1671 год. Ганрай. Окрестности Вархула. Храм Мечей.
Легкий ветер поднимал рябь на реке Быстроходной, заставлял колыхаться поросль осоки на холмах, редкие лиственницы, дубы и ясени шевелились в плавном танце ветвей. Каменная крепость Храма Мечей, стоявшая в выбоине на вершине холма, стояла, как всегда, твердо и надежно. Стояла глубокая ночь, воспитанники мастера Агриппы мирно подремывали в спальне, и лишь один из них по привычке детства забрался на чердак. Это место всегда было наполовину пустым и наполовину же заставленным ящиками со строительными материалами и инструментами, которые не так часто пригождались — Храм Мечей выстроили на века. Редко кто туда заглядывал, лишь один отрок, выращенный под руководством мастеров-Стражей облюбовал это место с самого начала. Вот и на этот раз он, как обычно, стащил из спальни матрас с подушкой, взял недочитанную книгу, которую он стащил на рынке Вархула, и при тусклом пламени свечи погрузился в чтение. На этот раз он пытался проглотить историю о Лангорте Объединителе, первом короле Аргои, основателе Союза, сумевшем мирными и военными методами объединить разрозненные людские кланы и дать отпор набегавшим племенам равшаров. Этот парниша любил изучение истории своей страны и мира больше, чем тренировки, ему всегда хотелось понять, как устроено развитие этого мира, осознать, к чему шли предки, чтобы рассказать впоследствии потомкам, куда направиться им дабы избежать ошибок предшественников. В свои неполные четырнадцать лет наш герой хоть и уступал соученикам в боевых навыках и физической подготовке, но превосходил их в знании грамоты и эрудиции, прочитав за последние два года больше, чем им доведется за всю жизнь. Не покидало его чувство, что живет он не своей жизнью, словно в Храме он лишний и лишь делает то, что положено, чтобы соответствовать требованиям старших, но настоящая его жизнь происходит где-то в воображении. Раздался стук по стеклу чердачного окна.
— Эй, Ревиан! Ты там не уснул? — раздался приглушенный юный голос, — если мастера тебя застукают, от наказания не отвертишься. И не думай, что я смогу тебя выгородить!
За нарушение режима в школе Стражей наказывали строго, хотя мальчика еще ни разу не засекли — его имитация тела из подушек и чайника, накрытого париком, в постели подозрений не вызывала. Возможно, мастер Агриппа и заметил эту хитрость, но не решился наказать подопечного. Ревиан дернулся, сунул книгу под матрас и бросился к окну. Голос своего брата он бы узнал из тысячи.
— Глоддрик? — Ревиан распахнул окно, — ты-то зачем сюда забрался? У тебя же намечалась тренировка с Шибуи и Гуаррахом за стеной Вархула. Тебе влетит.
— Не влетит, братишка, если мастер Агриппа не узнает, — ухмыльнулся старший брат, — вылезай давай, этой ночью в городе праздник, не хочу, чтобы мы его с тобой здесь просидели.
Ревиан оперся на подоконник и тревожно сжал губы:
— Но ведь нам не положено покидать территорию Храма без разрешения…
— Эй, правила созданы, чтобы их нарушать, ведь так? — Глоддрик толкнул брата в плечо и приподнялся с корточек, — идем же!
И он спрыгнул со второго этажа, перекатившись при приземлении. Ревиан аккуратно выполз из окна и встал на черепице, пытаясь держать равновесие. Он подошел к краю, чуть не поскользнулся и снова замахал руками, отчаянно балансируя.
— Да не бойся ты, прыгай! Что за Страж из тебя выйдет? — подзуживал его брат.
— Я не боюсь! — ответил Ревиан, — я просто… оценивал высоту.
— Сигай ты уже!
Ревиан отошел на несколько шагов и, разбежавшись, прыгнул. Глоддрик ловко подхватил брата, но тут же предательски швырнул его на землю — лицом в грязь.
— Не будь доверчивым, братец, — расхохотался он.
— Очень смешно! — отряхиваясь и утираясь, буркнул подросток.
Братья Харлауды были очень похожи и непохожи одновременно. Оба были худы, черноволосы, остролицы. Старший брат, которому было чуть больше двадцати, привык держаться подобно уличной шпане, развязно и самоуверенно. Эту дерзость взрастило в нем детство в воровской группировке, уличной шайке, которая ютилась в подвале заброшенного дома, где приходилось чистить карманы прохожих и скидывать добытое ловкой рукой на общак. Манеры уличного пацана впечатались в его нутро и выкорчевать их не удалось даже самому мастеру Агриппе. Однако Глоддрик был прирожденным бойцом и талантлив в обращении с оружием и рукопашном бою, Ревиан тоже обладал задатками неплохого воина, но в нем не было жилки бойца. О том же, чтобы применить знания на практике, Ревиан не мог помышлять, слишком мягкосердечен был его характер. Другие же спали и видели, когда им представится такая возможность. Глаза братьев были одного цвета, но сколь разные порывы они отражали. Глоддрик смотрел на окружающий мир точно орел с вышины, выискивающий добычу, с детства в нем были задатки хозяина жизни, лидера, того, за кем остальные пойдут. В Ревиане же отсутствовали стремления чем-то управлять и участвовать в преобразовании мира и жизни окружающих, он хотел другого. В отличие от брата он не был человеком дела, ему не хотелось делать из мира кусок глины, из которого он, подобно скульптору, мог бы вылепить фигуру согласно своим убеждениям. Ревиану хотелось дать людям послание, сказать, как именно им огранить изваяние мира, только он сам еще этого не понимал. Но все отмечали, сколь хорошо он доносит до чужих ушей то, что хочет. Вечерами после отбоя парни часто просили его рассказать что-нибудь о том, как всемогущий Йоши-Року справился с нашествием драконов или же как он вместе со своим наставником, Вторым Архимагом, спас Ранкор от самого могущественного некроманта за всю историю. Даже старшие ученики заслушивались, хотя сперва пытались разогнать ребят со словами:
— Что за театр одного актера вы здесь устроили?
Глоддрик как-то назвал его краснобаем, с тем самых пор прозвище закрепилось за Ревианом во всем доме Стражей. Его это вполне устраивало, в том, чтобы рассказывать людям истории, он видел единственный способ хоть как-то отличиться среди этих умелых бойцов, до планки которых он никогда не мог дотянуть.
