Переговоры с лидерами всех народов Ранкора были успешно завершены. Маги и воины, которые взяли на себя ответственность за их проведение, решили собраться в Силгоре, столице Аргои в целях согласования дальнейших планов друг с другом. Йоши решил собрать союзников на отшибе города в одной из полупустых харчевен, где можно было поживиться разве что сыроватым куском мяса и похлебкой, в которую набросали подгнивших овощей. Есть они, впрочем, не собирались. Рыбак и плотник, что стали свидетелями собрания столь необычных гостей, то и дело косились в их сторону, прихлебывая дешевую брагу, и вполголоса переговариваясь о том, что могли замыслить маг из Хаглоры, красноволосый чародей, одетый подобно уличному попрошайке, Ганрайский Демон и командор Карательного Отряда Глоддрик Харлауд, первый меч Аргои и глава королевской стражи — Эрлингай Львиный Рев и темнокожий монах с уймой ножей на веревочном поясе, который, однако, не выпускал из руки молитвенные четки.
— Друзья мои, — начал Йоши, — можете не сомневаться, что хаглорианцы с легкостью откликнулись на зов остальных народов. Звездный Град также примкнет к альянсу благодаря дипломатическому таланту убеждения Эрлингая, честь ему и хвала, — при этих словах старого мага рыцарь смиренно опустил голову и поднял руки, показывая, что не считает свой поступок большим свершением, — Рейген Саламандр, как и следовало ожидать, внял голосу рассудка и пообещал содействовать нашей обороне. Непросто было, пожалуй, с равшарами, которым нет большого дела до остального мира, кроме их междоусобиц и братоубийств.
Глоддрик, опершись локтем о стол, наклонился и напряженно провел языком по зубам прежде, чем заговорить:
— Теперь там заправляет Кога. Наш парень.
— Прекрасно, друг мой, — ответил Йоши, — вожди этого племени крутого нрава отличаются тем, что быстро сменяют друг друга, новый вождь у равшаров — как восход солнца после короткой ночи. Но я не вижу Крауха Гримблу, который, однако, состоял в делегации на Север.
Шаабан сложил руки в молитвенном жесте перед лицом и, прочитав слова обращения к высшим силам, ответил:
— Прежний король, царствие ему небесное, покинул этот мир. Гримбла же, согласно обычаям Севера, занял его место как человек, пользующийся неоспоримым авторитетом в родном краю.
— Его короновали? — Глоддрик сжал кулак и оскалился в напряжении, будто сделал ставку и ждет, как упадут кости.
— Я был свидетелем его коронации, местная целительница и ведунья Аста же дала ему благословение.
Говоря это, Шаабан наблюдал за Глоддриком, ожидая его реакции, но лицо Карателя оставалось каменно-непроницаемым, а монах был слишком учтив, чтобы расспрашивать об истории их знакомства. Перед глазами пожилого воина проносились картины жизни в деревне послевоенного Севера и преисполненное радости жизни, смешанным с некоторой детской наивностью юное лицо внучки друида. Казалось, таверна, жители трущоб, хлебающие убогую харчу, воины, маги — все исчезло, а он перенесся в прошлое и стоит над телами горных бандитов, вымогавших деньги у селян и убитым старым ведуном, внучка которого полным ненависти голосом кричит Глоддрику о том, кто он есть и кем всегда будет. Голос Эрлингая выдернул его из потока воспоминаний.
— Что ж, можем быть уверены, что новой войне с Севером не бывать, — сказал мечник, — уж кому, как не Гримбле, понимать, что в случае чего Глоддрик доберется до любого северного короля.
Ганрайский Демон молчал. Мог ли он в самом деле убить друга своей юности и сослуживца, человека, с которым они бок о бок бились с равшарами? Убил бы, если бы они встретились тогда, в Северную войну? Однозначно. Первоочередной задачей Карателя было принести в жертву Союзу свое право на человеческие чувства.
— Прекрасно, — поставил точку в вопросе Алагар, — на Севере новый король. Как иронично. Под моим началом Гримбла должен был бороться за права простонародья и уничтожать правящие классы, теперь же он сам стал тем, с чем мы боролись. Впрочем, и Братства Уравнителей больше нет.
— Тем не менее, друг мой, — сказал Йоши, — Крестал остается надежным местом, защищенным обученными военному делу и боевым искусствам людьми, которые за короткое время успели отстроить на месте поселка город приличных масштабов. Что подводит нас к заключительной части беседы. Как вы понимаете, скоро будут проходить переговоры лидеров всех народов Ранкора о создании военного альянса. Разумеется, пройдут они на территории Союза, поскольку именно по нему в первую очередь, без сомнений, ударит Заргул, следовательно, необходимо возвести линию обороны. В Силгоре организовывать встречу — не самая лучшая идея. Принципом альянса будет равноправие между участниками, а такой шаг создаст видимость стремления людского народа занять главенствующую роль.
