— Время обеда! — В спальню зашла Александра, за ней пара слуг вкатили в комнату столик с сервированными на нем блюдами. Я, собственно, чувствовал себя уже намного лучше и вполне мог сам дойти до столовой, но за недели моей болезни у нас с женой выработался определенный ритуал. Поначалу она и вовсе меня отпаивала бульоном своими руками, не доверяя это дело никому, потом, когда я стал способен нормально сидеть и есть самостоятельно, это трансформировалось просто в привычку обедать вместе, не выходя из спальни.
Пока я болел, вернулся из отпуска император Александр и сразу включился в разгребание свалившихся на столицу империи бедствий. Была создана комиссия по ликвидации последствий катастрофы и учреждён благотворительный фонд в которой столичное дворянство и купечество — впрочем, справедливости ради, стоит упомянуть не только питерские высшее общество, но также представителей других городов и регионов — дружно сбросились деньгами. А как тут не сброситься, если сам император из своих денег пожертвовал миллион рублей, а наследник эту сумму удвоил?
В эти времена существовала достаточно строгая иерархия даже в таком богоугодном и добровольном деле как сбор пожертвований. Благотворительность тут являлась совсем не способом уйти от налогов, как это практиковалось в будущем, а по-настоящему вопросом престижа. Так, например, московское купечество по традиции старалось не отстать от столицы и скидывалось в сумме ровно на столько, чтобы перекрыть выскочек из города на Неве. Благо в этом варианте истории Москву не сожгли и тамошний торговый люд был, что называется, на подъеме.
Ну и в общем, достаточно быстро фонд помощи пострадавшим набрал больше пяти миллионов целковых. Этому способствовала и пресса. Пока я валялся в бреду с температурой за сорок, меня обтирали уксусом и поили бульоном с ложечки, директор моего издательского дома Измайлов развернул действительно массовую кампанию по прославлению великого князя, который спасал простых людей с полной самоотдачей и не жалея живота своего. Все было оформлено в лучших традициях журналистики будущего — не зря же я с ними плотно работал последние годы — с прекрасным сюжетом, комментариями очевидцев и поиском виновных. Виновных правда пока не нашли, но при необходимости их всегда можно было назначить.
А как на меня кричал брат! Его причем совсем не смутило мое лежачее положение — правда, надо признать, к тому моменту как он добрался из Крыма, где успел обосновался, я уже вновь чувствовал себя человеком, а не умирающим лебедем, — как и присутствие беременной жены. Его, впрочем, тоже нельзя за это винить, Александр меньше всего хотел после смерти Екатерины потерять еще и меня. Ну и конечно сама необходимость в спешном темпе зимой переться из теплого Крыма в холодный Питер естественно улучшить настроения тоже не могла.
Окончание года, не смотря на все неприятные ноябрьские события, прошло для меня на мажорной ноте. 15 декабря Александра успешно родила девочку, названную Ольгой, и это событие само по себе, перечеркнуло весь предыдущий негатив.
А 22 декабря в канун Рождества был пущен первый сквозной поезд из Питера в Великий Новгород. Самое главное сейчас в стране строительство, пожирающее огромные ресурсы, было еще далеко от завершения, однако ветка Петербург-Великий Новгород — в однопутном правда пока исполнении уже потихоньку начала работать. Опять же по большей части по ней доставляли стройматериалы и работников для строительства самой железки а также всей сопутствующей инфраструктуры, однако и пару просто пассажирских поездов тоже поставили в расписание.
Самой главной проблемой дороги были в первую очередь мосты, которые висели на ногах строителей подобно гирям. Если бы не обилие крупных рек на маршруте прокладки дороги, время строительства сократилось бы на год если не на два.
В целом год окончился скорее счастливо, чем нет. Моя болезнь, роды жены и возвращение в столицу императора позволили нам с Александрой в этом году просачковать и забить на обязательные в ином случае рождественские и новогодние мероприятия. Благодаря этому удалось впервые за несколько лет провести праздничное время с удовольствием. Дома рядом с камином в окружении любимых людей. Без шампанского и мандарин правда, но тут уж что поделаешь: алкоголь ни мне ни жене пока врачи не советовали употреблять, а мандарин и вовсе пока в Санкт-Петербург не возили.