Братья побежали трусцой к подножию холма, затем прошли лощину и перешли Быстроходную по шаткому веревочному мосту, возведенному не слишком умелой рукой столетие назад. Когда они обогнули соседний холм, глазам их вдалеке открылись мерцающие огоньки пригорода Вархула. В небе уже взорвалось разноцветным дождем несколько фейерверков, а мелкие, точно муравьи, фигуры горожан сновали туда-сюда, наводняя даже самые мелкие улочки. Праздновался день основания Союза.
— А где Шибуи и Гуаррах? — оглядываясь, боясь увидеть погоню из Храма Мечей, прошептал Ревиан, — они, наверное, пошли тренироваться. Ты не боишься, что они устроят тебе головомойку за то, что ты их кинул?
Глоддрик хрипло рассмеялся и потрепал брата по голове:
— Ну ты даешь! Мне? Твой братец тоже не лыком шит, знаешь ли! Но нет, они нас встретят. Да ты же видел наши навыки, неужели ты и в самом деле веришь, что нам еще есть, чему учиться?
— Мастер Агриппа говорил, быть Стражем нужно учиться всю жизнь.
— Скажешь тоже, — присвистнул Глоддрик, — старый пердун много чего говорит. Будешь его слушать — станешь таким же, как он. Просидишь очень долгую и скучную жизнь в этом задрипанном Храме Мечей. А пока ты будешь сидеть, мир продолжит играть буйством красок. Ты хочешь остаться в стороне от жизни?
— Я, между прочим, хоть и младше, но о жизни побольше тебя знаю, — попытался уколоть брата Ревиан, но безуспешно.
— Откуда твои познания? Из книг? Так и просидишь всю жизнь, читая свою ересь. Я же предпочитаю писать свою историю жизни прочтению чужих.
Они уже подходили к воротам, где их встретили Гуаррах и Шибуи — парни были в тренировочных одеждах, Шибуи, как всегда, в своей любимой соломенной шляпе и свежевыбритый налысо, а Гуаррах стричься не собирался, довольствуясь тем, что его спутанные колтуны сталактитами свисают на плечи.
— Да это у вас семейное, я погляжу — опаздывать, — развязно, но дружелюбно усмехнулся Гуаррах, — точность — вежливость королей, между прочим.
— Именно поэтому Ганзарул всегда вовремя посылает своих кровопийц сдирать налоги с мирных жителей, — рассмеялся Глоддрик, — нет уж, быть точным королем менее достойно, чем уличной проституткой.
— Смотри, как бы не оказался на дыбе за такие слова, даже у городского забора есть уши, — ответил Шибуи, — хотя я лично скучать по тебе не буду.
Ребята так и пошли в город, подтрунивая друг над другом. Ревиан не отставал от них, его одолевало противоречивое чувство. Он одновременно и наслаждался этой братской атмосферой, но и чувствовал себя чужим. Вот его старший брат, его кровь и опора, шутливо толкается с этими юными Стражами, смеется с ними в унисон. Так могут общаться те, кто пуд соли съел друг с другом, пройдя трудности воинского роста, их вместе порол мастер Агриппа и старший наставник Городай, они вместе оттачивали выученное и вместе же отлынивали от тренировок, дружно отвечая перед мастером, если попадались. Стражи друг для друга всегда были семьей, но эти трое стали духовно скреплены. Ревиана они принимали в свой круг и очень любили, но он никогда не смог бы стать одним из них. Эти трое давно окрепли, гордо и заслуженно носили звания Стражей, познали радости городской жизни, женской ласки, выпивки, драк в кабаках. Пусть они и не знали всех представителей династии Акреилов на зубок или не могли бы изложить биографию Гартхаэла Громовержца, но они видели жизнь своими глазами, тогда как Ревиан при всем своем обширном кругозоре мог лишь повторять за тем, что видели чужие. Они Или же, скорее всего, что выдумала чужая фантазия. Парня это угнетало, но он всеми силами пытался сжечь, убить в себе чувство зависти. Стоило, наоборот, возрадоваться шансу набраться ума и опыта от старших. Глоддрик с друзьями выросли, заматерели и совсем скоро уже станут зрелыми мужчинами, тогда как у Ревиана совсем недавно еще сломался голос.
Ганрайцы в этот день дома не сидели. Повсюду горели фонари, факелы, масляные лампы, освещая неисчислимые вывески и плакаты. Пекари, мясники, игрушечных дел мастера, пивовары, бортники, чьи соты ломились от меда, ловцы крабов и мидий, менестрели, торгующие заморскими музыкальными инструментами — все зазывали людей попробовать свои товары. Вокруг было не протолкнуться — группы парней и девушек ходили и, шутя друг с другом, выбирали товары на свой вкус. Молодые семьи тоже искали среди явств и предметов роскоши, чем порадовать чад. Пожилые же старались держаться особняком, прогулочным шагом пересекая наводненную улицу и плавно покачивая головой с философским одобрением, дескать, да, все так, как и должно быть, жизнь вертит свое колесо.
— Кажется, у Сенретты еще открыто! — сказал Шибуи, — поспешим же.
Они направились в сторону фонарей из красной бумаги, внутри которых горели свечи. За фонарями отражали блики огня лакированная вывеска — «Лапшичная дяди Крола. Пересеки море бульона и покори горы лапши, если ты достоин». В том, что они достойны, парни не сомневались с самого первого дня их визита в это место. Скромное заведение состояло из маленького помещения — склада, где хранилась мука, и небольшой кухни, где замешивалось тесто и готовилось заботливой рукой юных кухарок под надзором опытного старика Крола. Перед самой же кухней стоял небольшой ряд стульев, половину которого заняли парни сразу же, как вошли.
— Какие люди! — всплеснула руками девчонка, помешивавшая что-то в здоровенной кастрюле, — давно вас не было, мальчики, даже стены этого заведения успели по вам соскучиться.
— Нам тоже не хватало этого места, — сказал Глоддрик, — тебя — еще больше, Арикса.
— Умеешь ты засмущать, — игриво убрала она прядь волос за ухо, и подобралась к младшему брату своего собеседника, — Реви! Ну и ну, как ты вымахал! — девушка провела рукой от груди Ревиана до его макушки, — Как поживаешь? Уже соскучился по своей любимой вермишели в бульоне?
Мальчик рассмеялся и, улыбнувшись, сказал:
— Иначе и быть не может! Рад тебя видеть, Арикса.