— А Гилеард? — спросил Глоддрик.
— Еще хуже, друг мой, — покачал головой Архимаг, — место, где стражи порядка Ганрая прячут преступников, будет оскорблением по отношению к владыкам, ведь это они могут трактовать так, будто Союз пытается их методом запугивания склонить к подчинению своей воле.
— Речь идет о безопасности, — с нажимом возразил Глоддрик.
— Друг мой, видишь ли, сомневаться в том, что правители не могут обеспечить свою сохранность сами, уже будет считаться оскорблением. Я почти семь столетий веду переговоры с властителями рас Ранкора и, можете мне поверить, даже за такое время в них не поменялось ничего, кроме них самих. Короли, цари, императоры сменяют друг друга, но премудрости дипломатического этикета остаются прежними.
Глоддрик махнул рукой, мол, я военный человек и к дипломатии отношения не имею.
— Лучшего места для переговоров, чем Крестал, я подобрать не в силах, — заключил Йоши-Року, — я благодарен Алагару за то, что он взрастил на этом месте столь достойное поселение, полное ученых и тренированных людей, преданных своей стране. Пусть и делал он это во имя иных целей.
При других обстоятельствах Глоддрик бы не принял такие условия, но возражать Третьему Архимагу и Хранителю Хаглоры не мог позволить себе даже он.
— Решено, — хлопнул Глоддрик по столу, — когда переговоры?
Йоши прищурился и с сомнением взглянул в жаровню, где последние угли начинали гаснуть, а с тела огромной свиньи еще капали остатки жира.
— Завтра, друг мой. К чему отлагательства? Будьте так любезны, оповестите об этом Эанрила. Мы же с Алагаром сегодняшний день посвятим переправке лидеров и их свит в Крестал.
***
Глоддрик вернулся в Вархул, что для него было лучшим решением. Командующий Карательным Отрядом мог бы принести немного пользы в организации переговоров, а в приготовлениях к столкновению с силами горхолдов его участие было решающим. Ганрайский Демон издал указ о всеобщей мобилизации жителей Ганрая, а Карательный Отряд сделал костяком местного сопротивления, обучающим простолюдинов основам ведения боя с оружием. Эрлингай же дал распоряжение армии Аргои стекаться к стене на границе Союза и до прихода Его Величества подчиняться указам местной власти, то есть Глоддрика.
Шаабан тем временем шагал по коридорам Силгорского дворца. Оконные решетки здесь были произведением искусства — их вязь образовывала двуногих львов в профиле, держащих меч и державу, что было символом гордости нации Аргои. На одном из подоконников, сделанных из грубых каменных плит, сидела принцесса Айрил, обхватив руками колени и с апатичным видом наблюдая из окна бесконечное движение людей и телег на торговой площади.
— Осмелюсь заметить, Ваше Высочество, — окликнул ее монах, — Вам противопоказано сидеть на холодном камне. Что помешало Вам дать распоряжение принести подушку или хотя бы плед расстелить?
— Святой отец? — девушка одним прыжком соскочила с подоконника.
Шаабан, улыбаясь, сложив ладони, поклонился ей. В жесте монаха было лишь благородное смирение человека, ведущего жизнь в отречении.
— Ваше Высочество, должно быть, помнит меня. Мы встречались в Крестале, во время празднования победы над адептами Заргула.
— К чему эти церемонии, святой отец? Зовите меня по имени.
— Вы королевская особа, хотите того или нет, — сказал Шаабан, — принять свою роль значит следовать Божьему промыслу, а в этом заключается главная задача любого верующего.
Айрил протяжно вздохнула и хлопнула рукой по стене в надежде, что это сможет облегчить ее переживания.
— Если нам уже все уготовано. К чему возможность выбора?
Шаабан понимающе кивнул, давая понять, что его самого в прошлом мучил этот вопрос.
— Для того, чтобы испытать нашу преданность Создателю. Если человек считает, что принадлежит сам себе и на него не возложена ответственность свыше — это первый шаг на пути в ад.
Айрил кивнула и, снова вздохнув, молвила:
— Мастер Йоши говорил мне о долге, что отказаться от помолвки и переезда в Клирию я не имею морального права. Но как же это тяжело! Выйти за человека, который тебе годится в отцы и уехать в совершенно чужую страну.
