— За умелое командование полком, за сохранение жизней вверенных ему солдат, за отличие в делах при Ведено, при Хасаукине, при Гимры, полковник Вадковский награждается орденом Святого Владимира третьей степени с мечами, а также золотым оружием «За храбрость» и производится в следующий чин генерал-майора, — указанный полковник, изрядно поседевший за прошедшие годы, с обветренным лицом человека давно не бывавшего в столичных салонах, на деревянных ногах вышел из строя и промаршировал в сторону стоящего перед ним великого князя.
Начало 1827 года ознаменовалось приятным для столицы событием. Из ссылки на Кавказ вернулись Семёновцы, за минувшие пять лет искупившие по мнению Ермолова, на которого и была возложена функция надзирателя над исполнением наказания, свою вину он начала и до конца. Полк прошел через бесконечную вереницу походов, череду малых и больших сражений и потеряв как бы не половину состава убитыми, раненными и теми, кто предпочел бесчестие, вернулся в Санкт-Петербург.
Насильно на Кавказе никого не держали, любой офицер мог покинуть состав штрафников уйдя в отставку без права ношения мундира, что, однако, считалось в высшем обществе немалым позором. Ну и конечно состав нижних чинов тоже поменялся в значительной степени: в отличии от офицеров, тех нижних чинов, которые дослуживали положенные сроки, отпускали на гражданку без всяких ущемлений, им на смену присылая разного рода проштрафившихся солдат из других полков империи.
— За отличие в делах при Ведено, при штурме Геренчука, Шордан-Юрте орденом святого Георгия четвертой степени награждается майор Щербатов с производством в следующий чин подполковника! — Строй для получения заслуженной награды покинул следующий офицер.
И вот теперь те, кто смог дотянуть до долгожданной амнистии, прибыли в столицу и из моих рук получили все заслуженные, но не полученные во время пребывания в штрафниках, награды и почести. На самом деле меня даже не сразу поняли, когда я попросил Ермолова составить наградные листы на каждого отличившегося — а учитывая, что их пять лет бросали в самые горячие места, не отличившихся там просто не было — штрафника. Мол как можно награждать тех, кто пытался поднять бунт: пусть радуются, что на виселицу не пошли. Но тут у меня было мнение совершенно четкое — любой негатив нужно перекрывать позитивом, особенно если этот самый Семеновский полк будет и дальше квартировать в столице под боком императорской резиденции. Ну вот зачем мне несколько сотен озлобленных и при этом не боящихся ни своей ни чужой крови бойцов.
А так — все оставшиеся в строю офицеры получили ордена и повышения, солдаты — положенные кресты и медали, и все это сверху залакировали денежными премиями. Теперь Семеновцы вместо потенциальных бунтовщиков мгновенно превращались в самый преданный короне полк. Метод кнута и пряника, как он есть.
В целом кроме этого события, да еще и празднования шестилетия Машеньки — быстро растут не только чужие дети, но и свои — январь и февраль 1827 года ничем особо не запомнились.
А вот в марте случилось знаменательнейшее событие, которого я ждал с немалым трепетом. Между Москвой и Санкт-Петербургом был пущен первый пассажирский поезд. Сама дорога еще не была закончена полностью, пока был готов только один путь, а второй уложен только процентов на шестьдесят, не были закончены капитальные мосты, не доделаны разъезды, не достроены вокзалы и станции. Склады, водокачки, мастерские, локомотивные депо, домики для обходчиков-путейцев — доделывать еще было очень много чего нужно, но, тем не менее, по тонкой стальной нитке уже можно было перемещаться без пересадок от одной столицы до другой.
Естественно такая однопутная конфигурация, а также необходимость продолжать работы на перегонах, доставлять для стройки материалы и так далее, накладывали серьезные ограничения на эксплуатацию дороги. Во-первых, по скорости: пассажирский поезд преодолевал расстояние в почти семьсот километров больше суток. Тридцать два часа, если быть точным, ну а грузовые поезда и того дольше. Ну а во-вторых, объем перевозок по началу был совсем мизерным: дорога позволяла продернуть всего восемь пар поездов в сутки, из которых минимум четверть были предназначены для обслуживания и стройки самой дороги. Впрочем, пока и на эти поезда спрос был не так чтобы сокрушающий. Люди еще просто не привыкли к возможности путешествовать быстро и с комфортом. И к тому же дешевле чем на курсирующих по тому же маршруту дилижансах.