К своим непосредственным обязанностям я смог приступить только к концу января. Пришлось сходу погрузиться в коммерческие дела, требовавшие личного внимания: хлопоты по управлению государством вновь взял на себя Александр.
— Как тебе? — В кабинете императора кроме меня и самого самодержца находился еще обер-прокурор Синода. Едва я увидел его тут, сразу понял, что вечер будет испорчен без шансов на исправление. Не ошибся.
— Отвратительно!
— Вот именно, отвратительно! — Было видно, что Голицына аж подмывает от внутреннего негодования. Удивительно, но все время пока Александра не было в столице он умудрялся вести себя более-менее прилично, я почти поверил в его адекватность. — И что вы будете делать с этим, ваше императорское высочество?
— Кто же так свет выставляет? А композиция кадра? Ну вообще, зачем столько одежды, если уж снимать такие карточки, то нужно девушек раздевать полностью, — у меня в руках была стопка действительно весьма паршиво сделанных порнографических фотографий, с которых полуодетые барышни томно смотрели на зрителя и пытались принять соблазнительные позы. Получалось весьма и весьма сомнительно. — Откуда дровишки?
Стихотворение про катающегося на телеге мальчика еще написано не было, поэтому отсылку никто кроме меня не понял, но суть вопроса была очевидна и так.
— Один из добрых прихожан столицы нашел у сына, — вместо кипящего Голицына ответил император. — Отдал священнику, а тот передал дальше.
— Ааа, ну да, наша знаменитая тайна исповеди, понятно, — я продолжил перебирать карточки. На взгляд жителя 21 века они были крайне целомудренные. Собственно, даже эротикой эти поделки назвать было сложно: слишком уж много на девушках было одежды: неприкрытыми оставались только отдельные части тела. — О! А вот эта симпатичная. С такой можно было бы и развлечься.
Я протянул фотографию — вернее светопись — императору, тот присмотрелся и кивнул, было видно, что отсутствие у меня смущения его совершенно не удивило.
— Как вы можете! — Возмущенно, но все же не переходя определенную черту, воскликнул обер-прокурор, — это же распутство, отвратительно! Нужно найти и наказать тех, кто это делает и распространяет.
— Надо найти, — согласился я, — во-первых, как я уже говорил, качество изделия ниже всякой критики и наносит вред репутации моих светосалонов.
— А во-вторых? — Император уже неприкрыто ржал от сложившейся ситуации.
— А во-вторых, тот кто это делает, — я ткнул пальцем в стопку светописей, — использует мое оборудование и явно пускает прибыль мимо кассы. Мне такое не нравится.
Я не выдержал комичности ситуации — видимо обер-прокурор Синода, главный в стране ревнитель морали всерьез рассчитывал, что вернувшийся из отпуска император сможет надавить на наследника — и тоже улыбнулся во все тридцать два. Резоны Голицына в целом были понятны: Александру еще только 46 лет, править он может еще лет двадцать легко, а со мной в качестве императора или даже регента ему все равно будет не по пути. Значит нужно очернить меня, и задержать брата на троне на как можно более долгий срок. Вот только порнографические карточки как инструмент политической борьбы — это как-то не слишком серьезно.
— То есть падение нравов и распутство, которому потворствуют ваши светосалоны вас, ваше императорское высочество, никак не смущают?
— Неа, — с максимально беззаботным видом забросил ногу на ногу и посмотрел Голицыну прямо в глаза. С тех пор как я забрал у него почтовый департамент и отдал его Аракчееву, Александр Николаевич не находил себе места пытаясь собрать на меня столько компромата, сколько мог. Это было так очевидно, что даже люди Бенкендорфа маяковали о ведущемся чуть ли не в открытую подкопе. Вот только это была игра, в которую можно играть вдвоем. Да и весовые категории у нас все же сильно отличались. — Секс, господа, важен в жизни людей. Пока не было фотографии голых женщин рисовали и лепили из глины, теперь будут фотографировать, появиться еще что-то — обязательно сразу найдется умник, желающий использовать это в сексуальном плане. Так было есть и будет, считать иначе — как минимум наивно.
— И что же, вы ничего с эти не собираетесь делать?