Арикса была худенькой девчушкой лет девятнадцати. Росту была она небольшого, и красавицей отнюдь не была — портил все орлиный нос с выдающейся горбинкой, широкое, почти квадратное, лицо и тонкие, плотно сжатые губы, что делало ее облик излишне жестким для молодой девушки. Свои темные волосы стричь ровно она никогда не умела, но ее это не смущало, Арикса довольствовалась тем, что завязывала их в тугой узел, чтобы не мешали работе. А белый платок, обвязывающий ее голову, вместе с всегда заляпанным чем-то фартуком на поясе, стали постоянной ее атрибутикой. Манеры ее были простоваты, но Стражи и Ревиан знали, что дружбу она ценит лучше многих. Девушка всегда давала им добавки без дополнительной платы, а если парням нечем было расплатиться, то за выручку выкладывала часть своего заработка — старый Крол тщательно следил за посещением и доходами, и при малейшем несоответствии выгонял любую повариху или счетоводку за, по его подозрению, казнакрадство. В особой милости кухарки был Ревиан, которому она всегда давала в дорогу то леденец, то пряник. Вскоре перед Стражами стояли миски с дымящейся лапшой, посыпанной острым перцем, которую они принялись уминать за обе щеки. Вскоре с улицы вернулась Сенретта — дочь старого Крола. Рыжеволосая и веснушчатая, она коротко стригла свои вьющиеся волосы, создавая несколько сдержанный, но в то же время элегантный образ. Лет ей было около двадцати пяти, но выглядела она, скорее, на восемнадцать. Парни радостно приветствовали дочь хозяина, затем завязался привычный разговор.
— И как поживает мастер? — спросила Сенретта, облокотясь на стойку.
— Мастер Агриппа всех нас переживет, — с набитым ртом проговорил Гуаррах, после чего продолжил втягивание в себя целого снопа жирной лапши.
— Не сомневаюсь, — улыбнулась рыжая.
Арикса, отдраивая кастрюлю от слоя жира, заметила:
— Как жаль, что никому из вас не посчастливится стать следующим мастером…
— Больно надо, — отрезал Глоддрик, — мой мир слишком огромен, чтобы уместиться в этих тесных стенах.
Шибуи поцокал языком, качая головой:
— Вот что мне в тебе решительно не нравится, дружище, — так это твоя дерзость. Видать, палка мастера так и не смогла выбить из тебя дурь.
Гуаррах, рассмеявшись так, что бульон вытек у него из носа, хрюкнув, проговорил:
— Да и слава Илгериасу! Такого настоятеля, как Глоддрик, обитель Стражей не заслужила.
— Что правда — то правда, брат, — усмехнулся Глоддрик.
— Кстати, — Сенретта обогнула стойку и стала вплотную к Глоддрику, ее упругая грудь находилась в полуметре от его лица, — Глоддрик, а куда ты надумываешь податься, как твое обучение кончится? Стражам, вроде как, можно покидать свой дом.
Отставив миску, он пригладил вихор темных патл и заявил:
— Даже не знаю, что тебе сказать. Буду работать во благо Союза. У императора Ганрая, Рахайраса недостает начальника гвардии. Как раз пригодится Страж. Наведу порядок в Вархуле, за Сухие Колодцы примусь. А там и братишка мой доучится, может, уборщиком его в императорскую резиденцию пристрою, — с этими словами он взъерошил волосы Ревиана.
— Повезло мне со старшим братом, — протянул Ревиан, выравнивая шевелюру.
— Хм, — Сенретта лукаво прищурилась, — все вы, Стражи, только и думаете об этом Союзе. А я лучше о себе позабочусь. Не буду же я вечно прозябать в этой паршивой дыре, как мой… — она осеклась, поняв, что оскорблять честь отца при друзьях — оскорбить саму себя, она продолжила, — вы поняли. Через год-другой я подкоплю деньжат и рвану в Аргою. В Силгор. Как знать, может, там у меня получится открыть свое дело, куда большее, чем лапшичная.
Шибуи пожал плечами и ответил:
— Делай, как считаешь нужным, Сенретта, жизнь твоя.
— Да, да, да, поняла я, зануда, — отмахнулась она с деланой улыбкой, — может быть, Глоддрику все же захочется присоединиться ко мне? — она подмигнула ему, — с братом, разумеется. И мне хорошая компания, и вам надежный человек рядом. Далось вам это Стражество?
Глоддрик чуть не поперхнулся пивом, откашлявшись, он нашелся с ответом:
— Ценю твое предложение, но такая жизнь не для нас. Не для меня уж точно. В Аргое пруд пруди солидных молодых дельцов, и ты найдешь себе куда более серьезную компанию, чем мы с братом.
Сенретта презрительно оттопырила губу и фыркнула:
— Я шутила, дуралей. Неужто ты всерьез мог подумать, что я хочу связать с вами свою жизнь? Может еще и обвенчаться тебе предложить?
— Мы поняли тебя, Сенретта, — сказал Шибуи, видя, что Глоддрик начинает закипать от раздражения, — ты шутила, не совсем удачно, конечно, но не будем из-за такой ерунды портить вечер.
Когда все немного успокоились, разговор зашел о моде, о том, как неудачна внутренняя политика нынешнего императора Ганрая, который почти не отстраивает страну, а Ганзарулу Второму приходится брать это на себя, вливая в строительство мануфактур, дорог, в создание рабочих мест и переезд аргойских мастеров ремесел в Ганрай уйму средств из королевской казны. Как только Сенретта вскользь упомянула набеги равшаров и столкновения на границе, Глоддрик осек ее:
— Здесь говорить не о чем. Нужно молча, сцепив зубы, драться — и все.
Распрощавшись с девушками и, пообещав зайти еще, она вернулись на улицу.
— Вы возвращайтесь в Храм, пацаны, мы с братишкой еще немного побродим здесь, — сказал Глоддрик друзьям.
— Только в бордель не води его, — усмехнулся Гуаррах и помахал рукой.
— Сводим года этак через четыре, — подхватил Шибуи.