— Понимаю, — сказал Шаабан, — но все же в Клирии неплохо. Конечно, смотря кому, я ведь в трущобах рос. Но южные вельможи живут сносно, даже более роскошно, чем ваши дворяне. Экзотические фрукты и изысканные лакомства, каждый день смотреть на танцовщиц и факиров, покуривая кальян в окружении наложниц — такой жизнью живет малая часть моего народа, тогда как остальные едва перебиваются, и если удастся дожить до следующего дня — уже повод для радости. Но об этом Вам волноваться точно не стоит — все лучшее будет в Вашем распоряжении.
— Кроме настоящей любви, — опустила глаза Айрил.
— За все приходится платить, как за богатую и сытую жизнь, так и за любовь, — сложил на груди руки Шаабан, — вопрос в том, готовы ли Вы жить, точнее, выживать в нищете, пусть и с тем, с кем хотите провести жизнь. Боюсь, Вы не знаете ничего о той цене, которую платят бедняки за возможность любить.
Айрил молча кивнула. Если бы она была готова к этой жертве, изменить своему долгу ради собственного счастья, — давно бы сбежала из дворца в какую-нибудь глухомань.
Шаабан продолжил:
— Впрочем, раз уж я повстречал Вас, позвольте несколько сменить тему. Не будете ли так добры подсказать, где я могу найти Вашего отца?
— В опочивальне, полагаю, — ответила принцесса, — время утреннее, а он не из тех, кто привык рано вставать.
— Премного благодарен, — снова склонился Шаабан, — удачи Вам на юге. Надеюсь, Вы найдете хоть какие-то поводы для радости в жизни, что Вас ждет. Не забывайте, что быть счастливым — это выбор. Может, еще увидимся, если будет на то воля Арая Илгериаса.
***
Проходя мимо читального зала королевской библиотеки, которая насчитывала около пяти сотен книг, написанных на высшего сорта пергаменте, которых, в общем-то, почти никто не читал, так как выставлены они были скорее для того, чтобы продемонстрировать богатство королевской семьи, поскольку написанные от руки на столь дорогом материале книги могли себе позволить лишь самые зажиточные жители Союза, Шаабан завидел королевского советника — Лукаса Тирола, лысого старика с густой поседевшей бородой, и Ревиана Гувера, писателя из народа, худощавого и стриженого коротко мужчину в дорогом камзоле и простецких штанах, заправленных в портянки — эту смесь пренебрежительности к внешнему виду и простоватость одновременно с вычурностью и склонностью носить недешевую верхнюю одежду в нем мало кто понимал, но все привыкли списывать странности историографа на то, что у всех творческих людей немного не все дома. Советник и летописец оживленно спорили о том, достаточно ли сил у Архимага Йоши-Року одолеть Заргула. Лукас настаивал на том, что его мудрости и преисполненности магической силы достаточно, чтобы оказать должное сопротивление вождю горхолдов. Писатель же утверждал, что старый придворный не разбирается в магии, поскольку известно, что Заргул всегда обходился без посоха при творении колдовства, тогда как у Йоши-Року, как всем было видно, имелся магический атрибут в виде древесного посоха.
— Ваше Святейшество? — заметил Ревиан, махнув рукой монаху, — быть может, Вы сумеете разрешить недоразумение и образумить моего оппонента?
Шаабан усмехнулся:
— Истина рождается не в спорах, она приходит с принятием безграничности нашего невежества. А споры нескончаемы оттого, что спорящие ищут самоутверждение взамен истины, — писатель смиренно опустил голову, признавая свое заблуждение, но Шаабан жестом руки остановил его, — впрочем, полемика — отличное развлечение, как и упражнение для ума.
— Более правильные слова подобрать я бы не смог, — сказал Лукас.
Шаабан осведомился о том, где находятся покои короля, на что советник охотно объяснил, как добраться до того крыла дворца, в котором расположена опочивальня Эанрила. Советник же собрался уходить, сославшись на срочные дела по организации подвоза провизии к границе Союза, Шаабан собрался к королю, но его остановил Ревиан:
— Постойте, святой отец! Если у вас есть немного времени, я бы хотел обсудить с Вами кое-что.
Шаабан провел рукой в сторону большого холла, выход которого вел к винтовой лестнице, ведущей к королевским покоям.
Ревиан последовал за монахом и, одернув отвороты камзола, заговорил:
— Не кажется ли тебе, преподобный, что причиной того, что Заргул окреп и снова несет угрозу всем нам, является то, что мы попросту забыли об ужасах той древней войны, а в живых не осталось никого, кто мог бы о ней поведать?
Шаабан, ровным темпом шагая, продолжал с холодным спокойствием перебирать четки.