Вообще, даже прожив тридцать лет в этом времени, меня до сих пор удивляли некоторые выверты здешнего ценообразования. Например, цена проезда на том же дилижансе, курсирующем между двумя столицами, была около 60 рублей. А это на секундочку месячное жалование пехотного капитана — меньше на самом деле, там еще столовые и квартирные деньги шли отдельно — или три-четыре годовых жалования пехотного рядового.
Страшно об этом говорить, но жалование строевого рекрута, не имеющего никакой ценной профессии — какой-нибудь кузнец или шорник даже в армии мог получать существенно больше — имел всего 15–18 рублей в год! Опять же без котловых и квартирных — они всегда шли отдельно.
Разнорабочий получал 10–15 рублей в месяц, а имеющий квалификацию специалист мог получать вдвое и трое больше, в зависимости от своей ценности.
Очень дешевыми при этом были простые повседневные продукты: фунт хлеба стоил 2–3 копейки, десяток яиц 15–20 копеек, фунт сливочного масла 25–35 копеек. Столько же стоил фунт парной говядины, а фунт творога и вовсе стоил 4 копейки.
Лошадь стоила от 20 рублей, при этом строевая — пригодная для использования в войсках — шла от 60. Тяжеловозы стоили дороже и могли доходить до 100 рублей.
Получалась очень странная ситуация, когда купить лошадь было порой дешевле чем оплатить проезд. Понятно, что четвероногий транспорт нужно еще кормить, лечить, обихаживать, но тем не менее. Как если бы билет на поезд Санкт-Петербург-Москва в будущем выходил в цену какого-нибудь мопеда. Или скорее даже полноценного мотоцикла. Достаточно точное сравнение, как мне кажется.
В такой ситуации установленная цена билета Питер-Москва в 18 рублей для первого класса, 13 для второго и 6 для третьего была по-настоящему прорывной. Банально — это была никогда ранее не доступная по цене возможность перемещаться по стране.
Что же касается железнодорожного строительства, по к началу 1827 года стало ясно что мы уперлись в потолок в первую очередь по выпуску рельсов. Зауральские сталепрокатные мощности вышли на свой пик и позволяли производить 400 километров полутрапудовых рельсов в год, что позволяло укладывать соответственно 200 километров одноколейного пути. Вернее, на практике даже меньше: всякие разъезды, стрелки, станционные ответвления тоже требовали дефицитных рельсов.
Воткинске заводы, где был достаточно квалифицированный персонал, и которые были способны относительно быстро наладить выплавку стали ушли армейцам под литье пушек, и в ближайшие годы, пока не пройдет перевооружение, железнодорожникам оттуда явно ничего не светило. Начинать же осваивать Донбасс без прокладки туда ветки железной дороги… Честно говоря, вообще с огромным трудом представлял себе такую возможность. Возить уголь на правый берег Днепра или криворожскую руду на левый телегами? Бред.
Попытка найти руду в районе Курска — о Курской магнитной аномалии тут уже прекрасно знали — с треском провалилась. Руда оказалась слишком глубоко, и ее добыча обещала обернуться такими сложностями, что казалось проще возить руду телегами.