И вот они мирным шагом направились к центру Вархула. Ревиан несколько раз бывал на площади этого города, он хорошо помнил обилие ларьков, торговцев здесь было в десятки раз больше, чем на пригородной улице. Вот только напрягали его плакаты, развешенные по стеням городских особняков. Изображен был на них герб Союза на щите у рыцаря в тяжелых доспехах, потрясающего щитом и мечом. Написаны же были под этим черно-белым рисункам строки, должные возбудить в жителях Ганрая чувство патриотизма: «А ты готов дать отпор дикарям из пустоши?». Значит, слухи о войне, которые кое-как дошли до учеников Храма, оказались правдой. Военной мобилизации подлежали все мужчины с семнадцати до шестидесяти лет, как было мелким шрифтом обозначено в агитационном плакате.
— Значит, это правда? — Ревиан воззрился на старшего брата, — равшары выходят на наши земли.
Глоддрик замялся, отвел глаза в сторону факира, изрыгающего пламя и жонглирующего факелами у питейной, и ответил:
— Равшары объединились под началом Кратара Рокового — это так. Он хочет присвоить земли Союза своим племенам.
— И будет война, — не спросил, а заключил отрок.
Глоддрик пожал плечами, держа руки в карманах и переминаясь с ноги на ногу:
— Должны же мы постоять за свои земли. Военное положение уже объявлено, вскоре начнется мобилизация боеспособных жителей.
Он не озвучил то, чего Ревиан боялся больше всего за последнее время. Поначалу он надеялся, что слухи о набегах равшаров — не более, чем вымысел, затем рассчитывал, что дело закончится несколькими стычками, но, пока жизнь шла своим чередом, он тренировался вместе с остальными, а брат пропадал на заданиях от мастера Агриппы, вероятность того, что Глоддрик уйдет на войну, росла в геометрической прогрессии. Сейчас же было очевидно, что за рекрутом скоро явятся имперские гвардейцы.
— Значит, и ты тоже…
— Да-а-а-а-а! Отымеем этих варваров в зад, — раздался неровный голос человека, который еле стоял на ногах, отчаянно пытаясь в дрожащей руке удержать бутыль самогона, — вот я, — из груди его вырвалось громкое икание, затем горожанин продолжил, — я служил! Суну этим… выродкам по самые… — он оглушительно отрыгнул, затем, не могши держать в себе лишнее, сблевал себе же на колени.
Пьяница стоял у арки, ведущей в жилой квартал, до этого он опустошал бутылку у одежной лавки, но его быстро выперли со ступеней за «распугивание клиентов». Вдруг он всмотрелся в лицо Глоддрика, его глаза загорелись огнем безумия, рот раскрылся, точно у одержимого:
— Ты! — выпучив глаза, сказал он, после чего его лицо снова приобрело засыпающий вид, а сам он, пошатываясь, неуклюже двинулся в сторону Глоддрика, — ты ж Страж… — он снова приложился губами к бутыли, рыгнул и швырнул бутыль в каменную стену, отчего та разлетелась на осколки, — вот какого рож… рожн…. какого вы сидите на своих гузнах… равшары убивают наших… а вы-ы-ы-ы… трусы никчемные… отсиживаетесь… — он харкнул вязкой слюной, смешанной с блевотиной, на землю, и продолжил, — мою жену, сына… убили эти уроды… я отмщу без вашей помощи, ссаные…
— Подождите, не горячитесь, уважаемый… — начал было Ревиан, но Глоддрик отпихнул его за свою спину.
— Помолчи, Ревиан, — сказал он, смотря в пляшущие глаза пьянчуги, — я разберусь.
— Так-то бля-я-я-я-ядь! Слушай старших, пока можешь… — заплетающимся языком сказал он, — придет время, и о тебе никто… не позаботится… кто позаботился о моих родных? Сука…
— Остынь, мужик, ты пьян и можешь натворить всякого, о чем будешь жалеть в будущем, может, всю жизнь, — Глоддрик подошел к нему вплотную, — я сожалею о твоей утрате. Не знаю, утешит ли тебя это, но среди Стражей трусов нет. Мы не уклоняемся от долга перед отечеством и не изменим ему теперь. Я уже записан в ряды военнообязанных. Вскоре я уйду на фронт.
Пьяница осекся, затем начал глядеть на Глоддрика с нескрываемым уважением.
— Прости, я… не подумал… сложно думать… в бошке гудит… гребаное пойло…
— Я понимаю, — сказал Глоддрик, — мастер говорит, когда мы пьяны, нашими устами говорят иные сущности, пока настоящие мы спим крепким сном. В душе ты нормальный мужик, который столкнулся с тем, что не каждый переживет. Я отомщу за твою семью.
Пьяница пошатнулся, подался вперед, но Глоддрик его подхватил. Мужик обвил юношу своей рукой и вскричал дребехжащим тоном:
— Вот бы стране таких, — снова икота, — героев! Пойдем… накатим за Союз…
— Тебе уже хватит, — улыбнулся Глоддрик, аккуратно усаживая его спиной к стене, — мы с братом пойдем, а ты отходи от хмели. Был рад знакомству.
Мужчина привалился к стене. Его впалые щеки покрывала неровная щетина, а нестриженые сальные патлы падали на глаза. Он убрал рукой волосы и воззрился на Глоддрика:
— Как тя зовут хоть?
— Глоддрик Харлауд.
— Глоддрик… Харлауд… настоящий мужик! — заорал он так громко, что прохожие начали оборачиваться в их сторону, — да здравствует Храм Мечей!
— И его мастер! — подхватил Глоддрик, — удачи тебе, земляк.
Подхватив Ревиана за локоть, молодой Страж направился в сторону торговых рядов.
— Уходишь, значит, — вздохнул Ревиан.
Глоддрик, не сбавляя шага, направился к лавке продавца музыкальных инструментов. Неподалеку торговец рыбой громко зазывал братьев, предлагая попробовать вяленую кильку, Ревиан встретился с ним глазами, но Глоддрик подтолкнул его, мол, иди дальше, не обращай внимания.
— У меня нет выбора, братишка. Не хотел, чтобы ты узнал об этом вот так, все собирался тебе сказать, но… Что уж поделаешь, — развел руками парень в жесте, выражающем безысходность.
— Я с тобой, — полным решимости тоном сказал Ревиан.
Глоддрик, подняв брови, обернулся и уставился на брата сверху — он был выше на полголовы.
— Ты от своих книг совсем обезумел? Погибнешь в первом же бою. Равшары зарежут тебя и не посмотрят на возраст.
— Но я могу драться! Я, как и ты, учился боевым искусствам и могу себя защитить. Не нужно относиться ко мне, как к беспомощному младенцу.