— Многие сведения о тех событиях безвозвратно утеряны, — сказал Шаабан, — а люди испокон веков были склонны придавать значение собственным проблемам, чем погружаться в историю минувших времен.
— И все же, если я не ошибаюсь, наша задача — не только остановить Заргула и спасти будущие поколения от смерти или жизни в рабстве, что еще хуже смерти, но и запечатлеть на века все те ужасы, что пришлось пережить Ранкору. Чтобы потомки не повторяли наших ошибок.
— Что ты хочешь сказать, Ревиан?
— Раз уж мне выпала участь свидетеля мировой войны, то, как собиратель историй и летописец, я обязан изложить историю противостояния Заргулу на пергаменте. Чтобы даже через тысячу лет, когда никого из нас уже не будет, люди помнили о том, через что пришлось пройти всем народам, чтобы жизнь продолжалась.
— Отчего нет, брат мой? — развел руками Шаабан, — если тебе нужно мое благословение, то ты его получил. Каждый должен быть на своем месте и заниматься своим делом. Я монах и возношу молитвы Всевышнему, ты же голос поколения, который на долгие времена останется в рукописях.
Ревиан остановился у выхода на лестничную клетку, пошел дальше и оперся на лакированные перила.
— Вот только, я боюсь, могу не дожить до того момента, как история будет дописана. Ты же знаешь, коли понадобится выйти на стену с оружием в руках — я выйду. Иначе какое право я, мужчина, буду иметь писать о войне, от которой трусливо прятался в каком-нибудь подвале?
Шаабан улыбнулся и похлопал писателя по плечу:
— В твоей храбрости сомнений я не испытывал. Возможно, на случай было бы хорошей идеей подыскать преемника? Человека, который поставит точку в истории, если ты уже не сумеешь.
— Да, — кивнул Гувер, глядя вниз, до первого этажа оставалось метров пятьдесят как минимум, — ты прав, Шаабан. Вот только кого…
— Точно не меня, — рассмеялся Шаабан, — писать — не мое лучшее умение, к тому же кроме Священных Писаний я дал клятву ничего не читать.
— Как ты сам сказал, — ответил Гувер, — каждый должен заниматься своим делом.
Шаабан молча склонил голову и, взглянув Гуверу в глаза, сказал:
— Переговоры владык Ранкора пройдут в Крестале, Ревиан. Было бы хорошо, если бы ты оказался там. Как раз будет материал для творчества. Историческое событие, все же.
Лицо Гувера оживилось, шагнув к Шаабану, он воодушевленно воскликнул:
— Это прекрасно! Давно я не заглядывал в этот край, хоть повидаю хороший народ. Что ж, тогда будет уместно с моей стороны найти Азилура и просить переправить меня туда. Не буду отнимать твое время, Шаабан. Да пребудут с тобой высшие силы.
— Как и с тобой, — в благословенном жесте поднял руку Шаабан и, развернувшись, начал подниматься по лестнице.
***
Когда до конца лестницы оставалось два пролета, Шаабан увидел руку, свисающую с конца лестницы, до него донесся сиплый стон. Монах вспорхнул на лестничную площадку и обнаружил распластанного по ней лицом вверх царевича Слагера. Бросился в глаза торчащий из шеи принца дротик длиной в палец. Судя по посиневшему лицу юноши и тому, что он кровью захаркал всю ночную рубашку, сомнений в том, что оружие было отравлено, не оставалось.
— Кто это был? — воззвал к нему Шаабан, тряся за плечи умирающего принца.
Гаснущий взгляд юноши на мгновение ожил, он еле сфокусировал его на лице монаха, попытался что-то произнести, но зашелся новым приступом кашля, снова харкнул мощным сгустком крови. Глаза Слагера закатились, и он обмяк. Монах, осознавая свое бессилие, отпустил его тело и, произнеся короткую молитву об упокоении души, помчался дальше.
