С мучительным, болезненным любопытством она делает шаг за шагом, пока не склоняется над столом.
Монстр спит — маленькое лицо, едва видное среди складок, совершенно гладкое. Кожа смуглая, будто карамель. Кайрис знает, что глаза его будут синими, а скулы — острыми и выпирающими. Маленькое тельце ворочается, сдвинувшись в сторону, и Кайрис видит то, от чего ярость поднимается в ней пламенной волной. Продолговатое родимое пятно на шее — точно такое же, как у отца.
Становится трудно дышать. Ненависть обрушивается на нее, будто рухнувшая скала, и Кайрис со злостью впивается в детское лицо глазами. Воспоминания захватывают ее так стремительно, будто все произошло вчера. И этот монстр, будто навсегда закрепивший их, не должен существовать. Может, если он исчезнет, Кайрис станет от них свободной? Руки сами собой тянутся к маленькому тельцу, хотя она еще сама не знает, что собирается делать, когда они достигнут цели. Только начинает отдаленно видеть единственное верное решение. Нужно завершить то, что она не успела сделать, когда Крия отняла яд.
В глазах плывет и двоится. Кайрис наклоняется, вдыхая запах молока, и почти смыкает пальцы в кольцо. Что-то хватает ее за плечи — жестко, больно — и дергает назад, прочь от стола. Она вскрикивает, пытаясь вырываться, но сил еще мало, и она обвисает в руках ворожеи. Крия пихает ее к кровати и разжимает пальцы, дав упасть на мятые простыни. Ворожея смотрит на то, как Кайрис барахтается, и на ее спокойном лице проступает что-то сродни отвращению. Всего на мгновение, но Кайрис хватает и этого. Она затихает, повесив голову.
— Отнесешь к храму в городе и оставишь, — чеканит Крия, и в ее голосе чудится что-то человеческое.
Но лишь миг — и ворожея опять становится совершенно спокойной, собранной и отстраненной, как и всегда. Кайрис бросает на сверток последний взгляд и отворачивается, сжав губы в тонкую ниточку. Ну и пусть. Пусть монстр страдает в маленькой келье. Кайрис оставит его, если ворожее так угодно, и забудет, как дурной сон. И, повзрослев, монстр уж точно не поблагодарит богиню за то, что та не подарила ему легкую смерть в младенчестве.
Так что, когда Крия сажает ее в телегу Давии, собравшейся с мужем на рынок, Кайрис не сопротивляется. На улице начинает ощутимо холодать, так что приходиться закутаться поплотнее. Небо кажется прозрачным, как лед, а солнце маленьким и далеким. Еще чуть-чуть — и выпадет первый снег.
Монстр в руках спит, будто чувствуя, что не стоит испытывать чужое терпение. Кайрис представляет на месте него полено, и поездка становится чуть менее невыносимой. Она впервые выбирается в город, но от былого предвкушения ничего не остается. Только желание поскорее со всем покончить. Кайрис так глубоко уходит в свои мысли, что не замечает, как Давия оборачивается.
— Везешь, чтобы богиня отметила его своим крылом? — нервно улыбнувшись, спрашивает она — наверняка из вежливости. — Как его зовут?
Зовут? Кайрис морщится — она не собиралась давать монстру имя. Но теперь, когда Давия спросила, гаденькая мысль проскальзывает в голове. Почему бы и нет. Кайрис улыбается. Он будет ненавидеть свое имя.
— Его зовут Конрий, — отвечает она, с болезненным удовольствием подмечая, как вытягивается чужое лицо.
Ну конечно, она ведь только что назвала ребенка ублюдком. Но разве это не правда? Давия бледнеет и собирается что-то сказать, но муж одергивает ее, неодобрительно покосившись на Кайрис, и остальную часть пути они едут молча, так и не заговорив, даже когда высаживают у храма. Город запоминается Кайрис шумной крикливой толпой и нависающими над дорогой зданиями. Ее быстро начинает мутить от такого большого количества людей, еще и монстр начинает ворочаться в руках. С трудом протолкавшись через площадь, Кайрис задирает голову.
Храм огромен: он больше дома старейшины — да и больше, чем все городские дома тоже. Уходит ввысь, царапая крышей небо. Стены, выложенные разноцветными камнями, обкатанными морем, будто бы влажно блестят на солнце. У деревянных кормушек возятся голуби и воробьи: город находится слишком далеко от моря, чтобы приманить воплощения богини, как это бывает в портовых. Над входом Кайрис видит фигурку чайки, выдолбленную из белого камня. Кайрис по привычке тянет руку к деревянной птице на шее и натыкается на голую кожу. Так, значит, это был не морок? Тем лучше — учитывая, что она собирается совершить.
Поднявшись по ступеням к самой двери, Кайрис кладет шевелящийся сверток на пол и макает пальцы в черный порошок внутри деревянной чаши, стоящей на специальной подставке — перед входом в храм им мажут щеки и лоб. Но Кайрис четко и медленно выводит на нежной младенческой коже всего одно слово: Конрий. И не может сдержать злорадной улыбки. Теперь его не назовут по-другому. Не посмеют — кто же переступит через обычай? Неожиданно ей становится горько и одновременно весело. Не такой судьбы она когда-то хотела себе или своему ребенку, но боги решили за нее. Кайрис наклоняется и с отвращением целует младенца в лоб, будто заверяя только что сделанное. Изо рта вырывается белесое облачко пара.
Вытерев губы тыльной стороной ладони, Кайрис встает и идет прочь, не оборачиваясь. С каждым шагом чувствует, как расслабляется туго натянутая струна в груди, будто каждая оставленная позади ступень приближает Кайрис к свободе. И вместе с этим приходит спокойствие. И все-таки, раз отречение от богини ей не приснилось, надо проверить и ту историю про Алесия. А потом уже Кайрис решит, уйти ли, растаяв в огромном городе, или вернуться.