Веко старшего брата дернулось, нервно облизнув губы, Глоддрик уже готовился поставить мальца на место, но твердый взгляд Ревиана и любовь к последнему родичу остудили пыл молодого Стража. Неуверенно подняв руку, точно собираясь приобнять брата, Глоддрик вполголоса произнес:
— Я обещал матери, что не дам тебя в обиду.
Ревиан насупил брови:
— Не будешь же ты всю жизнь подтирать мне сопли, как последнему слабаку. Я знаю, чего хочу и достаточно взросл, чтобы отвечать за свои…
— Если бы ты упражнялся в искусстве боя так же усердно, как в спорах, ты мог бы и с мастером Агриппой сравняться, — с улыбкой прищурился юноша, — ты пойми, что я за тебя отвечаю и…
— Когда уже я стану хозяином своей жизни? — голос Ревиана дрожал не то от досады, не то от злобы, а может, и от всего вместе.
Глоддрик глубоко вздохнул:
— Стань Стражем, пройди испытания. Подрасти. Выполняй задания с братьями. Докажи, что не нуждаешься в большом и могучем старшем брате под боком — и я умолкну. До тех пор, пока молоко на твоих губах не обсохнет, я не позволю тебе рисковать жизнью. Сейчас ты годишься разве что на закуску первому попавшемуся равшару.
Глоддрик приблизился к брату, обхватил его затылок рукой и прижался лбом к темени своего самого близкого человека.
— Ревиан, жизнь — крайне жестокая сволочь. Она забрала наших родителей, а вместе с ними несметные числа благородных людей. А ты один из самых достойных учеников Храма Мечей. Ты умнее меня, Ревиан, и куда нравственнее, и, я уверен, ты очень далеко пойдешь, братик. Я не позволю року судьбы отправить тебя кормить грифов-падальщиков так рано.
Они смотрели друг другу в глаза, пока старший говорил, но под конец его речи темноволосый парниша едва удерживал слезы. Дрожащими губами он прошептал:
— Хорошо, Глоддрик, хорошо, — мальчик слабо проговорил, хлюпая носом, — скажи честно, — сокрушенно опустив глаза под ноги, начал юнец, — ты сам хочешь воевать?
Сложный вопрос для юноши, не знавшего о войне ровно ничего, кроме преданий старины и рассказов бывалых ветеранов заварушек прошлого, которые звучат за кружкой пива в кабаках и в хмельном веселье и желании впечатлить слушателей зачастую бывают приукрашены. Глоддрик понимал, что в словах брата скрываются и другие посылы — боится ли он ступать на тропу войны. Парню захотелось признаться в своей слабости и поведать брату о своем страхе, что словно червь-паразит в желудке, отравлял его душу, но он овладел собой в нужный момент. Старшие всегда должны давать пример тем, кто идет вслед за ними — говаривал бывало отец давным-давно, казалось, в прошлой жизни, — должны, даже если для этого приходится надеть личину того, кем ты не являешься. Всегда есть надежда, что молодежь превзойдет своих наставителей.
— Ревиан, я хочу одного — чтобы люди Союза жили, не зная страха и гнета. Хотелось бы еще мира с соседями, но что поделать, коль это невозможно. Если каждый побоится воевать, ведь придется бросить семью и уютные дома, если народ захочет отсидеться за крепкими стенами пограничья, ведь армии Аргои, гвардии Карайраса и кучки мастеров-Стражей вполне хватит, сюда ломанутся равшары. И тогда погибнет в десятки раз больше народу, чем если бы способные держать оружие и даже использовать его мужчины обнаружили бы, что у них есть-таки яйца между ног. Я Страж, и мой долг — сражаться за родину. Так сложилась судьба. Выбора нет. Понимаешь, Ревиан.
Люди продолжали проходить мимо, осматривать товары, вести будничные разговоры. Владелец лавки благ, годившихся для любого порядочного менестреля, с хваткостью орлиного глаза выискивал среди прохожих потенциальных покупателей.
— Как насчет вас, ребята? — окликнул он братьев, — в самые мрачные дни сумрак развеют чистейшие звучания музыки. Насладитесь же ими сполна, пока можете! — он обвел рукой ассортимент товаров, среди которых красовались резные флейты, расписные лютни, клирийские барабаны, обернутые натянутой кожей, а то и ритуальные безделушки клирийских шаманов, что, по поверьям, наводили связь с миром духов, предлагая мистическим существам насладиться искусной игрой призывателей. Глоддрика это не интересовало.
— Отчего нет! — отозвался Глоддрик и повернулся к брату, отсутствующим взглядом скользившему по инструментам, хотя в обычной жизни он бы глядел на них с неколебимым вожделением, — Ревиан, прогуляйся-ка, полюбуйся памятником Лангорта Основателя, не знаю, на заклинателя змей погляди, — он махнул рукой в сторону темнокожего клирийца в тюрбане, сидящего на коленях и играющего на свирели перед лицом кобры, шипящей во все клыки и распустившей пестрый капюшон, — пока ты хлопаешь глазами, все светила небесные угаснут.
Тряхнув брата за плечо, Глоддрик направился к лавке. Ревиан, вздохнув, со скучающим видом поплелся по тропе в сторону церкви Арая Илгериаса. Невдалеке стоял проповедник — дородный мужчина в сутане, отпустивший густую бороду, читал народу проповедь. Его заунывный голос вещал о грядущих испытаниях, что суждено выдержать народу Союза лишь в единстве, о долге друг перед другом и королем Ганзарулом Вторым. Мальчик усмехнулся про себя — как же низко для священнослужителя играть на чести и единстве народа, вкрапляя в эти узы ложную преданность монарху, который хоть и отстроил Союз заново, укрепив его дорогами, бастионами, заставил его городами и новыми селами, но все же относился к людям как к расходному материалу. Стоило все же признать, что глаза женщин искрились надеждой, а мужчины сжимали кулаки при громких словах о преданности престолу и строительстве славного будущего Союза.
— Каждый из вас вершит историю, своей славной гибелью на поле брани, помощью раненым или же чистой женской слезой, мольбами за души ваших храбрых мужей, преданной заботой о стране в их отсутствии хранительниц очагов. Вы уже герои, я вижу это по вашим лицам, полным блаженства, которого лишены равшары! Эти порождения прогнившего дерева посягнули на нашу святую землю, но мы покажем им, что Арай Илгериас на стороне Союза братских народов!