Стража, что стояла у дверей в королевскую опочивальню, была убита. Двое караульных упали ничком на пол, рука одного тянулась к ножу, торчащему из глотки, другой хватился за грудь, откуда торчал метательный дротик длиной в локоть. Лужа крови растеклась по кафелю. Шаабан выбил ногой дверь и, выхватив парные кинжалы, рванул в опочивальню. Эанрил болтался на огромной люстре, повешенный на собственном шелковом поясе. Глаза его готовы были выкатиться из орбит, а из перекошенного рта короля стекала слюна, смешанная с кровью. Эанрил Третий был Мертв. На огромной двуспальной кровати, на пуховой перине которой так недавно он в одиночку расположился, виднелись следы борьбы, подушки были раскиданы, а одеяло — сорвано, сам же каркас кровати из красного дерева, украшенный искусной резьбой в виде скачущей кавалерии аргойских ратников, был неоднократно задет чем-то острым судя по царапинам. В тот миг, когда Шаабан вошел в комнату, у подоконника стоял человек в темном плаще. Волосы этого человека были убраны во множество косичек, а когда он обернулся, показалась полумаска из черного сукна, на которой белыми чернилами были нарисованы острые клыки точно у змеи. На глазах его вздулись жилы и были видны кровоподтеки, точно этот человек страдал глазным недугом. Убийца был темнокожим. Шаабан ринулся в его сторону, но ассасин сиганул в окно и, плечом выбив толстое стекло, вырвался наружу. Шаабан с одного прыжка перемахнул через подоконник и рванул в погоню. Он уже знал, кого преследует. Цареубийца приземлился на черепицу крыш нижнего яруса, перекатился по ней и ринулся дальше, спустя миг там оказался Шаабан, который еще в полете метнул в него с пять ножей. Впрочем, ассасин успел достать цепь, усеянную шипами и, раскрутив ее, с искрами, высекаемые от удара стали об сталь, отразил атаку, но дальше уйти не успел. Шаабан с напором бешеного носорога, но со скоростью и грацией гепарда врезался в него плечом, сбив с крыши. Но вторженец оказался не так прост и в падении захватил Шаабана за предплечье, по инерции падения ногой подсек и швырнул через себя. Оба они приземлились в одной из королевских оранжерей, проломив дощатый потолок. Никого, кроме них, внутри не было, разве что экзотические пальмы и папоротники с южных земель, что обоим напоминали о родном крае.
— Вот мы и встретились, брат, — сказал Шаабан после того, как одним резким рывком ног поднялся.
Скорпион зашипел и ухватился за свою цепь, начав ее раскручивать над головой.
— Нравится быть убийцей? — монах запустил руку за пазуху, готовясь швырнуть ножи.
Скорпион глухо хмыкнул:
— Мне хватает честности не скрывать, кто я есть. А ты жалкий лицемер, косящий под святошу. Но мы ведь оба знаем, что у тебя руки по локоть в крови.
Они наматывали круги по центру оранжереи, не сводя глаз друг с друга. Шаабан перехватил нож левой рукой обратным хватом и выставил перед собой, другой же рукой с кинжалом он закрывал печень.
— Но тебе не хватает смелости обрести Бога в душе и замаливать грехи. Но отвечать за поступки придется даже Заргулу, что говорить о нас, смертных людях. Различие между нами заключается в том, что я готов понести наказание и вернуться на праведный путь, ты же предпочитаешь множить грехи далее и забыть о спасении души.
Скорпион, раскрутив цепь до предельной скорости, крикнул, перекрывая хриплым голосом свист вращения оружия:
— Спасение души! Когда же ты поймешь? Я живу здесь и сейчас. И путь мой будет таким, как решу я, а не твой Арай Илгериас. Лучше я попаду навечно в самую глубокую преисподнюю, но буду свободен сейчас, чем буду жить как богобоязненный раб.
Шаабан скорбно покачал головой:
— По сравнению с вечностью наши жизни подобны секундной вспышке, пусть и яркой. И твой огонь быстро угаснет, брат.
— Твой — еще раньше, — и цепь устремилась со скоростью арбалетного болта чуть выше груди Шаабана.