При этом земляные работы на участках Великий Новгород-Псков и Москва-Тула уже во всю шли, некоторым образом опережая производство рельс. Но тут как раз особой проблемы не было, все же именно создание насыпи и постройка разного рода мостов и путепроводов занимает большую часть времени, бросить шпалы и сверху рельсы можно потом достаточно быстро. Тем более после того как с моей подсказки собирать секции рельсо-шпальной решетки начали прямо на производстве, а на месте только укладывали их с помощью парового железнодорожного крана. В общем, были бы рельсы…
Сам запуск железной дороги был обставлен с максимальной помпой. Несколькими составами из столицы в Москву было переброшены первые батальоны Преображенского, Семеновского, Измайловского и Егерского полков — за одно проверили саму возможность быстрой переброски войск по железке, и надо сказать, генералы от подобной мобильности были просто в экстазе — оркестр посреди новенького с иголочки вокзала играл военные марши, там же собрались лучшие люди города: старое московское дворянство, богатое купечество и духовенство, ну и появление императорского поезда, тоже новенького, блестящего надраенными до зеркального состояния латунными частями было встречено бесконечными и главное искренними овациями. Кому как не москвичам, находящимся вдалеке от морских торговых путей и оттого во многом проигрывающих конкуренцию товарищам из Лондона, Гамбурга и Амстердама было радоваться такому коренному перелому в плане упрощения и удешевления логистики. Впрочем, в полную меру осознать преимущества железной дороги московскому купечеству еще только предстояло.
После торжественной церемонии на вокзале мы дружно погрузились в кареты — я вновь не желая расставаться с семьей, прихватил с собой в Первопрестольную Александру и детей — и двинули в сторону Кремля.
Даже из окон кареты Москова производила весьма сомнительное впечатление. В этом варианте истории ее не сожгли в двенадцатом году, и теперь я уже совсем не был уверен, что это пошло городу на пользу.
— Какой разительный контраст, — в том моим мыслям, пробормотала Александра тоже задумчиво поглядывающая в окно.
— Это да, — согласился я. — По сравнению с Санкт-Петербургом выглядит убого.
Во-первых, в Москве было грязно. Мостовые, даже там, где они были уложены, находились в достаточно плачевном состоянии, но тут как раз ничего удивительного не было. По действующим в эти времена правилам каждый домовладелец был обязан следить за куском дороги, прилегающим к его владению. В том числе и подновлять поломанные доски и заменять выщербленные булыжники. Можно представить себе, насколько хорошо работала эта норма.
Но дело было даже не только в дорогах. Немалая часть города продолжала оставаться деревянной и при этом несла в себе невооруженным глазом заметную печать провинциальности. Тут было гораздо меньше красивых новых зданий, могущих считаться памятниками архитектуры и гораздо больше купеческих домов, а то и вовсе деревянных лачуг в которых ютились работники достаточно активно расширявшегося московского промышленного района. Улицы были кривые, узкие и темные, а кое где вполне себе еще сохранились даже огороды внутри городской черты.
Все это совсем не добавляло шарма Первопрестольной, вопрос о коренной реконструкции города давно назрел и перезрел.
— Ничего, все это исправим, наведем такую красоту, что глаз не сможешь отвести, — улыбнулся я и наклонившись чмокнул жену в щеку.
Переехали по мосту через ров у стен Кремля — все еще белого — и оказались внутри крепости. Тут нас уже встречали.
— Ваше императорское высочество, — поклонился комендант Кремля. — Как вы и приказывали архитекторы ждут вас.
В Кремле императорской резиденцией, во всяком случае местом, где квартировали Романовы пребывая в Москве, был так называемый Малый Дворец, построенный на месте вынесенного за пределы древних стен Чудова монастыря. По меркам императорской фамилии это была весьма небольшая постройка, можно даже сказать аскетичная, однако ничего лучше в наличии просто не было. Екатерининский дворец был, по сути, за городом, а Лефортовский и вовсе передан военному ведомству.
— Солнышко, — я повернулся к супруге, — едете, наверное, сразу во дворец, а я тут осмотрюсь и тоже приеду.
— Папа, — из кареты выскочил маленький Саша, ему в этом году должно было уже девять исполниться, — можно с тобой?
— Конечно, — улыбнулся я. Мои потуги по привлечению наследника к государственному управлению дали свои плоды. Во всяком случае ребенку было интересно присутствовать со мной на всяких совещаниях и «полевых» выездах, что как минимум давало надежду, что и в будущем из него получится хороший управленец. Я повернулся к группе из трех архитекторов, с которыми хотел предварительно обсудить план реконструкции Кремля и возможно общую концепцию дальнейшего устройства Первопрестольной. — Господа, показывайте, я подозреваю, что к моему приезду вы уже подготовили какие-нибудь предложения. Василий Петрович, ведите.
