— Вот так, да, а платочек пусть будет красным.
— Да, папа, — маленькая Мария Николаевна, сидящая у меня на коленях, взяла кисточку потолще, обмакнула ее в баночку с краской и принялась разрисовывать верхнюю часть деревянной игрушки-матрешки от усердия высунув кончик языка. — А можно цветочки нарисовать?
— Рисуй то что тебе нравится.
Мы сидели в огороженном скверике на заднем дворе Михайловского замка, на самой набережной Мойки и рисовали. Ну как мы… Дочь сидела и рисовала, а я просто присутствовал — это называлось «мы рисуем». Рядом гонялся за бабочками Фенрир, который, не смотря на уже приличный по собачьим меркам возраст, оставался все таким же веселым дурачком, не приобретя с годами ни капли солидности.
На столике рядком стояло целых семь деревянных болванчиков, служащих для княжеской дочки своеобразной раскраской. Получалось у Маши не слишком хорошо, но главное, чтобы в удовольствие. Тем более, что и для развития мелкой моторики полезно.
Вообще, я всегда думал, что матрёшка — это исконно русская игрушка, уходящая своими корнями во тьму веков, и очень удивился, когда оказалось, что в начале 19 века о такой штуке никто пока и не слышал. Естественно, я не мог пройти мимо и не «изобрести» игрушку, долженствующую в будущем стать одним из символов русского государства. Пока это были только единичные экземпляры, созданные исключительно для забавы собственной семьи и подарков детям воспитательных домов, особо игрушками не избалованных. Очевидно, что до индустрии массового создания сувенирной продукции мы еще банально не доросли в экономическом плане. Ну а матрешка в этом аспекте была крайне проста и технологична в производстве. При наличии простейшего токарного станка, работающего хоть от ручья хоть от педали, и хоть немного прямых рук, разнокалиберные деревянные болванчики можно производить сотнями.
— Ваше императорской высочество, — быстрым шагом к столико подошел дежурный флигель-адъютант. — Генерал Бенкендорф по срочному делу. Просит аудиенции.
— Ну раз по срочному, — я вздохнул, нет мне нигде покоя от государственных дел, — то пускай. Проводи его прямо сюда. Ты же меня не отпустишь?
Последний вопрос был адресован дочери.
— Неа, — шестилетка задумалась на секунду и отрицательно мотнула парой украшенных бантами косичек.
— Ну я так и думал, — по сложившейся традиции я уделял дочке раз в неделю полдня. Больше просто не мог. Ну и естественно, «свое» время девочка никому отдавать не собиралась.
Через несколько минут появился и сам Александр Христофорович. Ему в этом году исполнялось сорок пять, и на голове главного охранителя Российской империи было все больше седых волос. Ну а всего волос — меньше. Такой вот парадокс жизненный.
— Добрый день, Николай Павлович, извините, что отрываю, но дело срочное, — к появившемуся главе СИБ тут же метнулся Фенрир, уселся рядом и подставил серую башку под почесушки. Удивительно, но с Бенкендорфом пес всегда вел себя относительно прилично, не прыгал и не пытался облизать с головы до ног, как это порой случалось с другими посетителями. Видимо аура генерала влияла не только на людей, но и на животных тоже.
— Ну если срочное, то как я мог бы вам отказать, — пожал плечами я и указал пальцем дочке на не до конца прокрашенный уголок. Та кивнула и аккуратно ткнула в указанное место кисточкой.
— Господа из списка, — Бенкендорфу явно было неудобно говорить при дочери, однако он во всю пытался подстроиться под ситуацию, — из того самого «списка». Приняли решение активно действовать в ближайшее время.
Тем самым списком был перечень фамилий, за которым велся особый надзор. Это те люди, которые либо были ранее уличены в подозрительных действиях, либо те, кого я вспомнил из прошлой жизни. Впрочем, вторых было не так уж много.
— Да? — Я удивился, думал, что в пятнадцатом году мы на долго отбили желание у местных революционеров даже дышать в сторону императорской власти. — И каков же план?
— Вышеозначенные господа хотят попытаться избавиться от регента на большом приёме по случаю тридцатилетия, — да, мне в этом году исполнялось тридцать. Просто ужас, если честно, как летит время. — А потом перехватить императора по дороге в столицу и заставить подписать отречение в пользу Михаила.