Ревиан пнул обломок кирпича и побрел к лавкам. Ему было противно слушать, как краснобай-священник извращает святую веру и связь человека с Богом ради пропаганды власти короны. Мальчик всем сердцем хотел, чтобы люди отстояли страну, он бы многое отдал за то, чтобы стать старше, умелее, как Глоддрик, встать с ним плечом к плечу и крошить головы демонов пустоши. Но ради людей, а не отпрыска королевского рода, даже не знающего о его существовании.
— Ревиан! — окликнул его брат, обогнувший лавку, набитую перезрелыми овощами, — твои друзья сказали, ты собирался намостыриться играть на такой?
В руках он нес деревянный банджо, окрашенный черным лаком, на котором были вырезаны изящные фигуры драконов, переплетавшихся в диком танце, эти драконы, очерченные золотой краской, сновали меж отрисованных молний, изрезавших блестящий корпус инструмента.
— Брат, зачем, — на сей раз из глаз Ревиана слезы потекли вправду, — она же, наверное, стоит…
— Плевать! — отрезал старший брат, — могу же я потратиться, если хочу услышать когда-нибудь, как мой братец изливает прекрасную музыку? И не вздумай филонить, как с войны приду, проверим, чему ты тут научился.
— Глоддрик, — Ревиан ухватился за гриф и свободной рукой крепко обнял брата, — я счастлив, что ты есть.
— Я тоже, представь себе! — смеясь, похлопал брата по спине он, — ладно, хватит соплей, — выпустив младшего брата, он пригладил его волосы и осмотрел, точно хотел понять, готов ли тот остаться один, без твердой руки старшего друга, — пора возвращаться в Храм, Ревиан.
И они вышли в путь, осознавая, что это их последняя совместная дорога в пристанище детства и юности, последняя перед долгими днями разлуки. Так они и шагали, Глоддрик — думая о том, как его изменит война и сможет ли он быть тем же беспечным веселым парнем, живущим изнурительными тренировками, посиделками с Гуаррахом и Шибуи в лапшичной с девчонками и заботой о брате, вернувшись с нее, не потеряет ли он себя, а Ревиан сжимал гриф банджо тонкими пальцами и думал, как изменится его жизнь, потеряй он брата. В молчании они держали путь к дому Стражей.
***
1675 год. Ганрай. Храм Мечей.
— Ревиан, ты должен уйти.
Парень смотрел прямо перед собой и молча мог лишь хлопать глазами. Он знал, что мастер Агриппа им очень недоволен, но не мог предположить, что старый учитель Стражей решится выгнать его из Храма Мечей. Ревиану недавно исполнилось восемнадцать, к этому времени, обычно, ученики проходили тяжкие испытания и становились полноправными Стражами. Сказать, что испытания были суровыми, — ничего не сказать. В один день воспитанник Храма в Драконовых Горах по извилистым и стертым тысячами ног каменным лестницам должен был взбежать на вершину в тяжеленными ведрами на коромысле, наполнить их и, не пролив ни капли, снести к подножию скалы. Продержаться в рукопашном бою с десятью завершившими обучение стражами в течение трех минут. Самое главное — поймать стрелу, пущенную мастером Агриппой в грудь молодому ученику, рукой на лету. Ревиан и близко не был готов к этим испытаниям. Неделями он пропадал на чердаке, уткнувшись в высоченные стопки книг, украденных из городской библиотеки. Юноша отощал, поскольку потерял интерес к еде и зачастую пропускал приемы пищи с братьями. Вскоре он утратил заинтересованность и в чтении, не думая о тренировках, он спускался с холмов в город и подолгу шатался там, возвращаясь изрядно выпившим с пятнами жира от праздной еды на тренировочной одежде. Наставники, разумеется, понимали, что Ревиан давно сошел с пути ученичества и толкового Стража из него не получится. Любого другого они бы избили палками и заставили бы тренироваться до потери пульса, выбив всю дурь, но Ревиан был для них слишком безнадежен. Агриппа, наставники и соученики видели, что он другой, не из того же теста, что они. Но никто не решался ему об этом сказать. Затем Ревиан перестал ходить в город и подолгу отдыхал, полулежа на стене вдоль сада камней. Закинув ногу на ногу, он расслабленно наигрывал плавные мелодии на банджо — единственной вещи, благодаря которой он мог ощутить присутствие брата. С Глоддриком им довелось увидеться с год тому назад. Но встреча была совсем не такой, как себе представлял юноша. От прежнего старшего брата, добродушного, озорного, заботливого, с мягким сердцем и теплым отношением к окружающим мало что осталось. Холодный взгляд хищника, похожий на вид гремучей змеи, наевшейся грызунов и сыто глядящей на своих будущих жертв. Красноглазый и резко поседевший, брат не выразил и толики радости, увидев место, подарившее ему братьев, мастерство и спасение от голодной смерти на улицах Вархула. Ревиан расспрашивал мастера Агриппу, что случилось с его братом, но старик лишь уклончиво отвечал, мол, война свернула его брата на новый путь. Пришлось разбираться самому, и Ревиан, читая хроники жизнеописания древних Стражей, узнал нечто новое о Темных Стражах, черпавших энергию из преисподнеи, далеких подземелий Азрога. Эти люди чаще всего становились на путь зла, поскольку немногим удавалось обуздать демоническую силу и направить ее на праведный путь, достойный Стража. Глоддрик не стал интересоваться жизнью Ревиана, ограничившись лишь тем, что выразил радость о благополучном состоянии брата. Да и радость эта была не слишком бурной и даже неискренней. Как будто во всем нутре старшего брата Ревиана каленым железом выжгли его личность, душу, а вернулась лишь пустая оболочка, изуродованная демонической энергией подземелий. Гуаррах и Шибуи, напротив, встретили Ревиана с искренней радостью и сводили его в город на долгую пьянку и гуляния. Хотя они и провели долгие часы в душевных разговорах о Храме, о том, как проходит обучение новичков и кто уже из знакомых Ревиана сдал экзамены, оба отказывались говорить о войне, как бы Ревиан ни просил. На вопрос, что случилось с братом, уклончиво ответил Шибуи:
— Прости, Ревиан, я ничего не мог поделать, когда равшары взяли твоего брата в плен. Впрочем, твой брат не нуждался в помощи, успешно вырвавшись из плена, он убил напрочь боевой дух у равшаров вместе с их вождем — Кратаром Роковым.