Скорпион целился так, чтобы отравленные шипы обмотали шею монаха, но Шаабан был проворен, он в мгновение ока сделал кувырок и, перекатившись под цепью, прыгнул на Скорпиона, стремясь всадить ему нож в печень. Резкий удар бы пропорол ассасину бок, если бы Скорпион не перекрутил отрезок цепи меж своими шипастыми перчатками. Он собирался намотать цепь вокруг руки своего брата, но не успел — Шаабан со скоростью броска кобры отдернул руку. Скорпион другим концом цепи хлестнул Шаабана по ногам, но монах вспорхнул в воздух и с разворота нанес обратный удар другим кинжалом по горизонтали. Скорпион увернулся, подсев под удар и рубанул цепью наискось. Шаабан отскочил назад и приготовился атаковать, но Скорпион продолжил развивать атаку, выписывая цепью восьмерки. Это происходило с такой скоростью, что ножи Шаабана замелькали в воздухе как два мотылька, с искрами отбивая атаки. Скорпион обмотал цепь вокруг руки, сделал шаг вперед, развернувшись вполоборота, и выбросил цепь Шаабану в грудь. Наконечник прошел бы сквозь монаха навылет, но Шаабан ушел с линии атаки, двинулся в сторону своего брата, нанося нисходящий укол в шею. Тот заблокировал удар предплечьем, но другая рука держала цепь, от которой на такой ближней дистанции было мало толку, что позволило Шаабану правой рукой перехватить кинжал и вонзить в прореху между стальными пластинами на груди. Нож угодил в место под мышкой и вошел неглубоко, поскольку Скорпион отбросил его другую руку и боднул лбом, сломав брату нос и после этого сразу же припал к земле, сделав подсечку. Шаабан не был сбит с толку от крови, хлынувшей из носа и взмыл в воздух, избежав падения, но шипастая цепь тут же полетела в его сторону и обмоталась бы вокруг туловища Шаабана, но тот резким движением швырнул метательный нож, не выпуская боевой кинжал из руки, в цепь, чем сменил ее траекторию на более безопасную для себя. Они продолжали биться, словно танцуя, цепь Скорпиона вращалась перед ним, образуя размытый круг наподобие щита, и в самые неожиданные моменты била по Шаабану, точно змея, тот же ловко прыгал и кувыркался, уворачиваясь от ее ударов, успешно контратакуя, но на слишком близкую дистанцию Скорпион ему подобраться больше не давал, так что все удары кинжалов приходились по той же цепи. По крайней мере на счету Шаабана был один укол, хоть и небольшой, а себя задеть он не дал ни разу. Если Скорпион хотя бы поцарапает его — монаха ничто не спасет. Яды, которым было обмазано оружие ассасина, были приготовлены из крови и внутренностей самых ядовитых змей и амфибий из Клирии, смешанным с экстрактами опаснейших растений, родиной которых могли быть только тропические леса, в которых встретил свою погибель не один странник. Против этой отравы противоядия не существовало в природе. Именно так и погиб Брок, лихой парень из Ганрая, вооруженный ятаганами, о котором Шаабан мог сказать только хорошее. Вот только мастерства боя у монаха было куда больше.
Шаабан бросил последний метательный нож, но его Скорпион поймал на лету и с остервенением отбросил.
— Все могло быть иначе, — обратился к нему Шаабан, будучи внутренне лишен надежд на то, что удастся пробудить светлую сторону брата, — наше мастерство могло бы спасти многих клирийцев от чисток Карателей, которые убили вместе с негодяями многих достойных. Могли бы бороться с адептами Заргула! Благие поступки не оправдывают злодеяния, но путь к спасению души никогда не закрыт, брат.
Скорпион жалел, что через маску нельзя было сплюнуть. Слова о Боге и душе для него были пустым звуком, раздражающим слух.
— Мы росли в нищете. Прошли школу ассасинов. Были на войне. Но твоих мозгов не хватило усвоить простое правило — держись победителей, и тебя не будут судить. Правда у каждого своя, а вес имеет правда сильного. Заргул сильнее всех вас. И я докажу, что достоин принадлежности к его культу.
— Ты называешь меня рабом и трусом. Но сам пресмыкаешься перед тщеславным безумцем. Я же служу настоящему Богу.
— Скоро ты с ним встретишься, — Скорпион взмахнул цепью, ударив по горизонтали.
Шаабан снова перекатился под ней, шипы пронеслись в полусантиметре от его лица, вертикальным ударом Скорпион хлестнул по тому месту, где на корточках завершил кувырок Шаабан, но не попал. Монах ринулся в его сторону. Дуговой удар кинжалом, который отбила цепь, но другой — обратный по горизонтали, все же со скрежетом полоснул по груди ассасина, которого защитила легкая стальная пластина. Снова укол — в шею, который, Скорпион заблокировал, но за ним последовал град рубящих и колющих ударов. Дистанция была близкой, так что Скорпиону приходилось больше уклоняться и приседать, иногда блокируя удары цепью, но вот Шаабан вложил в стремительный восходящий удар всю силу, которую мог, и кинжал рассек цепь надвое. Шаабан по инерции развернулся и пнул ногой Скорпиона в грудь, отчего тот отлетел на несколько шагов, но сгруппировался и с кувырком поднялся на одно колено. Шаабан бросился в атаку, но Скорпион запустил руку за пояс и метнул в брата пять отравленных стальных игл. Шаабан вскинул ножи и молнеиносными движениями отбил все, кроме одного. На плече монаха его желтая ряса обагрилась маленьким пятнышком крови под торчащим шипом. Клирийский монах Шаабан был обречен. Все же его сноровки не хватило. Но осознание того, что жить ему осталось считаные часы, не остановило Шаабана на бегу, и он прыгнул на Скорпиона сверху, попытавшись двойным ударом ножей пригвоздить его к полу, но не вышло. Ассасин бросил дымовую бомбу, которая заполнила воздух едкими испарениями, от которых некоторые растения в оранжерее сразу же увяли. Шаабан завершил атаку, но его ножи лишь скрежетнули по каменной плитке.