— И чем им Михаил нравится больше меня? — С легкой обидой в голосе уточнил я у главного тихушника страны. Младший брат никогда не демонстрировал особых талантов на ниве государственного управления.
— Он не любит лезть в политику, и будет проще убедить его даровать конституцию, — Бенкендорф пожал плечами как бы показывая сомнение в реальности подобного плана. — Часть офицеров обещают поднять своих солдат в случае вашего… Отсутствия.
— Ну да, ну да… — Я протянул задумчиво. Все же у меня, в отличии от младшего брата, был в войсках солидный авторитет, как среди солдат, знающих, что именно я настоял на сокращении срока службы, так и среди офицеров. Опять же, как не крути, своего «Георгия» я честно заслужил на поле боя, а это вам не фунт изюму, это серьезно. «Георгия» в России, в отличие от других орденов, можно было заслужить исключительно ратными подвигами. А вот в случае если не будет меня, Александра и Константина, который из Варшавы последние годы даже носа не кажет, вполне может и выгореть, — и насколько близки эти господа к реализации планов?
— Не так чтобы очень, — усмехнулся генерал. — Мы держим руку на пульсе, в вышеозначенном обществе как бы не половина его членов — наши агенты, которые естественно друг о друге не знают, и доносят с большим рвением.
— Ну да, идея вербовать проштрафившихся еще от учебной скамьи вышла весьма продуктивной, — я вернул Бенкендорфу усмешку. — Смотрите только не заиграйтесь там. А то получится, что вы своими руками сотворите больше заговорщиков, чем было бы без вас. Еще и организуете их пачками…
С одной стороны, деятельность Бенкендофа и СИБ вообще я полностью одобрял. В условиях непуганых шпионов и заговорщиков, мощная, опирающаяся на выстроенную систему, структура имела неоспоримое преимущество перед своими оппонентами-дилетантами. С другой стороны, я помнил, как в другой истории охранка облажалась в Азефом и всей партией СРов, работающих, по сути, сразу на несколько сторон. Повторения такого сценария не хотелось бы совсем.
— Дядя Саша, а почему от вас табаком воняет? — Неожиданно подала голос дочка, оторвавшись от процесса росписи матрешки, — вы же знаете, папа не любит запах дыма, курить вредно для здоровья.
— Понятно тебе, дядя Саша? — Едва сдерживая рвущийся наружу смех я посмотрел на резко покрасневшего от такого наезда Бенкендорфа, — курить вредно. Что скажешь в свое оправдание?
Александр Христофорович, прочем быстро взял себя в руки, и с максимальной, на которую был способен серьезностью, ответил.
— Виноват-с, Мария Николаевна, дурак, исправлюсь, — и щелкнул каблуками. Сидящий рядом Фернир подтвердил слова генерала звонким гавком.
Вообще я никогда не скрывал своего отношения к курению и сложившийся вокруг меня двор, как это часто бывает, тоже по большей части был к табаку настроен скорее отрицательно. Естественно, только мнение одного человека, пусть даже фактического правителя империи, на популярность вредной привычки повлиять кардинально было неспособно. А вот введение акциза на табак, который кроме пользы для общественного здоровья еще и копеечку в казну должен был забросить — вполне. Этот акциз был утвержден Госсоветом по моему предложению еще в конце прошлого года и должен бы начать собираться с нового 1827-ого.
Кроме того, по моей просьбе Министерством общественного здоровья была подготовлена брошюра о вреде курения, о чем в эти годы вообще мало кто задумывался. Собственно, еще в начале 20 века вроде как считалось, что курение помогает работе легких и даже спортсмены — видел кадры курящих велосипедистов на Тур де Франс — вполне позволяли себе дымить.
Убедить же местных врачей во вреде табака на самом деле оказалось не так сложно. Практика — критерий истины: всего лишь нужно было попросить разрезать два трупа — курильщика и не курильщика — и сравнить их легкие. Всяких фильтров тут пока не изобрели, а, значит, все смолы прямой дорогой уходили внутрь, где и оставались. Сравнение оказалось настолько наглядным, что даже комментировать что-то дополнительно не понадобилось.
Опять же, я был далек от мысли, что моя пропаганда может всерьёз на что-то повлиять вот так сразу и с однозначным результатом, но все равно лучше так, чем наоборот. Пускай всякие европейцы и американцы курят сколько хотят, мы будем с этой привычкой по возможности — не перегибая опять же палки — бороться.