— А что можно сделать? — Я удивленно вскинул бровь, — сейчас светописные аппараты мы делаем только для своих салонов, но вскоре собираемся пустить их в свободную продажу. Каждый сможет делать те снимки, какие душе угодно. Или вы предлагаете к каждому светохудожнику по жандарму приставить дабы держал и непущал?
— Хм… Возможно стоит ограничить распространение таких аппаратов? — Император бросил взгляд на своего протеже, потеребил бакенбарды и выдал предложение. — Возможно учредить отдел в МВД, который выдавал бы разрешение на использование светописных аппаратов. Бесконтрольное использование подобной техники может представлять собой опасность для общественного порядка…
— Кхм… — Подал голос обер-прокурор.
— И общественной морали конечно, — добавил император, хоть было понятно, что мораль его интересует исключительно во вторую очередь.
— Это возможно… — Понимая, что так просто от брата, раз уж он обратил внимание на проблему, не отделаться, я попытался придумать, как уменьшить негативное воздействие до минимума. — Мы собираемся открывать коммерческую школу светохудожников — техника сложная просто взять и начать пользоваться не выйдет — можно дать указание людям Бенкендорфа проверять всех студентов на благонадежность.
— Хорошо, тогда есть еще один вопрос, который Александр Николаевич хотел поднять.
— Да, Ваше императорское высочество, — почувствовав, что ему, что называется пошла масть, Голицын видимо решил высказать все накопившиеся за последнее время претензии. — Я обратил внимание на то, что в патронируемом вами Электротехническом институте сложилось настоящее засилье иностранных студентов и преподавателей. Более того, на сколько я знаю, вы целенаправленно, ищете заграницей людей по некоторым неясным для окружающих мотивам и приглашаете их в Россию выдавая именные стипендии и назначая на преподавательские должности в обход соотечественников. Дошло до того, что уже больше половины преподавателей там исповедуют лютеранскую веру, а кое-кто и вовсе — католическую.
Католиков на Руси традиционно не любили. Может быть даже больше чем евреев, если последние ассоциировались с мелким гешефтом, то первые — с орденом иезуитов и смутным временем, когда ставленники Варшавы были весьма близки к тому чтобы перекрестить Московское царство в католичество. Ну во всяком случае они явно пытались.
— Я ищу по всей Европе светлые головы, которые способны двинуть отечественную науку вперед, и собственно они уже ее двигают. Плюс лишаю немцев, французов и англичан потенциально великих изобретателей, способных их прославить в веках, а вы мне ставите это в вину? Я правильно понимаю?
Вопрос был на самом деле весьма сложный. Для постороннего человека, не учившегося в школе будущего, выбор ученых, да и студентов, приглашаемых именным письмом в столицу империи должен был выглядеть весьма странным. Например, в Россию в прошлом году из Франции переехал некто Жан Пельтье, которого и ученым то назвать было сложно. Так самоучка.
Вот только я из будущего знал про такие себе элементы Пельтье — хоть откровенно говоря весьма туманно представлял, в чем именно заключались их особенность — и сопоставив знакомую фамилию с темой его интереса, решил выдернуть его из Франции, пока сам по себе Пельтье еще по факту ничего не стоил. Настолько не стоил, что даже преподавателем его смысла ставить не было, наоборот француз сам поступил студентом в Электротехнический институт и одновременно получил работу лаборанта при одной из работающих в нем лабораторий. Не смотря на то, что мужику было уже под сорок, Пельтье был в восторге от самой возможности прикоснуться к прогрессу: все же в некоторых отдельных областях наука империи ушла вперед лет на двадцать по сравнению с остальным миром.
Так же именную стипендию получил некий подданный Пруссии двадцатидвухлетний Мориц Герман фон Якоби. Тут все было вообще сложно. В памяти сидел какой-то изобретатель, вроде бы как даже русский, именно с этой фамилией, однако ни годы жизни, ни место рождения, ни хоть какие-то факты биографии я не помнил. Плюс оказалось, что этих Якоби существенно больше чем один. В итоге прикинув возможные расходы — не слишком большие если говорить совсем честно — я просто переманил всех, решив, что даже если промахнулся, большой беды от этого не будет, а вот дивиденды могут быть весьма существенные.