— Не болит плечо? — издевательски спросил Скорпион неизвестно откуда, — передавай от меня привет своему Всевышнему! — донесся голос Скорпиона сквозь дымовую завесу, потом Шаабан смутно, сквозь боль от слезоточивого дыма, увидел смутное движение, будто кто-то перепрыгнул через окно.
Шаабан кинулся на звук, но никого не обнаружил. Когда дым рассеялся, в оранжерее не было никого. Шаабан с безмятежной покорностью року судьбы вытащил из плеча шип и аккуратно положил его на табуретку рядом с горшком, из которого рос какой-то фикус и направился к выходу. Вскоре дворец узнает о том, что король и принц умерли и начнется суматоха, а затем — коронация единственного подходящего на эту роль человека, которому Шаабан безоговорочно доверял и на церемонии воздвижения на престол которого присутствовать считал своим долгом. Это будет последним событием истории Ранкора, в котором он примет участие, о чем Шаабан, если признаться, жалел. Если бы только ему хватило ловкости…
***
Как хорошо было то, что Айрил и ее новоизбранному уже снарядили кабитку и повезли из города на юг до того, как произошло цареубийство. Лицезреть страдания еще только вступившей во взрослую жизнь девочки, которой пришлось узнать о смерти отца и брата, было бы худшим венцом для произошедшей трагедии. Когда Шаабан рассказал о том, кто и каким образом убил сынов королевского рода, Эрлингай скорбно опустил взор и тихо произнес без злобы, с одним осознанием собственного бессилия:
— Это моя вина. Если бы я не отправил большую часть королевской гвардии наводить порядки в Сухих Колодцах, возможно, с лучшей охраной его могли бы защитить.
— Ты выполнял свой долг, — утешил воина Шаабан, — к тому же, это к лучшему. Скорпион бы их попросту перебил. И ты бы погиб, едва ли твоей сноровистости бы хватило, чтобы ни разу не быть задетым его отравленным оружием.
Монах корил себя за то, что ему не хватило сил утащить на тот свет своего брата за собой. Задерживать такого воина было бы слишком опасно, профессионального ассасина удержат разве что застенки оплота Карательного Отряда.
Шаабан и Эрлингай стояли у парапета балкона, пока в опочивальне покойного короля прибиралась прислуга, пеленали тело Эанрила и готовили его к погребению в королевской усыпальнице.
— Ты ведь понимаешь, что все эти события означают для тебя?
Эрлингай молчал, опершись о каменные перила, он с отрешенностью глядел на склоны холма, возле которых виднелись ряды поместий зажиточных бюргеров и дельцов, отхвативших куски на главной торговой площади Союза.
— Ты станешь королем, — закончил мысль Шаабан.
***
Коронация прошла в тихой и траурной обстановке. Одетые в черные одежды люди собрались в тронной зале. Шаабан также надел рясу темного цвета, понимая, что в привычную одежду он не облачится уже никогда. Ножи он с заботой и трепетным чувством прощания сложил в углу комнаты для гостей, что ему отвели во дворце. При себе монах оставил одни лишь древесные четки.
Эрлингай стоял на одном колене, в зале же собралась прислуга и придворные, включая Азилура, генерала Керриса Галарта, Ревиана Гувера и его спутницы-герцогини, советника Лукаса Тирола и Шаабана. Эрлингай пожелал, чтобы именно монах проводил его коронацию и дал благословление на счастливое правление. Отчего-то именно в этом добродушном темнокожем человеке первому мечу Аргои виделось прибежище, где можно было обрести спокойствие и уверенность в том, что у них всех еще есть надежда. Монах был словно нитью, связывавшей их, смертных людей, с Богом. А это изгоняло страх даже после того, как выяснилось, что агенты Заргула могут с легкостью пробраться в самый защищенный в Союзе дворец и умертвить короля и принца.
Эрлингай стоял на одном колене, двумя руками держа меч лезвием к полу. Шаабан стоял пред ним, держа в руках позолоченную корону. Символ королевской власти выглядел простецки — на нем не было даже гравировки, лишь ряд заклепок, скреплявших две части головного убора. Эту корону носил Ганзарул Второй, приказавший изготовить ее именно таким образом, чтобы подчеркнуть свою близость к народу. В отличие от этой, корона Эанрила пестрила изящной гравировкой и инкрустированными в нее драгоценными камнями.
— Клянешься ли ты быть опорой и защитой для народа, служа ему верой и правдой? — провозгласил Шаабан.
— Клянусь, — осевшим, но твердым голосом ответствовал Эрлингай.