— Вот и хорошо, с этим вопросом будем считать, разобрались, — с улыбкой кивнул я Бенкендорфу. — А насчет этих ваших заговорщиков доморощенных… Ну что с ними делать? Берите их, сажайте в Петропавловку и выясняйте: кто, с кем, когда, а главное — получали ли они деньги от иностранных государств или это исключительно наша местная инициатива.
— Сделаю, Николай Павлович, — кивнул глава СИБ и сунул мне на подпись документ со списком известных участников тайного общества. — Завизируйте, пожалуйста.
Я быстро пробежал глазами документ, зацепившись за пару известных по прошлой жизни фамилий и, взяв так же поданный писчий прибор, поставил размашистую подпись.
— Работайте, Александр Христофорович, — благословил я генерала, — только аккуратно, без перегибов. Нужно отделить наших реальных врагов, тех кого невозможно исправить, от случайных людей, просто оказавшихся не в том месте не в то время. Первых показательно наказать, а вторым дать возможность исправиться честным и усердным трудом на благо родины.
— Понял, Николай Павлович, разрешите исполнять?
— Исполняйте, — я кивнул и вновь вернулся к разрисовыванию матрешке. На душе было муторно, может быть кому-то и нравится подписывать «расстрельные списки», но у меня это дело всегда вызывало обострение приступов самокопания.
Тем более что и повод покопаться в себе был воистину немаленький. В середине лета 1826 года мне исполнилось 30 лет. В этой жизни, общий возраст, если брать «два срока», постепенно приближался к трехзначному числу.
Многое ли было сделано за это время? Не мало. Уж точно в этом варианте истории Россия чувствует себя гораздо лучше, чем в том, что знал я. И населения существенно больше — очередная ревизия планировалась на 1831 год, и так на вскидку я предполагал, что мы должны были пробить планку в шестьдесят пять миллионов, а к 1835 году выйти на 70 — и территория существенно округлилась, и промышленность растет, как на дрожжах, ну и конечно «Велики реформы» потихоньку начали воплощаться в жизнь на тридцать пять лет раньше. Да все в этом варианте истории лучше — образование, наука, медицина, внешнеполитическая ситуация более благоприятная, да и внутриполитическая, в общем-то, тоже.
С другой стороны, огромная куча дел, намеченная на ближайшие десятилетия, поразительным образом все время только увеличивалась. За каждой решенной проблемой приходило две или три, и конца-края всему этому видно не было.
В мире тем временем было как обычно не спокойно. В Южной Америке продолжалась вялотекущая война за независимость испанских колоний. Там роялисты еще кое-где держались, — кусок земли на Тихоокеанском побережье и в районе озера Маракайбо — но в целом было понятно, что многого испанцам удержать не получится. Разве что только какие-то отдельные острова в Карибском море. Вряд ли больше.
Кроме Соединенных Штатов Мексики, провозглашенных в границах от Панамы до Калифорнии — последняя хоть по большей части контролировалась нами, юридически все еще принадлежала Мексиканцам — свою независимость провозгласили Соединенные Провинции Южной Америки. В границах Аргентины, Уругвая, Парагвая и кажется куска Боливии, впрочем, это не точно, поскольку не на столько я хорошо помнил политическую географию того региона, да и с актуальными картами на другом конце Земли был определенный напряг.
При этом, сразу после провозглашения независимости в обозначенных границах, в некоторых из провинций начались уже собственные войны за независимость, плюс на это все с интересом посматривала относительно стабильная — по меркам региона так вообще на загляденье — Бразилия.
Роялисты при этом удерживали часть того, что в будущем стало Перу, и мы тихонько, не предавая это особой огласке понемногу снабжали их оружием и боеприпасами в обмен на добывающееся там серебро и Чилийскую селитру. Оружие при этом, чтобы не ссориться с самими чилийцами туда шло сплошь трофейное и скупленное в Европе по цене лома, а сами сделки проводились через пятые руки. Во всяком случае, испанцы думали, что им помогают французы. Или англичане, но точно не русские. Это сильно снижало общую прибыль предприятия, зато позволяло дольше пользоваться состоянием хаоса и безвластия. Чем дольше в тех краях будет бардак, тем больше с этого можно будет поиметь. Как экономически так и политически.