У Глоддрика был продолжительный разговор с мастером Агриппой, хотя до этого он старался ни с кем не общаться. На следующий день Ганрайский Демон, как его теперь называли, исчез из Храма Мечей. Ревиан, в полусне развалившись на вершине стены, подергивая струны банджо, видел, как его брат, держась за заплечный мешок, покидает родной дом, но так и не решился его окликнуть. Юноше хотелось это сделать, но та губительная пустота, с которой он столкнулся при встрече с братом, повергла его в уныние. Война забрала его брата, такого, каким Ревиан его запомнил, сделав из него машину для убийств, безумца, по рассказам сослуживцев, с остервенелостью, яростным оскалом и полоумным хохотом кромсавшего равшаров на куски. После ухода брата Ревиан окончательно разочаровался в пути Стража, потерял стимул, цель. Без Глоддрика Храм Мечей словно бы опустел. Он не думал уходить, Ревиану не приходила и в голову мысль вылететь из гнезда и отправиться в большой мир в поисках своего места, но вот теперь настало время держать ответ перед мастером Агриппой и решать свою судьбу.
Они стояли в главной зале храма, среди статуй мастеров из прошлого, творивших историю великого места. Ревиан не сомневался, что не судьба для него войти в их число и украсить эту залу своим апатичным и в то же время вдумчивым лицом — в нем не хватало черт воина, высеченных в его братьях по оружию годами упорных тренировок. Старец повел белоснежными бровями и, наморщив и без того изрезанный морщинами лоб, продолжил:
— Я знаю, что путь Стража не нашел в твоем сердце, Ревиан, и я понимаю тебя. Соученики твои уже стали Стражами, мы набираем новых, а ты так и не сыскал в Храме себе ниши. Это не твоя вина, наша дорога подходит отнюдь не для всех. Ты и пришел сюда не по своей воле, брат привел тебя сюда восьмилетним мальчишкой-ободранцем, голодным, выросшим на улице. Теперь же Глоддрик разорвал свои узы с этим священным местом, тебя ничто здесь не держит, Ревиан, пора избрать путь по душе.
Старик опирался на клюку и полуприкрытыми морщинистыми веками выцветшими глазами всматривался в юное лицо. Ревиан подался вперед, воздев руки в рассудительном жесте:
— Может быть, я все же могу попробовать? Да, я дал волю лени, запустил тренировки, но не все потеряно, наверстать упущенное никогда не поздно.
Агриппа сипло рассмеялся и направил конец палки в грудь Ревиану:
— Не нужно ничего говорить мне. Скажи сам себе, мысленно, — хочешь ли ты быть Стражем. Ты говоришь так потому, что и в самом деле видишь в этом свое призвание или же из-за привязанности к привычному месту, людям, укладу жизни? Скажу вот что — если бы путь Стража был твоим призванием, ты бы уже им стал, пройдя все испытания. Видимо, твоя судьба несет в себе что-то другое…
Сказать в ответ было нечего. Мастер, как всегда, оказался прав.
— Слушай, — поднял взгляд старик и пламя настенных огней отразилось в его очах, — ты не должен просидеть свою жизнь здесь, занимаясь ничем. Мне уже за восемьдесят, тогда как тебе только восемнадцать. Перед тобой открыты все пути мира, а мой, возможно, близится к завершению.
— Допустим, — замялся на секунду Ревиан в раздумьях, а затем продолжил, — я бы мог на время выехать из Храма Мечей и посмотреть на жизнь за этими стенами… Скажем, на месяц.
— Обязательно, — одобрительно кивнул мастер, понимая, что вместо месяца, скорее всего, срок составит всю жизнь Ревиана.
— Но я все еще не знаю, что мне делать, — сказал молодой человек, — я даже не знаю, в чем заключаются мои таланты, кроме чтения книг и игры на банджо. Я многое знаю со страниц, но жизни еще не видал, даже не представляю, чем мне…
Мастер поднял сухую и костлявую, сморщенную руку, покрытую кровоподтеками, призывая своего ученика к молчанию.
— Ревиан, — с улыбкой молвил старец, вспоминая давно ушедшее время, канувшее в лету из людской памяти, — в твои годы я был рядовым Стражем и даже помыслить не мог, что стану наставником этой школы, да еще и так надолго. Тебе предстоит перепробовать многое, терпеть неудачи и пережить взлеты, а затем снова — падения. Даже если путь свой ты так и не найдешь, поиск себя — это уже путь, разве не так? Достойнее попытаться найти свое место в жизни, чем отсиживаться в кустах, в окопе или в Храме, дожидаясь, пока за тебя все решат другие, — он помолчал, зажевав нижнюю губу, затем неожиданно спросил, — Ревиан, куда ты хочешь отправиться?
Вопрос застал юношу врасплох. Он был до конца уверен, что у мастера имеется четкий план действий на его ближайшее будущее или хотя бы предложения, а теперь в полном одиночестве и мраке неведения ему, совсем юному, предстоит делать выбор, определяющий жизнь на многие годы вперед.
— Ну, ну, не стесняйся, — подбодрил его мастер, — если это секрет, я, конечно, настаивать не стану, но можешь быть уверен, твое решение останется строго между нами.
Парень многое слышал о столице Аргои. Говорили, что вся аристократия Союза собралась там, как и возможности для поиска лучшей жизни и работы для молодняка. Ученики Храма Мечей по ночам часто, перешептываясь, обменивались слухами о новых веяниях моды на одежду, политиков, ораторов, поющих див или же театральных постановок из города, в котором жизнь крутилась в бешеном водовороте, переливающемся самыми разными цветами.
— Мастер, я, как и вы, люблю Ганрай и всегда буду ему предан, — с одобрительной и немного снисходительной улыбкой мастер оживленно кивнул юноше, дескать, продолжай, — но несколько лет назад одна наша с Глоддриком общая знакомая из города что-то сказала о планах переехать в Аргою. После ее слов я часто воображал, как бы сложилась моя жизнь, если бы я на время уехал жить в столицу, сердце Союза. Туда, где меня никто не знает, начать с нуля и посмотреть, что выйдет. А потом, при возможности, приезжать сюда, как только…
— Понятно, мой ученик, — обнажив пожелтевшие зубы с промежутками в рядах, изрек Агриппа, — вот, что я тебе скажу — один мой знакомый травник из Вархула сегодняшним вечером проезжает мимо Храма. Путь держит он в Аргою, к Силгору, везет партию редких целебных снадобий. Возможно, будет торговать ими по пути. Человек он уже в годах, соответственно, помощь юной и твердой руки в торговле и пути ему очень не помешает. Тебе же будет обеспечена еда и место в его повозке и палатке на все время пути. О деньгах не беспокойся, я провожу тебя и вполне смогу убедить его подвезти своего ученика.