— Да, ваше императорское высочество, — кивнул архитектор Стасов, который для меня уже составлял проект московского вокзала и, как я надеялся, успел немного понять, что именно мне нравится в плане архитектуры. — Давайте для начала посмотрим на место будущего дворца. Он станет визуальной доминантой, от которой мы будем отталкиваться в дальнейшем.
— Хорошо, — я кивнул, переступая здоровенную мутную лужу, еще не успевшую высохнуть по весеннему времени после таяния снега. Что говорить о всей Москве, если даже в ее сердце со всех сторон так и веет неустроенностью. — Но сначала я бы хотел обозначить принципы, которых я бы хотел придерживаться.
— Да-да, — закивал Стасов, выражая готовность выслушать пожелания заказчика.
— Во-первых, нужно сохранить все здания и постройки, имеющие историческую и культурную ценность, — принялся я перечислять по пунктам, — а те, которые были перестроены в угоду сиюминутным архитектурным веяниям по возможности привести в исходный вид. Никаких сносов стен ради более удачного вписывания дворцов на местности. Нужно оставить потомкам как можно больше древностей.
— Да, мы так и думали, ваше императорское высочество, — кивнул архитектор.
Меж тем мы вышли на соборную площадь, где на небольшом пятачке располагалось сразу три важнейших для русского православия собора. Сразу за Архангельским собором, наиболее пострадавшим от неудачной строки середины прошлого века виднелись остатки недостроенного дворца. Пока деревья и кусты еще не полностью оделись в зелень, вся убогость обстановки, особенно в сравнении с великолепием Питера, особенно сильно бросалась в глаза. Я топнул посильнее, сбрасывая с сапога куски налипшей на него глины и повернувшись к сопровождающим — кроме архитекторов и сына еще за нами следовал десяток бойцов неусыпно бдящего конвоя — и продолжил.
— Кроме того я хочу вернуть стенам Кремля красный цвет, — давно надо было это сделать, а то их даже белыми назвать-то нельзя было. Серо-грязно-щербатые в лучшем случае. Зимний дворец в привычный мне зелено-бирюзовый я, кстати, приказал перекрасить еще в 1825. — Наша цель — сделать центр Москвы не похожим ни на один другой город мира. Подчеркнуть древность этих каменных стен и при этом добавить изюминки. Что касается других построек, то мне видится необходимым отойти от практики сооружения одинаковых безликих дворцов, похожих друг на друга как братья-близнецы. Я хочу увидеть яркую индивидуальность, основанную в первую очередь на традиционных присущих русской архитектуре мотивах.
— Хорошо, ваше императорское высочество, — улыбнулся Стасов, — поскольку данное задание уже не первое, мы с коллегами взяли на себя смелость набросать несколько эскизов, которые в целом как раз укладываются в эти требования.
— Попробуйте меня удивить, — немного скептически ответил я.
Архитектор открыл переданную ему большую кожаную папку формата примерно А2, и достал оттуда несколько листов.
— Вот как раз предполагаемая панорама отсюда на будущий кремлевский дворец, — Стасов подал мне бумажный лист, на котором был нарисован возможный фасад постройки, вписанный в имеющуюся сейчас планировку.
— Хм… — Архитектор явно предвосхитил во многом мои пожелания, опираясь на опыт, наработанный при строительстве московского вокзала обыгрывал «теремной» стиль, добавив к нему любимые мной ступенчатые террасы и шпили. И даже здание старого теремного дворца предполагалось сохранить и вписать в новый ансамбль. В целом, на первый взгляд получалось весьма симпатично, уж точно лучше, чем та безликая скучная коробка Большого Кремлевского дворца, которая осталась в двадцать первом веке. — Мне скорее нравится, чем нет. Считайте, что предварительное одобрение вы получили, чем еще порадуете?