Ежели говорить об этом регионе в целом, то пока там воевали буквально все со всеми, постоянно появлялись новые движения то за независимость, то за объединение, а после того как в 1822 году шальная пуля нашла в бою Симона Боливара, и революционеры остались без сильного лидера, дело вообще пошло в полный разнос. Мира на этом континенте можно было не ожидать еще лет десять. И это еще при большой удаче.
В Испании случилось очередное восстание республиканцев, недовольных жесткой политикой короля, однако было достаточно оперативно подавлено центральной властью.
Продолжалась вялотекущая война на Пелопоннесе. После того как Османы сумели заключить мир с Персией, они потихоньку взялись и за многочисленных бунтовщиков на Балканах. При этом Стамбулу приходилось оглядываться на Петербург, поскольку мы одной рукой подкидывая бунтовщикам оружие, другой — предостерегали турок от слишком жестоких мер по отношению к местному населению. Новой войны против России султан Махмуд II хотел меньше всего на свете, поэтому вынужден был осторожничать. В таком формате — и даже с привлечением египетских войск и флота — подобный тяни-толкай в горах Греции мог продолжаться практически неограниченное количество времени.
Естественно кроме общеполитической выгоды от нестабильности у соседа, мы старались получить еще и прямую для себя прибыль. Потихоньку вывозили с юга полуострова желающих сбежать от войны греков и расселяли их отдельными семьями на Северных предгорьях Кавказа, заменяя, таким образом выбывшее, оттуда коренное население. Предполагалось, что греки научат основную массу русских переселенцев необходимым в схожем климате приемам хозяйствования, а потом тихо-мирно растворяться в государствообразующем этносе.
Первые звоночки будущего колониального разделения Африки прозвучали в Алжире. Очевидно, что привыкшим за почти тридцать лет к бесконечным войнам французам, не желающим при этом нового большого конфликта в Европе, на континенте было просто тесно. Слишком много талантливых и деятельных военных было взращено за прошедшие годы — и в отличие от прошлой истории, они не все в массе своей остались лежать на полях сражений, — чтобы этот накопленный пар можно было просто так стравить в воздух.
Плюс, как это обычно случается, маленькая победоносная война видалась регентскому совету, продолжающему править в Париже от имени малолетнего Наполеона II, лучшим решением от всех внутренних проблем, с которыми столкнулась подужавшаяся после Мюнхенского конгресса империя. Франция нуждалась в новых рынках сбыта, в новых, если уж совсем говорить честно, поступлениях от ограбления завоеванных территорий, и логично, что взор свой парижское правительство обратило именно на Алжир, который, откровенно говоря, уже всех в Средиземноморье достал своей открытой поддержкой берберийских пиратов.
18 августа 1826 к городу подошла французская эскадра — этому предшествовал бурный дипломатический конфликт, который, впрочем, сам по себе не сильно интересен — и предприняла «превентивную» — сказать бы «гуманитарную», но в эти времена до такого еще не додумались — бомбардировку города. Исключительно для демонстрации силы и указания Гуссейн-паше на его место в мировом политическом и военном раскладе.
Причем действия французов вызвали всеобщее одобрение не только в Европе, но и в мире. Как это не смешно, но многие государства — или их торговые компании — платили пиратам натуральную дань за право свободного плавания в водах Средиземного моря. В том числе американцы — как бы это дико не звучало для жителя 21 века — и те же французы, поэтому за алжирцев никто особо заступаться не торопился. Тем более что пока ни о каком завоевании этой страны речь даже и не шла — просто небольшой карательный рейд, дабы мусульмане, сидящие на своем берегу моря, не путали эти самые берега.
Продолжали движение на Запад в глубь континента Американцы, вытесняя и уничтожая живущие там столетиями народы, просвещённые мореплаватели просвещённо продолжали возить — не смотря на все императорские запреты — опиум из Бенгалии в Китай, кошмарить ирландцев на соседнем с собой острове, выдавливать буров с занятых ими южноафриканских территорий на север.
Ну а о войнах где-то в дебрях черной Африки в Европе даже не подозревали. Вот правда, какая кому разница до гражданской войны в каком-нибудь государстве Ойя, раздирающей страну на части. Время интереса цивилизованных государств к Африке еще не пришло. К счастью последней.