Например, в прошлом 1824 году отличился Георг Ом, занимавшийся, как и в другой своей жизни физикой электрического сопротивления. Немец, уже вполне прилично говоривший на русском и даже женившийся в прошлом году на местной девушке, сформулировал, как и в другой истории, знаменитый закон имени себя о соотношении напряжения, сопротивления и силы тока. Прорывную с какой стороны монографию пока издали небольшим тиражом для своих, по традиции наметив ее широкое освещение с небольшим лагом по времени, для сохранения форы. В западной Европе после окончания войны вновь потихоньку начала налаживаться спокойная жизнь, а с ней возобновились и полноценные исследования в том числе в электротехнической отрасли. Неожиданно для себя французы и англичане поняли, что пока они занимались друг дружкой, русские успели уделать их во многих сферах, и за нами стали следить куда более пристально. Впрочем, удивительного тут ничего нет, странно было бы, случись все как-то по-другому.
В общем, все это с поправкой на отсутствие прямых предсказаний из будущего я на Голицына и вывалил.
— А если вам что-то не нравится, Александр Николаевич, вы всегда можете на свои деньги открыть собственное учебное заведение и принимать туда исключительно русских православных. Я такую инициативу только поддержу. — Я ткнул пальцем в обер-прокурора, — но давайте сначала посмотрим на качество образования ваших священников. Вернее, его отсутствие. Вы этот вопрос не хотите обсудить? Или может быть вашу миссионерскую деятельность? Что там с распространением православия на недавно присоединённых к империи землях?
— Кхм, — прервал уже мой наезд император. — С образованием духовных лиц мы обязательно разберемся, а ты Николай попробуй все же больше набирать русских подданных. А то не хорошо получается, как будто наши глупее.
— Хорошо, — поняв, что тут проще согласиться чем спорить, кивнул я, но от шпильки не удержался. — А барона Шиллинга мне выгонять или оставить? Он вроде как наш, но лютеранин.
Барон Шиллинг стал автором первого в мире универсального тонового телеграфного ключа, который заменил мою слепленную на коленке еще в 1811 году поделку и изрядно облегчил работу телеграфистам. Плюс барон занимался вопросами криптографии и работал над шифрованным кодом, который должен бы позволить нам передавать сообщения по телеграфу не боясь перехвата. Вместо азбуки Морзе в этом мире появилась азбука Шиллинга, не столь уж большая разница, учитывая общее немецкое происхождение обоих. При этом Павел Львович — или Пауль Людвиг по данному при рождении имени — был остзейским немцем и лютеранином. Такая вот петрушка.
— Наших лютеран можно принимать без ограничений, — вынужден был согласиться Александр. — Однако все же будь добр, сосредоточься на поисках талантов среди русских людей. Я уверен, что таких на самом деле среди православных подданых империи не меньше чем в Европе.
— Ну да, — со всем доступным мне ехидством я посмотрел на Голицына, — вот только умеющих хотя бы читать и писать среди них очень мало. Да, Александр Николаевич?
— Во многих знаниях, многие печали, — пафосно ответил обер-прокурор, отчего у меня непроизвольно сжались кулаки. Еще немного и я бы не сдержался и банально — совершенно крестьянским образом — съездил бы нашему главному святоше по мордасам. Александр, который явно прочувствовал мое состояние лучше, чем его подчиненный, поспешил переключить внимание на себя.
— А в чем проблема?
— Проблема в том, что наша православная церковь вместо помощи проекту по увеличению количества начальных школ не только не помогает, но еще и мешает, как только может. Нет формально, — я мотнул подбородком в сторону сидящего напротив Голицына, — все исключительно «за». А как доходит до дела, то на низовом уровне вся работа полностью саботируется.
— Я не раз говорил, что начальное образование крайне важно с точки зрения воспитания праведного богобоязненного человека, и заниматься им должны церковно-приходские, а не светские школы.
То, что почти десять лет назад я не дал Голицыну подгрести под себя образование в империи, тот до сих пор простить мне не мог, что выливалось в заметное противодействие на местах со стороны церковников.