В целом я хотел по максимуму сохранить аутентичность Первопрестольной, вписав при этом конечно же современные, появившиеся за последние годы блага цивилизации. Ну и вообще привести город в относительный порядок, где это было возможно конечно.
Как в таких случаях это бывает перестройка Москвы затянулась на следующие добрых два десятка лет, в течение которых был выстроен целый ряд примечательных, узнаваемых в будущем зданий: Большой Кремлевский Дворец, новый Гостиный двор, здание Исторического музея — были отреставрированы Кремлевская и Китайгородская стены, засыпан наконец ров и замощена Красная площадь в том виде, который я примерно помнил из будущего, прорублено несколько новых проспектов, заложен с десяток парков и скверов, а площадь замощенных сначала булыжником и торцевым деревом — эта технология как раз набирала популярность в начале 19 века — а потом и вовсе асфальтом улиц вообще сложно подсчитать.
В дальнейшем московский кремль стал основной резиденцией и духовным центром восстановленного русского патриаршества. Именно здесь проводились соборы и принимались важнейшие для миллионов православных людей решения.
Ну а Китай-город, так же отреставрированный и приведенный в порядок, стал своеобразным духовным и развлекательным центром Первопрестольной. В этом, небольшом в общем-то по современным меркам квартале, к середине столетия практически не осталось обычного жилья, только лавки, ресторации, гостиницы, различные театральные и художественные студии и даже спортивные общества. При этом старую застройку старались по возможности не сносить, а приспосабливать к текущим вызовам времени.
В целом же реконструкция Москвы превратила ее центр в один наиболее узнаваемых архитектурных ансамблей и положила начало моде на «русский стиль» в архитектуре не только в империи, но и за ее пределами.
Ну и еще об одном моменте стоит упомянуть. Пока я разбирался с делами в Москве, в столице в закрытом — на этот раз мы решили не выносить сор из избы — формате прошел суд над членами «Союза благоденствия», которые в этом варианте истории не стали декабристами.
Повязали большую часть зачинщиков сего балагана достаточно мягко, без шума и пыли, а учитывая большое количество информаторов СИБ в их рядах, никакого смысла в открытом процессе не было. Дело каждого участника разбирали по-отдельности, и в итоге вынесли главным организаторам достаточно жесткие приговоры. Обошлись без смертной казни, однако одиннадцать человек были отправлены на бессрочную каторгу, что в эти времена было не многим лучше той самой смертной казни. Еще два десятка человек были высланы на Сахалин с поражением в правах, а остальные отделались более мягкими карами. В том числе чтобы среди них «спрятать» и наших информаторов.
Что касается реакции общества, то особого ажиотажа на этот раз новость о разгроме злоумышлявшего против имперской власти тайного общества не вызвала. Общее положение в стране было достаточно стабильным с устойчивым трендом к улучшению, а потому идея вот так взять и все поменять, устроить революцию или еще какой переполох, понимания в сердцах обывателей не нашла. Соответственно и особого сочувствия к заговорщикам тоже не сложилось.
Собственно и особого упоминания эти люди были бы не достойны если бы не очевидные исторические параллели. В составе «Союза благоденствия» нашлось место как минимум для четверых «декабристов». Пестель, Трубецкой, Каховский, Якубович — может их было и больше но не на столько хорошо я помнил историю восстания на Сенатской площади, чтобы сказать точно.
Забегая несколько наперед можно отметить, что история с «Союзом благоденствия» стала на многие годы вперед последней реальной — всякие клубы по интересам, привлекающие прекраснодушных мечтателей мы тут не учитываем конечно же — попыткой насильственной смены власти. Нет, были и покушения, и террористические акты, и откровенные диверсии, устроенные иностранными государствами, но именно попыток устроить вооруженный переворот с опорой на внутренние силы — не случалось. Чего тут было больше — хорошей работы СИБ и органов пропаганды или просто государство двигалось в действительно правильном направлении — а скорее всего играли оба фактора, — я бы сказать не взялся даже спустя годы. Да и не так важно это, главное результат мы получили на данном фронте сугубо положительный. Можно было немного перестать бояться за свою «спину» и больше думать о дальнейших свершениях.