Ревиан открыл было рот, но Агриппа остановил его жестом руки:
— Стой! Пока не забыл, — он порылся за пазухой и вынул сверток, издававший металлический звон, — здесь пять сотен серебряников. Достаточно для того, чтобы на первых порах снять жилье в столице и кормиться. Пока не найдешь работу и не сможешь себя обеспечивать, это тебе пригодится — бери и не вздумай отпираться.
Ревиан, пятясь, поднял руки, выражая неуверенность:
— Мастер, это все так неожиданно. Не стоит, благодарю, что позаботились обо мне, но это уже лишнее, я сам смогу заработать достаточно.
— Убью, — осклабился мастер Агриппа, сжав с хрустом кулак, и снова метнул взгляд на кошель, — выбирай.
Не дожидаясь ответа, сделав проворный хромой шаг в сторону Ревиана, Агриппа всучил ему сверток с монетами в руку.
— Да благословит тебя Илгериас. Через несколько часов наш с тобой друг окажется поблизости. Самое время прощаться с братьями и собирать вещи.
Горячо отблагодарив мастера за помощь, Ревиан двинулся в сторону врат.
— И, да, дружище, — дружелюбно окликнул его мастер, — приезжай как-нибудь, как освоишься там. Буду рад встрече. Если, конечно, буду жив еще, — подмигнув, мастер повернулся спиной и поднял руку в прощальном жесте, — да заступится за тебя Илгериас, Ревиан.
***
Сквозь улицы, наводненные людьми самой разной этнической принадлежности, в гуще которых проглядывали и представители иных форм жизни, что можно было спутать с людьми на приличном расстоянии, продирался юноша с банджо на перевязи, кушаком, в котором уместились самые ценные по его разумению книги и узлом с целительскими средствами, что дал ему в дорогу старый травник. Дорога в Силгор кишмя кишела нуждающимися в помощи, в деревнях многим была нужна мазь от волдырей, струпьев, снадобье от горячки или же одурманивающие вещества, лишающие боли, глушащие ее иллюзорными видениями из сказочной страны снов, находящейся в потаенных углах подсознания. Люди благодарили путников за помощь, а Ревиан был признателен судьбе за то, что довелось ему научиться азам врачевательства у столь опытного знахаря. Грамоте старик был обучен, но за жизнь свою успел прочесть от силы две-три книги, касающиеся его честного и праведного ремесла. Ревиан же открыл ему глаза на историю Союза, его жителей, заставив по-новому посмотреть на знакомые места и их обитателей. Юноша приводил сведения о том, когда деревню Козьи Загоны, возле которой они проезжали, назвали так и чья это была идея, как Бёрнфилд оказался важен в промышленных делах, ведь оттуда родом первые мастера сталелитейных дел, перебравшиеся в Силгор и открывшие там свои плавильни сотни лет назад, и прочее. Ревиан или книжный червь, как любил его звать попутчик, говаривал и о землях более отдаленных — как скиарлы отстраивали свой известный на весь Ранкор флот или же как их вождь обуздал морское чудовище в одиночку, получив свое прозвание — Саламандр, как хаглорианцы чувствуют свою связь с созидательной энергией природы и начерчивают ритуальные узоры на юных телах лишь только вступивших в зрелую жизнь членов лесного племени, как флорскелы избороздили весь мир, наладив торговые пути и обеспечивая нескончаемый круговорот не только своих, но и товаров всех наций по Ранкору. Они учили друг друга тому, в чем были хороши, но их сочетанию пришел конец, теперь же, распрощавшись со своим новообретенным знакомым, с которым успел тесно сдружиться, Ревиан пытался проторить себе дорогу сквозь набитые до отказа стены города-государства. У тщедушного хаглорианца, торговавшего четками, Ревиан узнал дорогу до ближайшей гостиницы — она находилась в десятке кварталов от центра города, но в пределах тех же непрошибаемых городских стен. Парень старался не обращать внимания на зазывал, тщащихся продать товар подороже, нищих и больных, с надеждой смотревших на Ревиана и, крича, просящих о помощи — их было слишком много, чтобы помочь каждому, всех денег, что дал мастер Агриппа, не хватило бы. Пропустив кружку пива в обветшалом кабаке, он двинулся в направлении дощатого двухэтажного здания, которое давно уже покосилось и того и гляди грозило обрушиться на головы проходящих мимо горожан. В свете фонаря, качавшегося от ветра на крыше приюта, гремели молот и звенела пила — рабочие строили фундамент, остовы для кирпичного здания возле гостиницы. Вот один из них трусцой бежал, везя перед собой тележку, набитую скрепляющим кирпичи раствором.
— А вот и он, — протянул густобородый начальник стройбригады, вытерев от грязи руки о штаны, — Гувер, тебя только за смертью и посылай. Чего ты там копался?
— Да раствора совсем не осталось, бригадир, — усмехнувшись, выдохнул Гувер, подкатив тележку, — пришлось повозиться, соскребать остатки.
— Ну, Гувер, всегда найдешь отмазку.
Ревиан взирал на этих работяг с тоскливой мыслью о простонародье, частью которого он всегда хотел быть, но не мог, будучи всю жизнь до этого отрезанным от людей в Храме Мечей. Теперь же он порвал с братством Стражей и может ощутить себя частью нечто большего, чем он сам, — своего народа, а может, и всего Ранкора.
В гостинице его встретил сгорбленный и хилый клерк с поседевшими бакенбардами и редкой порослью волос вокруг плеши.
— Еще один постоялец, я так понял, — протянул старик, открыв гостевую книгу и обмакнув перо в чернильницу, — как прикажете величать?
Ревиан осознал, что с этого момента начинается новый виток его пути, и на этой дороге ни Стражи, ни мастер, ни даже старший брат не несут за него ответственности, теперь он сам хозяин своей жизни. Единственное, что его окружает — это близкий сердцу народ, отчего же не породниться с ним?
— Гувер, — ответил юноша, — Ревиан Гувер.
Спустя некоторое время это имя было на устах у всего Союза.