— Да ты своих священников сначала читать-писать научи, мудло! — Я вскочил с места, нависнув всеми своими двумя метрами над как-то мгновенно скукожившимся обер-прокурором. Голицын видимо понял, что переборщил, и есть шанс не иллюзорно выхватить по щщам. — У него половина священнослужителей по памяти все требы проводят, потому что читать не умеют, а он мне про обучение детишек будет рассказывать!
— Ники! — Я повернулся к брату, — успокойся.
— Хорошо, — я неожиданно для себя действительно выдохнул и решил не доводить до рукоприкладства. — Сделаем по-другому. У меня есть папка с собранными материалами на эту шваль. Казнокрадство, взятки, злоупотребления, незаконный перевод государственных крестьян в свои личные… Подозрительные сношения с представителями иностранных государств. Про мелочи не достойные главы Синода, типа прелюбодеяния и мужеложества, я даже и не говорю. Показания свидетелей, копии документов, образцы поддельных подписей, все есть. Вот такой толщины папка.
Я пальцами показал сантиметров десять. Приукрасил конечно.
— Кхм… Неожиданно, — такого развития событий Александр явно не ожидал. — Мужеложества?
Забавно, что казнокрадство и прочие, так сказать, должностные преступления брата совсем не удивили. Ну и откуда с таким отношением взяться честным чиновникам, спрашивается?
— Наш святоша оказывается — не такой уж и святоша, — я повернулся в Голицыну, который, поняв что допрыгался, сидел теперь белый как мел. Казалось, его сейчас натурально схватит кондратий. — Если пустить дело по закону — ссылка с конфискацией всего имущества. Как минимум. А может и виселица.
— Ну мы конечно рассмотрим, твои бумаги… — Начал было император, и в его голосе я совершенно не услышал готовности доводить дело неудачливого подчиненного до логичного конца.
— А если не пускать дело по закону, то можно просто в газетах пару статей опубликовать, — я посмотрел в глаза брату, дав понять, что отступать не собираюсь и просто так замести всю грязь под ковер не дам. — Посмотрим, как на это отреагирует высшее общество столицы.
Видимо Александр что-то увидел в моем взгляде, поэтому поспешил заверить меня.
— Обойдемся без газет. Своими силами разберемся, если то о чем ты говоришь — правда, — самодержец нахмурился и перевел взгляд на главу Синода. Бывшего уже, судя по всему. Тот сжался еще сильнее, хотя казалось бы, куда уж. — От ответственности в таком случае уйти не получится.
Естественно, с самого начала предполагая возможную конфронтацию с Голицыным, я начал собирать на него компромат, в чем мне по старой дружбе помог Бенкендорф. А несколько недель назад на встречу напросился Аракчеев и шепнул, что обер-прокурор — министр путей и средств сообщения того тоже не жаловал — готовит против меня выпад для упрочения своего места при вернувшемся из отпуска императоре. Ну и передал собственные документы, которые у него были на Голицына. В общем, к разговору я подошел не с пустыми руками.
— Как скажешь, твое императорское величество, — я пожал плечами, как бы принимая волю императора в этом вопросе.
— Я понял тебя, Николай, передай пожалуйста мне эту папку, я обязательно ознакомлюсь, — я кивнул, для того ее и собирал, — а пока можешь быть свободен.
Закончилось все для Александра Николаевича Голицына естественно не судом. Не было тут принято судить вельмож столь высокого ранга за такие мелочи как банальное казнокрадство. К сожалению. Обер-прокурора тихо сплавили в отставку и попросили удалиться из столицы. Следующие два десятилетия Голицын провел, проживая в основном в своем крымском поместье и никак на политику в столицах не влиял.
На его место в качестве обер-прокурора Синода был назначен князь Мещерский, который был ничем особо не выделяющимся чиновником без огромных амбиций предшественника. С Петром Сергеевичем мы отлично сработались. Он показал себя как человек максимально спокойный, уравновешенный и ориентированный на достижение реального результата. Не склонный впадать в религиозный экстаз и тонко чувствующий политический момент. Он оказал огромную помощь в развитии начального образования и за следующие десять лет при его непосредственном участии только начальных церковно-приходских школ было учреждено по всей империи более пяти тысяч штук. Мещерский впоследствии занимал данный пост до самого его упразднения и восстановления патриаршества.
Это бонусная глава выложенная по достижению 1500 лайков. Следующая на 2000