Яд уже начинал брать свое. Глаза Шаабана были налиты кровью. Его плечо нестерпимо болело, пульсировало, то и дело стреляло. Место ранения было влажным, когда Шаабан отлучился в уборную и взглянул на очаг поражения, рана так и сочилась гноем и кровью, смешанной со сгустками плазмы. Забравшись в кладовую, монах каким-то чудом отыскал там нужные травяные смеси и повязку, после чего наложил на рану компресс. Шаабан понимал, что облегчит боль, но только на время. Большего бывшему ассасину было и не нужно. Он надеялся, что его сил хватит, чтобы с достоинством проводить своего друга на престол и пожелать ему, как и всему миру, удачи в борьбе со злом.
— Клянешься ли ты отдать жизнь за вверивших тебе свои судьбы людей, будь на то воля Илгериаса?
— Клянусь.
Шаабан глубоко вздохнул, Эрлингай взора не поднимал, с покорностью ожидая заключительных слов монаха.
— Клянешься ли ты не допускать распрей меж членами Союза, скрепляя их братские узы на протяжении всего правления?
— Клянусь!
— Тогда я, Шаабан из Джаганната, служитель Арая Илгериаса, нарекаю тебя королем Союза. Встань, Эрлингай Четвертый! — несмотря на бессилие, голос монаха не дрожал и силы своей не утратил.
Монах водрузил корону на голову престолонаследника, перекрестил его и ровным шагом удалился. Его шатало, клириец еле держался на ногах. В глазах двоилось, а слышал он все вокруг приглушенно, будто через трубу. Он понимал, что жить ему осталось не больше двух-трех часов.
Все присутствующие опустились на одно колено. Керрис Галарт сделал это с улыбкой умудреного опытом человека, который знает, что на сей раз может довериться толковому парню, Гувер сделал это с благоговением и некоторым наслаждением того, что он является свидетелем столь важного события, которое непременно отразит в своих писаниях, Азилур же сохранял невозмутимость, достойную мага, а Лукас Тирол выражал покорность судьбе и воле своего новоиспеченного хозяина. Каждый пожелал королю долгих и славных лет правления, после чего все начали расходиться. Трапезы, как это подобало каждой коронации, не устраивали из почтения памяти Эанрила. Каким бы трусливым и недалеким человеком он ни был, все же он держал в своих руках власть над Союзом.
Эрлингай остался сидеть на троне, погруженный в воспоминания о своих братьях. Вначале Марвол, с которым они прошли огонь и воду, воевали на Севере и выживали в Силгорских трущобах, а теперь Эанрил, которого он не слишком уважал, но все же любил как родича. Шаабан тоже стоял подле трона, либо ожидая, пока ему разрешат уйти, либо дожидался, пока останется с королем наедине.
— Эрлингай, — с большим усилием Шаабан сделал несколько шагов в сторону трона, но на ступени подниматься не стал, — знаю, тебе, вам всем будет непросто. Но прежде, чем я уйду, пообещай мне одну вещь.
Король с изможденностью в лице кивнул монаху, приглашая его договорить.
— Не допусти, чтобы альянс распался, — Шаабан, превозмогая боль и прилагая нечеловеческие усилия, чтобы оставаться в сознании, выдавливал из себя нужные слова, — лишь вместе мы сильны. Лишь отбросив вражду, мы можем остановить Многорогого.
Эрлингай вобрал в легкие воздух, словно собирался взвалить на плечи груз наподобие огромной каменной плиты, и изрек:
— Я приложу все усилия. Обещаю тебе.
— Хорошо… — со слабой улыбкой Шаабан кивнул, говорить ему удавалось с большим трудом, — очень хорошо. И не забывайте о Боге. Зло приходит в этот мир тогда… когда люди теряют связь со Всевышним. Ты будешь великим правителем, Эрлингай. Я не сомневаюсь.
Шаабан, не дожидаясь ответа, поплелся к арке выхода и начал спускаться по лестнице. Эрлингаю хотелось догнать его, спросить еще о чем-то, лишь бы услышать голос монаха снова. Коронованного фехтовальщика охватило предчувствие, что он в последний раз видит Шаабана. Монах будто прощался с ним. Предчувствия его не обманули. Но об этом Эрлингай узнал лишь на следующий день.
Шаабан же добрел до маленькой комнаты, в которой уже был расстелен дешевый спальный матрас. Монах с кряхтением опустился на колени и прочел последнюю молитву. Отложив четки, он лег на матрас, вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Боль уходила, как и его мысли, разум стал кристально чистым, Шаабан погрузился в блаженное спокойствие, забылся сном и уже никогда не просыпался.